Именно с этого момента предпринят важный шаг ко всенародному участию в канализации, ко всенародному распределению ответственности за нее: те, кто своими телами еще не грохнулись в канализационные люки, кого еще не понесли трубы на Архипелаг - те должны ходить поверху со знаменами, славить суды и радоваться судебным расправам. (Это предусмотрительно! - пройдут десятилетия,история очнется - но следователи, судьи и прокуроры не окажутся более виноваты, чем мы с вами, сограждане! Потому-то мы и убелены благопристойными сединами, что в свое время благопристойно голосовали ЗА.) Первую такую пробу Сталин провел по поводу организаторов голода - и еще бы пробе не удаться, когда все оголодали на обильной Руси, когда все только и озираются: куда ж наш хлебушка запропастился? И вот по заводам и учреждениям, опережая решения суда, рабочие и служащие гневно голосуют за смертную казнь негодяям подсудимым. А уж к Промпартии - это всеобщие митинги, это демонстрации (с прихватом и школьников), это печатный шаг миллионов и рев за стеклами судебного здания: "Смерти! Смерти! Смерти!" На этом изломе нашей истории раздавались одинокие голоса протеста или воздержания - очень много мужества надо было в том хоре и реве, чтобы сказать, "нет!" - несравнимо с сегодняшнею легкостью! (А и сегодня не очень-то возражают). И сколько знаем мы - все это были голоса тех самых бесхребетных и хлипких интеллигентов. На собрании ленинградского Политехнического института профессор Дмитрий Апполинарьевич Рожанский ВОЗДЕРЖАЛСЯ (он, видите ли, вообще противник смертной казни, это, видите ли, на языке науки необратимый процесс) - и тут же посажен! Студент Дима Олицкий - воздержался - и тут же посажен! И все эти протесты заглохли при самом начале. Сколько знаем мы, седоусый рабочий класс одобрял эти казни. Сколько знаем мы, от пылающих комсомольцев и до партийных вождей и до легендарных командармов весь авангард единодушествовал в одобрении этих казней. Знаменитые революционеры, теоретики и провидцы, за семь лет до своей бесславной гибели приветствовали тот рев толпы, не догадываясь, что при пороге их время, что скоро и их имена поволокут в этом реве - "нечистью" и "мразью". А для инженеров как раз тут разгром и кончался. В начале 1931-го года вымолвил Иосиф Виссарионович "Шесть условий" строительства, и угодно было ЕГО Единодержавию пятым условием указать: от политики разгрома старой технической интеллигенции - к политике привлечения и заботы о ней. И заботы о ней! И куда испарился наш справедливый гнев? И куда отмелись все наши грозные обвинения? Проходил тут как раз процесс вредителей фарфоровой промышленности (и там нашкодили!) - и тут уже дружно все подсудимые поносили себя и во всем сознавались - и вдруг также дружно воскликнули: невиновны!! И их освободили! (Даже наметился в том же году маленький антипоток: уже засуженных или заследованных инженеров возвращали к жизни. Так вернулся и Д.А.Рожанский. Не сказать ли, что он выдержал поединок со Сталиным? Что граждански-мужественный народ не дал бы повода писать ни этой главы, ни всей этой книги?) Давно опрокинутых навзничь меньшевиков еще покопытил в том году Сталин (публичный процесс "Союзного Бюро меньшевиков", Громан-Суханов. Тот самый Суханов, на квартире которого в Петрограде на р.