"Предъявите ваше удостоверение личности!" – сказал польский офицер, прекрасно говоривший по-русски. Я вытащил из кармана удостоверение и тут только с острым ужасом вспомнил, что мое удостоверение "профессорского стипендиата" при университете было выдано мне в апреле при советской власти, и что на удостоверении красуется штамп и печать УССР с обычными атрибутами – серпом и молотом. За такое удостоверение "виновного" при Директории, в конце 1918 – начале 1919 г., обычно расстреливали.
"Смотрите, пане лейтенант, – обратился офицер-сичевик к польскому офицеру, – це ж большевик, вин служить у Советов!"
Но польский лейтенант не поддался на приглашение петлюровского офицера сделать в отношении меня "оргвывода". Он расспросил меня подробно, и я рассказал, что был оставлен при университете Советом факультета, а получил удостоверение, когда советская власть была в Киеве. Поэтому на моем удостоверении личности печать и штамп были "советскими" и не могли быть ни "украинскими", ни "добровольческими". Лейтенант спросил: "Где вы живете?" и, узнав, что я живу на Караваевской 5, в доме типографии Кульженко, приказал своим (польским!) солдатам: "Проводите этого молодого человека на Караваевскую и выясните у директора типографии Кульженко, живет ли он там и действительно ли он является работником университета. Если все в порядке, как он говорил, отпустите его".
"А вы, – сказал лейтенант, обращаясь ко мне, – не ходите по городу после комендантского часа и обзаведитесь другим, не советским удостоверением".
Польские солдаты привели меня домой, разбудили уже улегшегося спать директора типографии. Тот подтвердил все сказанное мною, и солдаты удалились.
Я выскочил из неприятной и опасной истории совершенно случайно. Директор типографии предложил мне достать в университете более современное, то есть украинское, удостоверение. Я ответил, что это невозможно, так как в университете Бог знает когда обзаведутся украинскими печатями и штампами. Тогда он уселся в одном белье за письменный стол и на бланке типографии Кульженко с украинским гербом и штампом сделал мне удостоверение, что я являюсь корректором при этой типографии.
Польское командование рассчитывало на долгое пребывание в Киеве. Но произошло иначе. Мы все знаем, что во время польско-советской войны 1920 г. армия Тухачевского, идя стремительным маршем на Варшаву (под лозунгом "Даешь Варшаву!") и оставив далеко в тылу свои обозы и склады снарядов и снаряжения, увлеклась и вырвалась вперед. Она была в 20 километрах от Варшавы, когда польские войска, сосредоточенные по указаниям французского маршала Вейгана под Варшавой, нанесли 18-25 августа фланговый удар по армии Тухачевского. Она была отброшена на северо-запад, перешла польско-германскую границу и была интернирована германскими властями в Восточной Пруссии. Это так называемое "чудо на Висле" спасло только что созданное Польское государство, мечтавшее о Великой Польше "от моря до моря" (от моря Балтийского до моря Черного).
Все это известно и понятно. Но нелепо и непонятно Другое:
1. Кто гнал армию М-Н.Тухачевского на Варшаву и заставлял ее идти скорее и скорее, не обращая внимания ни на усталость солдат, ни на отставание тылов, хотя штаб армии и сам Тухачевский доказывали опасность подобного марша? В советской военно-исторической литературе вина за поражение армии Тухачевского возложена целиком на Троцкого, который был в 1920 г. председателем Реввоенсовета РСФСР. Только ли один Троцкий был виноват? Чьи полководческие таланты и репутации берегутся до сих пор?
2. Почему Юго-Западный фронт (командующий А.И. Егоров, Реввоенсовет -И.В.Сталини РД.Берзин), стремительно продвинувшись после освобождения Киева к Львову, застрял там, безнадежно пытаясь взять Львов кавалерийской атакой Первой конной армии Буденного (член Реввоенсовета – К.Е. Ворошилов), вместо того, чтобы повернуть на северо-запада направлении к Люблину и поддержать левый франт Западного фронта (командующий – М.Н. Тухачевский)?
