Первый в этой галерее фотопортретов - Давид Ойстрах, старший друг Когана, замечательный музыкант, крупнейшая фигура в современном искусстве, с именем которого связана первая победа советской скрипичной школы на конкурсе имени Изаи в Брюсселе в 1937 году, где Ойстрах занял первое место. На этом же конкурсе стала лауреатом Лиза Гилельс - талантливейшая девочка, сестра замечательного пианиста Эмиля Гилельса. Ныне это известная скрипачка Елизавета Гилельс - жена Леонида Когана. Вот почему Ойстрах подарил им свою фотографию одну на двоих, снабдив ее самой дружеской надписью. На других портретах, подаренных Когану, автографы, подтверждающие его мировую славу, восхваляющие его блистательный талант, непостижимое мастерство, обаяние личности. Пять или шесть портретов с надписями по-русски, это понятно: многие всемирно известные скрипачи - выходцы из России, что же касается Хейфеца, Эльмана и Цимбалиста, то они даже и обучались у нас - в Петербургской консерватории. К русской скрипичной школе принадлежит и Натан Мильштейн… Впрочем, в этой портретной галерее - не одни скрипачи. Тут портрет Арама Хачатуряна. Польского пианиста Артура Рубинштейна. Нашего замечательного Эмиля Гилельса. Дирижеров Дмитрия Митрополуса - грека, венгра. Юджина Орманди, с которым с огромным успехом не раз выступал Коган. Тут славный бельгиец Эжен Изаи. Нежно относившийся к юному Лене Когану великий артист Василий Иванович Качалов. И еще портрет - человека, которому Коган обязан больше всех музыкантов в мире: его профессор, воспитатель и друг Абрам Ильич Ямпольский.
Коган родился в Днепропетровске. Его отец не был музыкантом, но обожал скрипку, пристрастил к ней сына, и когда в 1934 году десятилетний Леня Коган попал в Москву, то сразу же обратил на себя внимание Ямпольского, который так полюбил его и так к нему привязался, что поселил его у себя. Учился Коган в Центральной детской музыкальной школе. Ему не было еще тринадцати лет, когда о нем заговорила Москва. В шестнадцать он блестяще сыграл Скрипичный концерт Брамса. (Вот тогда-то я и услышал его в первый раз!) Это было за несколько месяцев до войны. В 1943 году Коган поступил в Московскую консерваторию, по окончании ее оставлен в аспирантуре. И тут же поразил музыкантов виртуознейшим исполнением труднейших 24 каприччи Паганини, который на долгие годы стал любимым автором Когана. Одновременно пишется диссертация, тема которой - великий польский скрипач Генрик Венявский. В эти годы Когана знает уже вся страна. Он уже объехал Украину и Закавказье, Прибалтику, Дальний Восток, Сибирь…
Наступает 1951 год. Леонид Коган выходит победителем на Конкурсе скрипачей имени королевы Елизаветы в Брюсселе. И тут к нему приходит слава всемирная. Начинаются гастроли: страны Европы. Азия. Латинская Америка. Соединенные Штаты. Австралия. Все рукоплещут советскому музыканту. На всех континентах люди стремятся к нему, чтобы выразить чувства восхищения и благодарности, передать привет нашей стране. В Сантяго - в Чили - к Когану после концерта пришел неизвестный молодой человек и с необыкновенным искусством начал играть на гитаре Бетховена, Гранадоса и Альбениса… Только потом выяснилось, что это был выдающийся гитарист Чили - Аллан, который захотел отблагодарить Когана за его блистательную игру.