Карповке с его ведома (экскурсоводы лгут сейчас, что - б е з) 10 октября 1917 года собрался большевистский ЦК и принял решение о вооруженном восстании. Якубович, в марте 1931-го года - и потом сколько-то рассеянных, маленьких взятых негласно) - и вдруг задумался. Беломорцы так говорят о приливе - вода задумалась: это перед тем, как пойти на спад. Ну, негоже сравнивать мутную душу Сталина с водою Белого моря. Да может быть, он нисколько и не задумался. Да и спада никакого не было. Но еще одно чудо в том году произошло. Вслед за процессом Промышленной Партии готовился в 1931 году грандиозный процесс Трудовой Крестьянской Партии - якобы (никогда не!) существовавшей огромной подпольно организованной силы из сельской интеллигенции, из деятелей потребительской сельскохозяйственной кооперации и развитой верхушки крестьянства, готовившей свержение диктатуры пролетариата. На процессе Промпартии эту ТКП уже поминали как прихваченную, как хорошо известную. Следственный аппарат ГПУ работал безотказно: уже ТЫСЯЧИ обвиняемых полностью сознались в принадлежности к ТКП и в своих преступных целях. А всего было обещано "членов" - ДВЕСТИ ТЫСЯЧ. "Во главе" партии значились экономист-аграрник Ал-др Вас. Чаянов; будущий "премьер-министр" Н.Д.Кондратьев; Л.Н.Юровский, Макаров; Алексей Дояренко, профессор из Тимирязевки (будущий "министр сельского хозяйства". А может быть и получше бы тех, кто эту должность потом 40 лет занимал. - И вот человеческий жребий! Дояренко был принципиально всегда вне политики! Когда дочь его приводила в дом студентов, высказывающих как бы эсеровские мысли - он их из дому выгонял! И вдруг в одну прекрасную ночь Сталин ПЕРЕДУМАЛ - почему, мы этого может быть никогда не узнаем. Захотел он душеньку отмаливать? - так рано. Пробило чувство юмора - что уж больно однообразно, оскомина - так никто не посмеет попрекнуть, что у Сталина было чувство юмора! А вот что скорей: прикинул он, что скоро вся деревня и так будет от голода вымирать, и не двести тысяч, так нечего и трудиться. И вот была отменена вся ТКП, всем "сознавшимся" предложили отказаться от сделанных признаний (можно себе вообразить их радость!) и вместо этого выволокли судить небольшую группу Кондратьева-Чаянова. Присужденный к тюремному изолятору, Кондратьев заболел там психически и умер. Умер и Яровский. Чаянов после 5 лет изолятора был выслан в Алма-Ату, в 1948 году посажен вновь. (А в 1941 году измученного Вавилова обвинят, что ТКП - была, и он-то, Вавилов, тайно ее и возглавлял.) Теснятся абзацы, теснятся года - и никак нам не выговорить всего по порядку, что было (а ГПУ отлично справлялось! а ГПУ ничего не упускало!). Но будем все время помнить: - что верующих сажают непрерывно, само собою. (Тут выплывают какие-то даты и пики. То "ночь борьбы с религией" в рождественский сочельник 1929 года в Ленинграде, когда посадили много религиозной интеллигенции, и не утра, не в виде рождественской сказки. То там же в феврале 1932 года закрытие многих сразу церквей и одновременно густые аресты духовенства. А еще больше дат и мест - никем до нас не донесено.); - что не упускают громить и секты, даже сочувственные коммунизму. (Так в 1929 году посадили всех сплошь членов коммуны между Сочи и Хостой. Все у них было по-коммунистически - и производство и распределение, и все так честно, как страна не достигнет и за сто лет, но, увы, слишком они были грамотны, начитаны в религиозной литературе, и не безбожие было их философией, а смесь баптизма, толстовства и иеговства. Стало быть такая КОММУНА была преступна и не могла принести народу счастья.) В 20-е годы значительная группа толстовцев была сослана в предгорья Алтая, там они создали поселки-коммуны совместно с баптистами. Когда началось строительство Кузнецкого комбината, они снабжали его продуктами. Затем начали арестовывать- сперва учителей (учили не по государственным программам), дети с криками бежали за машинами, затем - руководителей общин. - что Большой Пасьянс социалистов перекладывается непрерывно, само собой; - что в 1929 году сажают не сосланных вовремя за границу историков (Платонов, Тарле, Любавский, Готье, Лихачев, Измайлов), выдающегося литературоведа М.