После "чуда на Висле" (15-25 августа 1920 г.) в военных кругах Киева распространились слухи, что Сталин нарочно задерживал Юго-Западный фронт под Львовом для того, чтобы лишить Тухачевского лавров взятия Варшавы и победителя "Панской Польши". В 1938-1939 гг. наиболее осведомленные в тайнах польско-советской войны 1920 г. – советские полководцы МЛ. Тухачевский, А.И. Егоров, Р.Н. Берзин, были репрессированы и исчезли с лица земли.
Вопрос о том, "кто виноват", оставался невыясненным в течение 40 лет. И только в шестидесятых годах выяснилось, что слухи, ходившие по Киеву в 1920 г., были правильными.
Несмотря на указания Главного командующего военными силами РСФСР С.С. Каменева и Реввоенсовета РСФСР (зам. председателя Склянский) от 11 августа 1920 г. отправить из войск Юго-Западного фронта Двенадцатую и Первую конную армию (командующий СМ. Буденный, член Реввоенсовета К.Е. Ворошилов) на поддержку левого фланга войск М-Н.Тухачевского, Сталин задержал 12 и 13 августа Первую конную армию под Львовом. На повторный приказ Реввоенсовета РСФСР от 13 августа о передаче Двенадцатой армии и Первой конной армии под командованием Буденного с 14 августа, Сталин отказался подписать приказ А.И. Егорова о выполнении директивы Реввоенсовета Республики. Тогда по распоряжению зам. председателя Реввоенсовета Склянского приказ о передаче двух армий под командование Тухачевского был подписан А.И. Егоровым (командующий Юго-Западным фронтом) и членом Реввоенсовета Р.И. Берзиным, а "Сталин был отозван с Юго-Западного фронта", то есть попросту отстранен от руководства им.
15 августа Тухачевский приказал Первой конной армии двинуться от Львова к Новоград-Волынскому, а оттуда наступать в Люблинском направлении. Но С.М.Буденный и К.Е.Ворошилов, верные оруженосцы Сталина, промедлили у Львова еще 5 дней и начали движение к Новоград-Волынскому только 20 августа. Но было уже поздно. 18 августа поляки перешли в наступление. Началось "чудо на Висле"…
Для нас, киевлян, в конце мая стало ясно, что польское командование решило эвакуировать Украину, в частности Киев. На предстоящую эвакуацию Киева указывали такие несомненные признаки, как усиленное движение автомобилей по улицам Киева, растерянный вид военных, начавшиеся взрывы и пожары складов, так как все польские запасы, привезенные в Киев, было невозможно вывезти. Поляки взорвали по стратегическим соображениям (нужно было задержать преследование уходящих польских войск Красной армией) все мосты через Днепр, в том числе построенный при Николае I Цепной мост, считавшийся в ту эпоху чудом инженерного искусства. В городе пожары: снова – в который раз! – сгорел пакгауз на товарной станции, сгорели склады на речных пристанях, здание 4-й гимназии на Б. Васильковской ул. и пр.
В последние дни перед уходом из Киева поляки взорвали склады снарядов в разных концах города. Взрывы продолжались несколько часов. Жильцов в домах, находившихся возле складов, сгоняли в подвалы, чтобы избежать человеческих жертв. Этого удалось достигнуть, жертв действительно было немного, но зато Киев в четвертый раз остался без стекол в окнах.