Но вы думаете - одна только слава? А нечеловеческий труд! Дома - в Советском Союзе: преподавание - Коган профессор Московской консерватории, воспитавший целую плеяду великолепных скрипачей и скрипачек, уверенно добывающих лавры на международных соревнованиях… А концерты!.. Поездки по нашей стране, турне за границей! В условиях постоянных переездов он продолжает расширять и без того необъятный репертуар. А подготовка к каждому очередному концерту! Ведь он всегда играет, как в первый раз! У него ни минуты не пропадает без дела. Да и нельзя стать Коганом, не любя скрипку и музыку так, как любит их он. Он сроднился со скрипкой, он сросся с ней. Как-то мы говорили с ним у него дома о деле. И, машинально взяв в руки скрипку и размышляя, Коган тихонько поигрывал пальцами на ее струнах, с величайшей легкостью проносясь по грифу пальцами левой руки. Мне кажется, он просто бессознательно упражнялся.
Его мастерство доведено до высшей степени совершенства. До той легкости, когда захватывающие дух пассажи кажутся естественными как дыханье, как движение или улыбка. Коган играет на скрипке по-своему, постоянно применяя собственную аппликатуру. Его звук отличается редкостной красотой и какой-то особой вибрацией, каким-то неповторимым тембром. Когда вы услышите "Кантабиле" Паганини, услышите Моцарта - Пятый ля-мажорный концерт… Да нет! Тут можно восхищаться каждой работой и все равно не передать этого очарования, всего богатства его исполнения и его программ. Но все совершенство техники полностью отдано в услужение искусству. В игре Когана нет ничего показного, эффектного, броского… Да и зачем ему? Его музыка вызывает всегда такую бездну мыслей и чувств, так всегда драматична по умению выявлять элементы борьбы противоположных начал, обнаруживать контрасты. Коган подчеркивает их и в построении программ - играет три скрипичных концерта в течение одного вечера - Моцарт, Паганини, Брамс. Какое разнообразие стилей! Столетие уложилось в этот концерт, в эти три имени. Это - три музыкальных мира. И связанных между собой, и противоположных друг другу, и образующих непрерывную цепь музыкального мышления… Или три века - Бах, Бетховен и Альбан Берг (скончался в 1935 году). И в самой интерпретации - будь то крупное сочинение или миниатюра - в игре Когана всегда сочетаются контрастные элементы: романтический порыв и необыкновенный покой. Яркость красок и предельная простота. Буйная фантазия и удивительная серьезность. Ошеломляющий блеск пассажей и правда чувств. Это потому, разумеется, что самому Когану, его характеру, его душевной структуре свойственны и интуитивное постижение искусства и острая мысль. Свобода импровизации сочетается с точностью. И при этом - полное перевоплощение в автора, в эпоху, в национальность, в характер пьесы. Сегодня в его программе старые мастера - Бах и Моцарт. И современник наш - замечательный Шостакович. Испанец де Фалья. Американский композитор Гершвин. Певучая миниатюра Паганини. Пламенный танец Брамса. Меланхолическая серенада Чайковского. Когда он будет играть - обратите внимание на кристальную ясность его стиля, на богатство и убедительность интонаций. На глубочайшее чувство ритма. Ритм у него пульсирует, наполняет каждую фразу, выражает волю исполнителя, таит в себе выразительность его игры, сообщает произведению жизнь, вдыхает в него душу. Да и сам Коган считает, что и характер замысла, и музыкальный образ, и средства воздействия осуществляются прежде всего через ритм. Я же лично ощущаю ритм Когана с такою же остротой, с какою воспринимаю метрическую структуру стиха.
Коган никогда не вступает в полемику с автором. Никогда не стремится показать себя, свои приемы, свой стиль игры. Нет, только вещь! Только автор раскрывается перед вами. Но чем старательнее прячет от вас свою личность, играя Чайковского, Моцарта или Баха - тем более кажется, что именно он, Леонид Коган - творит перед нами эту неповторимую музыку, мысля так, как мыслили бы Чайковский, Моцарт и Бах, но не тогда; а сегодня, сейчас. И это - при абсолютном соблюдении музыкального текста и стиля. Получается стереоскопия - восемнадцатый век и век девятнадцатый проступают сквозь двадцатый век. Поэтому все, что играет Коган, глубоко современно, ново, это всегда открытие неизвестного, словно только сегодня прочитано. Даже если вы знаете эту вещь наизусть.