М.Бахтина; - что текут и национальности то с одной окраины, то с другой. Сажают якутов после восстания 1928 года. Сажают бурят-монголов после восстания 1929 года. (Расстреляно, как говорят, около 35 тысяч. Проверить нам не дано.) Сажают казахов после героического подавления конницей Буденного в 1930-31 годах. Судят в начале 1930 года Союз Вызволенья Украины (проф. Ефремов, Чеховский, Никовский и др.), а зная наши пропорции объявляемого и тайного - сколько там еще за их спинами? сколько там негласно?.. И подходит, медленно, но подходит очередь садиться в тюрьму членам правящей партии! Пока (1927-1929 гг) это - "рабочая оппозиция" или троцкисты, избравшие себе неудачного лидера. Их пока - сотни, скоро будут тысячи. Но лиха беда начало! Как эти троцкисты спокойно смотрели на посадки инопартийных, так сейчас остальная партия одобрительно взирает на посадку троцкистов. Всем свой черед. Дальше потечет несуществующая "правая" оппозиция. Членик за члеником прожевав с хвоста, доберется пасть и до собственной головы. С 1928-го же года приходит пора рассчитываться с буржуазными последышами - нэпманами. Чаще всего им приносят все возрастающие и уже непосильные налоги, с какого-то раза они отказываются платить, и тут их сажают за несостоятельность и конфискуют имущество. (Мелких кустарей - парикмахеров, портных да тех, кто чинит примусы, только лишают патента.) В развитии нэпмановского потока есть свой экономический интерес. Государству нужно имущество, нужно золото, а Колымы еще нет никакой. С конца 1929 года начинается знаменитая золотая лихорадка, только лихорадит не тех, кто золото ищет, а тех, из кого его трясут. Особенность нового "золотого" потока в том, что этих своих кроликов ГПУ, собственно, ни в чем не винит и готово не посылать их в страну ГУЛаг, а только хочет отнять у них золото по праву сильного. Поэтому забиты тюрьмы, изнемогают следователи, и пересылки, этапы и лагеря получают непропорционально меньшее пополнение. Кого сажают в "золотом" потоке? Всех, кто когда-то, 15 лет назад, имел "дело", торговал, зарабатывал ремеслом и мог бы, по соображениям ГПУ, сохранить золото. Но как раз у них очень часто золота и не оказывалось: держали имущество в движимости, в недвижимости, все это сгинуло, отобрано в революцию, не осталось ничего. С большой надеждой сажаются, конечно, техники, ювелиры, часовщики.
О золоте в самых неожиданных руках можно узнать по доносу: стопроцентный "рабочий от станка" откуда-то взял и хранит 60 николаевских золотых пятерок; известный сибирский партизан Муравьев приехал в Одессу и привез с собой мешочек с золотом; у петербургских татар-ломовых извозчиков у всех спрятано золото. Так это или не так разобраться можно только в застенках. Уж ничем - ни пролетарской сущностью, ни революционными заслугами, не может защищаться тот, на кого пала тень золотого доноса. Все они арестуются, все напихиваются в камеры ГПУ в количествах, которые до сих пор не представлялись возможными - но тем лучше, скорей отдадут! Доходит до конфузного, что женщины и мужчины сидят в одних камерах и друг при друге ходят на парашу - кому до этих мелочей, отдайте золото, гады! Следователи не пишут протоколов, потому что бумажка эта никому не нужна, и будет ли потом намотан срок или не будет, это мало кого интересует, важно одно: отдай золото, гад! Государству нужно золото, а тебе зачем? У следователей уже не хватает ни горла, ни сил на угрозы и пытки, но есть общий прием: кормить камеры одним соленым, а воды не давать. Кто золото сдаст - тот выпьет воды! Червонец за кружку чистой воды!
Люди гибнут за металл...