В день ухода поляков из Киева у дома типографии Кульженко, на Караваевской 5, стала собираться толпа. Всем было известно, что во дворе дома имеется польский продовольственный склад с большим количеством разнообразных и редких в Киеве продуктов. Было также известно, что поляки не могут вывезти этот склад, как и другие склады. Около одиннадцати утра толпа бросилась в атаку на склад. Польская охрана отогнала ее выстрелами в воздух. И тут нашему покровителю, директору типографии Кульженко, пришла в голову удачная мысль: пусть польская охрана начнет продажу продуктов из склада желающим. Польские солдаты охотно согласились: все равно защитить склад – 5-6 человек против тысячной толпы, и притом голодной толпы, – они не могли, но выдвинули свои условия: продажа идет на царские деньги или иностранную валюту ("керенки" уже "не шли"), на золотые Николаевские пятерки и десятки, на драгоценности – золотые часы, кольца, броши, серьги.
И вот тогда наша группа в 5 человек ворвалась в склад: за царскую сторублевку (последняя из наследства, завещанного нам бабушкой) и за дешевое золотое кольцо с сомнительной ценности камешком, мы получили трехпудовый мешок белой муки, двухпудовый мешок риса, мешок сахарного песку и жестяную банку с 10 кг копченого топленого свиного сала. Польская армия продавала продукты "себе в убыток". Мы с трудом перетащили свою добычу в квартиру и долго с умилением смотрели на нее. Она обеспечила нам существование в течение двух месяцев. От какао и сгущенного молока мы героически отказались.
Польская охрана продавала продукты до тех пор, пока у людей были деньги или ценные вещи. Но наконец они оказались исчерпанными. А толпа все росла и росла. И тогда польские солдаты, понимая, что даже выстрелами им не удастся сдержать толпу, как-то незаметно исчезли, заперев склад. Толпа сломала железные двери, ворвалась в склад и растащила продукты. Не обошлось без человеческих жертв – несколько человек были избиты и искалечены.
Директор типографии улыбался: "Если бы не мысль о продаже продуктов, – сказал он, – то вы, хлопцы, ничего бы не получили. Толпа стерла бы вас в порошок".
Вечером польские войска очистили Киев. Они отступали, отмечая свой путь грабежами, побоями, пожарами. Крестьяне, усвоившие привычку стрелять в спину любой отступающей армии, стреляли в спину и полякам. Польские войска поджигали села и местечки на своем пути. Проходя через леса, поляки устраивали огненные завесы, чтобы задержать продвижение Красной армии. В местечках и селах грабеж и избиение евреев производились и польскими войсками, и украинскими крестьянами.
Обо всем этом мы узнали позже из киевских газет, а пока были заняты подготовкой к приходу советской власти. Красная армия вошла в Киев 12 июня 1920 г., на следующий день после ухода поляков. Немедленно началась организация советской власти – административного и хозяйственного аппарата. Снова как из рога изобилия посыпались декреты, приказы за приказами. На здании университета было вывешено предупреждение:
"Мы ушли не надолго, мы вернулись навсегда!"
Вспоминая сейчас, шестьдесят лет спустя, эти трудные и кровавые годы гражданской войны, с их бесчисленными жертвами, когда несколько режимов в погоне за властью усердно резали и избивали сторонников своих врагов, я иногда задаю себе вопрос: как я и мои конотопские друзья уцелели, могли уцелеть в это время?.. Повидимому, нашим спасителем был наш друг и доброжелатель директор типографии Кульженко, умный, осторожный и доброжелательный украинец лет пятидесяти, который умел ладить со всеми сменяющимися режимами.
При советской власти в Киеве он был в чести как рабочий, председатель Киевского, а потом, кажется, и Всеукраинского союза типографских рабочих, хотя членом коммунистической партии он не был.
При Раде и петлюровцах он подчеркивал свое украинское происхождение, свою украинскую национальность, хотя сторонником самостийности Украины он никогда не был.
При добровольцах? Но разве он не был много лет директором типографии Кульженко, в которой печатался "Киевлянин", и разве В.В.Шульгин много лет не знал и не уважал его?
Он спасал нас, группу конотопских студентов, помогал нам уклоняться от военных и всякого рода трудовых мобилизации, без которых ни один из быстро сменявшихся режимов не мог обойтись.