Когда Коган выходит на эстраду, я всегда восхищаюсь: с первой же фразы он погружается в музыку. И с той же минуты я ощущаю тот мост, ту легкую арку, которая возникает между эстрадой и залом. Играя, он все время контролирует внимание публики, ведет ее за собой. Он как бы разговаривает с ней. Но разговаривает, "не нагибаясь", не занимая, не развлекая ее. Он говорит с ней, как с равной.
Мне очень близко это художественное свойство замечательного нашего музыканта. Это же и есть подлинный демократизм искусства, когда артист верит в творческие возможности публики. А Коган всегда жизнерадостен, всегда увлечен, возвышен искусством. И предполагает эти свойства в других.
Как-то в Сиднее, в Австралии он остановился в гостинице и готовился к завтрашнему концерту. В другом конце коридора жили австралийские футболисты. Музыка мешала им спать. Дело шло к ночи. И тогда один из чемпионов позвонил портье и сказал, "А ну! Велите-ка, чтобы скрипач заканчивал эту игру!". Портье возмутился:
- Сэр, это один из величайших скрипачей мира!
Тогда футболисты решили поговорить сами. Они постучали в дверь к Когану и, полагая, что он в совершенстве владеет английским, один из футболистов сказал:
- А ну-ка, браток, хватит баловаться с этой балалайкой! Закругляйся и дай нам подрыхнуть, черт подери!
Коган, не поняв специфических этих словечек, решил, что эти люди обращаются к нему с просьбой поиграть для них. И с величайшей готовностью выдал блистательную каденцию, потом - веселую моцартовскую пьесу. Чемпионы вытаращили глаза, попятились и, "пропустив в свои ворота" две музыкальных пьесы, отступили перед одним игроком.
О Когане пишут: Искренность. Глубина. Убедительность. Верно. Но ведь это можно сказать и о других скрипачах.
Мне кажется, что реже бывает соединение свободы, поэзии, интеллекта. И высшего артистизма. Артистизма чувства, артистизма ума, игры, поведения, артистизма личности и таланта. В Когане прельщает эта открытость души навстречу музыке, это сочетание влюбленности и строгого исполнения долга.
Это всегда поражает. И это всегда событие!
РУМЫНСКИЙ ГЛИНКА
Имея отношение в течение ряда лет к Обществу советско-румынской дружбы, я довольно внимательно слежу за румынскими новинками, выходящими в наших издательствах. Нравится мне Румыния, ее народ, его богатая самобытная культура. А чтобы полюбить ее еще больше - надо прочесть выпущенные издательством "Музыка" в переводе Е. Мейлиха "Воспоминания" великого румынского композитора Джордже Энеску. Эта книга произвела на меня прекрасное впечатление. Объясняется это не только моим интересом к музыке или тем, что мне в 1946 году посчастливилось слышать самого Джордже Энеску во время его московских гастролей в качестве композитора, скрипача и дирижера (во всех трех качествах он был удивителен). Не потому, что замечательное воспоминание оставила его опера "Царь Эдип", исполненная в Москве коллективом Бухарестского театра оперы и балета, - опера, которую один из французских друзей Энеску назвал "свободной от предрассудков". Нет, мне кажется, что книга Энеску интересна не одним музыкантам. Это - исповедь большого художника, глубоко искреннего, итог его долголетних размышлений об искусстве и жизни, интереснейший этический документ нашего века. Выдающийся композитор, который создает национальную музыку за пределами родины и ведет горькую жизнь скитальца, окруженный ореолом мировой славы. Впрочем, меня, вероятно, трудно понять. Надо рассказать по порядку.
Энеску родился в 1881 году в сердце Молдовы. В четырехлетием возрасте проявились его выдающиеся способности к музыке. Семи лет он уже учился у лучших педагогов Вены, тринадцати был привезен в Париж для поступления в консерваторию. Его обступили ученики. Один из них - Альфред Корто, впоследствии прославленный пианист, вспоминал, что Энеску великолепно (слово Корто) сыграл им на скрипке отрывок из концерта Брамса, изумительно (тоже Корто!) исполнил на фортепиано Аллегро из бетховенской сонаты "Аврора" и удивил еще в заключение тем, что, как оказалось, является автором трех симфоний. Своей музыкальной памятью Энеску напоминал Моцарта. Друзья Энеску были уверены, что, имея карандаш и неограниченное количество нотной бумаги, он даже на необитаемом острове мог бы записать большую часть мировой классической и романтической музыки. Великий венгерский композитор Бела Барток вспоминал, как в 1922 году Энеску наизусть разучил с оркестром и исполнил его новую партитуру, просмотрев ее при нем в поезде.
Шестнадцати лет Энеску имел счастье слышать свою "Румынскую рапсодию" в исполнении парижского оркестра под управлением знаменитого Эдуарда Колонна. А дальше началось соперничество композитора Джордже Энеску с великим скрипачом Джордже Энеску - соперничество, доставлявшее композитору много горьких минут. "Публика упорно хочет видеть во мне лишь скрипача", - жаловался он. Скрипка отрывала его от сочинений. Длительные гастроли по Европе и Соединенным Штатам мешали сосредоточиться. А не выступать он не мог. Сочинения не обеспечивали средств к существованию. Так, расходы, связанные с перепиской нот оперы "Царь Эдип", в четыре раза превзошли крохотный авторский гонорар. Жить постоянно в Румынии Энеску тоже не мог: буржуазное общество не понимало его. Румынская королева Елизавета, слывшая покровительницей искусств, не признавала лучших его сочинений и высказывала пожелание, чтобы Энеску стал похожим на современников Баха (!), "что невозможно было, - замечает Энеску, - хотя бы уже потому, что я выражал чувства и мысли другой эпохи, а в венах моих текла румынская кровь".
Прожив большую часть жизни в Париже, он никогда не отрывался от родной почвы. И музыка его даже в тех сочинениях, где внешнего сходства с румынским мелосом нет, румынская и только румынская - "мягкая, колкая, грустная, веселая, серьезная", как он сам определил характер национальных румынских напевов. И в то же время - эта музыка принадлежит всему человечеству, открывает ему светлый мир дум и чувств, мир новый, еще небывалый.
Энеску проявил свой талант едва ли не во всех жанрах - сшера, увертюры, симфонии, сюиты, рапсодии, сонаты, фантазии, камерные сочинения, песни… Живя за границей, он растил в Румынии молодых композиторов, субсидировал их творческую работу, исполнял их произведения. Он положил начало большой, профессиональной румынской музыке и сыграл роль, примерно, такую же, какая в русской музыке принадлежит М. И. Глинке. Современник Дебюсси и Равеля, Бела Бартока, Прокофьева и Стравинского, он не стремился во что бы то ни стало создать свой собственный, ни на кого не похожий музыкальный язык: он хотел лишь выразить то, что "трепетало в сердце". И раскрылся как художник глубоко самобытный. И, конечно, прав в своем убеждении, что "самобытность приходит только к тем, кто ее не искал"…
Триумфальный успех, сопровождавший концерты Энеску - скрипача, не заглушил его любви к фортепиано, и он постоянно выступал в концертах в качестве пианиста. Приехав в Москву, прежде, чем начать репетицию с Государственным симфоническим оркестром Союза ССР, он попросил у музыкантов разрешения сыграть перед ними Пятую симфонию Бетховена на рояле. После этого репетиция прошла без единой остановки: оркестр понял все его намерения сразу.
Авторитет и всемирная известность Энеску были так велики, что прославленные музыканты мечтали, чтобы он поделился с ними опытом и своим пониманием искусства. И он вел - в Париже, в Нью-Йорке - беседы о том, как понимает он сочинения современного и классического репертуара. Трудно передать, сколько интереснейших мыслей рассыпано в этой книге! Интересных безотносительно к тому, что составляет специальность читателя - искусство, наука или ни то, ни другое. "Тема, - пишет Энеску - не отправная точка, а результат". Разве не относится эта мысль и к музыканту, и к литератору, когда тема объявляется прежде, чем художник познакомился с материалом, проник в явления жизни, в среду?!