Каждый режим считал своим законным правом мобилизовать на свою защиту и поддержку под угрозой расстрела любого человека, способного носить оружие. А так как на Украине власть сменилась 12 раз, то при каждой смене власти мобилизованный должен был отвечать перед новой пришедшей властью, как он смел повиноваться декрету о мобилизации, изданному уже сбежавшей властью, и поднять оружие против только что пришедшей в Киев власти.
Прослужив в порядке мобилизации 12 раз в армиях сменявшихся режимов, мобилизованный, понятно, становился подозрительным и опасным элементом для окончательно победившей в конце концов советской власти. Вуз для него был бы закрыт, на работу его бы не приняли, жить в большом городе не разрешили бы…
Но за что обыватель -интеллигент должен был сражаться и умирать? За Раду и Петлюру? Но хотя, например, мы все были украинцами по происхождению, у нас не было никакой тяги к созданию самостийной Украины. Об этом мечтала лишь сравнительно небольшая прослойка "национально-сознательной украинской интеллигенции", которая желала стать административным костяком и элитой самостийного украинского государства. Практический лозунг Петлюры "Бей большевиков! Это жиды и москали (кацапы)!" – не увлекал нас.
За восстановление монархического строя в России, который стал "потонувшим миром" в феврале 1917г.? Но практический лозунг добровольцев "Бей жидов, спасай Россию!" также был неприемлем для нас.
За советскую власть? Но даже первое знакомство с ее носителями – солдатами армии Муравьева – Пятакова, взявшей в феврале 1918 г. Киев, наполнило наши души сомнениями. Лозунг "Режь буржуя и грабь у него награбленное" также был чужд нам.
Интеллигенция, в особенности молодежь, и я в том числе, смотрели в те апокалиптические годы на рождающуюся Новую Россию как на царство труда, социальной справедливости, свободы и равенства. Поэма Александра Блока "Двенадцать" была очень верным и точным показателем подобных настроений:
Мировой пожар в крови, Господи, благослови!
С этим жертвенным ощущением молодежь ждала Новой России:
И ты, огневая стихия,
Безумствуй, сжигая меня…
Россия, Россия, Россия,
Мессия грядущего дня!
(Андрей Белый)
Лицо будущей России стало более ясно лишь в 30-е годы нашего столетия, в годы возникновения "культа личности" Сталина. Блоку, великому провидцу и поэту, оно стало яснее раньше. Об этом мне говорили в Петрограде в 20-х гг. и ближайшие родные Александра Блока, и Евгений Замятин, и Осип Мандельштам, и близкие друзья Блока, которым он посвящал свои лучшие стихотворения, и Андрей Белый, сказавший мне, что он перестал верить в "Мессию грядущего дня" после перехода к "мирному советскому строительству".
Но и в годы гражданской войны кровь, убийства, разрушения, грабежи страшили многих, для которых заповеди "не убий" и "не укради" сохранили свою силу и не позволили стать в ряды "Двенадцати".
Киевскому обывателю, мирное житие и настроения которого в годы гражданской войны я старался возможно более точно изобразить в своих воспоминаниях, жить в эти годы было не только не легко, но даже опасно. Никто не мог сказать, будет ли он жить вообще и сколько жить? Сегодня? Завтра? Неделю? Месяц? Год?
Каждый киевский обыватель может повторить об этих тяжелых годах слова П.Г. Тычины:
И Белый, и Блок, и Есенин, и Клюев:
Россия, Россия, Россия моя!…
Стоит сторастерзанный Киев
И двести раз распятый я.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ДВАДЦАТЫЕ ГОДЫ
Советская власть на Украине
После бегства поляков из Киева мы окончательно стали советскими гражданами, а Украина – советской страной.
"Геологические перевороты" исторических эпох и общественных формаций внезапно окончились. Киев, бывший в течение трех лет одним из фокусов европейской политики, разорившийся, обнищавший за эти три года, зажил не столько спокойной, сколько монотонной и мелочной жизнью большой провинции. Настроения бесперспективности, подчиненности ходу событий, покорности судьбе овладели киевлянами. Кто хотел и мог, тот ушел с петлюровцами, добровольцами и поляками. Кто остался, должен был принять жизнь такой, какой она сложилась к середине 1920 года.
А это значило принять советскую действительность и попробовать ужиться с ней, то есть работать у большевиков, тем более, что гражданская война кончилась и можно было надеяться на выполнение обещаний о пролетарской демократии, свободе слова и печати и всем прочем, что было обещано Лениным и большевиками еще летом 1917 г., до октябрьского переворота. Инерция этих обещаний еще жила в сознании обывателя-интеллигента. Будничная обыденность расстрелов и казней, к которым киевляне привыкли в течение 3 лет, должна была смениться обыденностью трудовых будней. Молодежь – я сужу и по нашей студенческой
компании конотопчан и по знакомым студентам университета и Политехникума – еще не разуверилась в обещаниях большевиков преобразовать Россию в страну свободы и социализма.
Гражданская война решительно шла к концу. В сентябре-октябре 1920 года при содействии армии Махно, с которым был заключен договор о совместных военных операциях, был разгромлен Врангель. Но уже в ноябре 1920 г. Махно был объявлен вне закона, организации анархистов в Петрограде и Москве арестованы, схваченные на Украине командиры и советники Махно расстреляны. С Польшей были начаты в Риге в октябре 1920 г. переговоры о мире, которые закончились заключением мирного договора 18 марта 1921г. 16 марта 1921 г. был заключен англо-советский договор о признании Англией СССР "де-факто". Интервенция кончилась. Большевики сохранили власть в своих руках.
Но мировая революция, которую так прокламировали и ждали большевики в 1917-1920 гг., не состоялась. Поражение Красной армии под Варшавой не позволило протянуть советскую "руку помощи" польским и германским рабочим. "Чудо на Висле" было поражением русской революции в Центральной и Восточной Европе. Конгресс угнетенных национальностей Востока, спешно созванный в октябре 1920 г. в Баку после закрытия Второго конгресса Коминтерна, не дал немедленных практических результатов и остался воззванием о революции к будущему. Коммунистическое государство, победившее в России, осталось в капиталистическом окружении. Страны Запада и Востока не последовали за Россией.
В университетских кругах в Киеве, к которым теперь причислялся и я, в 1920 г. поняли это достаточно ясно: мировая, или по крайней мере европейская революция не удалась.
Но и в самой России, на территории бывшей Российской империи, победа коммунистической революции оказалась внешней.
Система коммунизма была окончательно утверждена на IX съезде партии большевиков 29 марта – 4 апреля 1920 г., то есть уже после разгрома Деникина, Колчака и Петлюры. Как известно, она сводилась к беспощадным реквизициям продовольствия в деревне, к строгому распределению пайков по категориям населения в городах, к полной "социализации" производства и труда, к запутанному и сложному распределению промтоваров, к полному запрещению частной торговли. В политическом отношении система коммунизма вылилась в монополию власти коммунистической партии и в установление осадного положения в стране, в усилении власти и террора ЧК.
Все это казалось твердо установленным на долгие времена, крепким и прочным. Киевские газеты "Коммунист", "Известия", "Висти" и др. усиленно рекламировали в 1920 году незыблемость этой системы. И вдруг 28 февраля 1921 г., как гром, грянуло известие о восстании Балтийского флота в Кронштадте. Кронштадтские матросы, которых везде и всюду в стране, в том числе и на Украине, величали "красой и гордостью революции", внезапно взбунтовались и потребовали "обновления революции", а именно: избрания советов тайным голосованием, свободы слова и печати для всех революционных партий и группировок, свободы профессиональных объединений, то есть независимости профсоюзов от государства, освобождения арестованных революционеров, отмены монополии официальной пропаганды.