Говорит ли Энеску о соотношении музыки и слова - интересно! Или о том, что сам он всегда был чувствителен к цвету, к сочетанию красок, к светотени и что это отражалось в его музыкальных творениях - не менее интересно! Или что великие композиторы были подсознательно математиками, что творчество Баха можно выразить математическими соотношениями. Что архитектонические соотношения можно выразить математически и в поэзии, хотя "поэт не считает стихотворных стоп, так как вдохновение быстрее логики". Все это необычайно мудро и прозорливо и современно, и наводит на самые серьезные размышления. Еще важнее суждения Энеску о состоянии мировой культуры, о высоких обязанностях художников, которых он называет "апостолами мира", убежденный в том, что "мир может быть обеспечен, если каждый народ будет руководствоваться принципами чести, морали, и искренности в отношениях с остальными народами".
Годы второй мировой войны Энеску провел в Румынии, относясь к режиму Антонеску с нескрываемым осуждением. "Пока моя страна страдает, я не могу с ней расстаться", - говорил композитор, отказываясь от предложений поехать с концертами в Германию и в Италию, покуда там господствуют Гитлер и Муссолини.
Еще в 1933 году он участвовал в создании румынского общества "Друзья СССР". А когда в 1944 году румынский народ обрел, наконец, свободу - он вошел в число создателей "АРЛУС" - общества дружественных связей с нашей страной. Ему, как художнику, глубоко импонировало, что у нас искусство доступно решительно всем, независимо от общественного положения и рода занятий.
Энеску опередил свое время. Признание в родной стране цришло к нему только после освобождения, когда дни его клонились к закату. Отправившись в 1946 году в новое турне, он тяжело заболел и не имел уже сил перенести путь на родину. Он умер в Париже, в 1955 году.
Книга воспоминаний - это еще одно создание Энеску, необычное и по существу и по форме. Это - запись бесед о музыке, о взглядах на искусство, которые вел с ним по парижскому радио французский музыковед Бернар Гавотй. "Человек стареет не под бременем годов, - говорил Джордже Энеску, - а потому что он отрекся от своего идеала. Годы покрывают морщинами лицо. Отказ от идеала - душу".
Сам он всю жизнь был верен себе, родине, своим идеалам. И до конца оставался, даже в болезни, мудрым и внутренне молодым.
СНОВА НЕИГАУЗ
В сентябре 1964 года я видел Генриха Густавовича Нейгауза на "Богеме" - спектакле "Ла Скала". Он выходил из зала Большого театра такой же, как и всегда: очаровательный, с милой, застенчиво-скромной улыбкой - человек покоряющего обаяния, артист в самом высоком значении этого слова. Пренебрежительно, с капризным неудовольствием пожаловался на боли в ноге… Через две недели его не стало. Умер одни из самых замечательных пианистов нашего времени. Мировое признание его было ограничено международной обстановкой 20-30-х годов, на которые пал расцветшего блистательного таланта. Но оно пришло к нему все равно - позже, через всемирную славу учеников, ибо Нейгауз принадлежит к величайшим музыкальным педагогам нашего века. Трудно назвать современного московского пианиста, который не был бы обязан ему косвенно или прямо, будь то Гилельс, Рихтер, Ведерников, Зак, Наседкин, Слободяник, даже Башкиров и Элисо Вирсаладзе, вышедшие не из его класса…
Концерты самого Г. Г. Нейгауза, в котором удивительно сочетались музыкальные традиции - русские, немецкие, польские, всегда составляли праздничное событие.
В зале царила романтическая приподнятость. Это романтическое начало господствовало и в исполнении его - блистательном, утвердительном, покоряющем щедростью, вдохновенным талантом, умом, высочайшей культурой. И богатством ассоциаций, которые неизменно вызывала его игра. Что бы ни исполнял он - Бетховена, Листа, Шопена, Скрябина - это было всегда торжеством!