От потоков предшествующих, от потоков последующих этот отличается тем, что хоть не у половины, но у части этого потока своя судьба трепыхается в собственных руках. Если у тебя на самом деле золота нет - твое положение безвыходно, тебя будут бить, жечь, пытать и выпаривать до смерти или пока уж действительно не поверят. Но если у тебя золото есть, то ты сам определяешь меру пытки, меру выдержки и свою будущую судьбу. Психологически это, впрочем, не легче, это тяжелей, потому что ошибешься и навсегда будешь виноват перед собой. Конечно, тот, кто уже усвоил нравы сего учреждения, уступит и отдаст, это легче. Но и слишком легко отдавать нельзя: не поверят, что отдал сполна, будут еще держать. Но и слишком поздно отдать нельзя: душеньку выпустишь или со зла влепят срок. Один из тех татар-извозчиков выдержал все пытки: золота нет! Посадили и дочь - не выдержал татарин, сдал сто тысяч рублей. Тогда семью выпустили, а ему врезали срок. - Самые аляповатые детективы и оперы о разбойниках серьезно осуществились в объеме великого государства. Введение паспортной системы на пороге 30-х годов тоже дало изрядное пополнение лагерям. Как Петр I упрощал строение народа, прометая все желобки и пазы между сословиями, так действовала и наша социалистическая паспортная система: она выметала именно промежуточных насекомых, она настигала хитрую, бездомную и ни к чему не приставленную часть населения. Да поперву и ошибались люди много с теми паспортами, - и непрописанные, и не выписанные подгребались на Архипелаг, хоть на годок. Так пузырились и хлестали потоки - но черезо всех перекатился и хлынул в 1929 - 30 годах многомиллионный поток раскулаченных. Он был непомерно велик, и не вместила б его даже развитая сеть следственных тюрем (к тому ж забитая "золотым" потоком), но он миновал ее, он сразу ушел на пересылки, в этапы, в страну ГУЛаг. Своей единовременной набухлостью этот поток (этот океан!) выпирал за пределы всего, что может позволить себе тюремно-судебная система даже огромного государства. Он не имел ничего сравнимого с собой во всей истории России. Это было народное переселение, этническая катастрофа. Но как умно были разработаны каналы ГПУ-ГУЛага, что города ничего б и не заметили! - если б не потрясший их трехлетний странный голод - голод без засухи и без войны. Поток этот отличался от всех предыдущих еще и тем, что здесь не цацкались брать сперва главу семьи, а там посмотреть, как быть с остальной семьей. Напротив, здесь сразу выжигали только гнездами, брали только семьями и даже ревниво следили, чтобы никто из детей 14, 10 или 6 лет не отбился бы в сторону: все наподскреб должны были идти в одно место, на одно общее уничтожение. (Это был ПЕРВЫЙ такой опыт, во всяком случае в Новой истории. Его потом повторит Гитлер с евреями и опять же Сталин с неверными или подозреваемыми нациями.) Поток этот ничтожно мало содержал в себе тех кулаков, по которым назван был для отвода глаз. Кулаком называется по-русски прижимистый бесчестный сельский переторговщик, который богатеет не своим трудом, а чужим, через ростовщичество и посредничество в торговле. Таких в каждой местности и до революции-то были единицы, а революция вовсе лишила их почвы для деятельности. - Затем, уже после 17-го года, по переносу значения кулаками стали называть (в официальной агитационной литературе, отсюда вошло в устный обиход) тех, кто вообще использует труд наемных рабочих, хотя бы по временным недостаткам своей семьи. Но не упустим из виду, что после революции за всякий такой труд невозможно было не уплатить справедливо - на страже батраков стояли комбед и сельсовет, попробовал бы кто-нибудь обидеть батрака! Справедливый же наем труда допускается в нашей стране и сейчас. Но раздувание хлесткого термина кулак шло неудержимо, и к 1930-му году так звали уже ВООБЩЕ ВСЕХ КРЕПКИХ КРЕСТЬЯН - крепких в хозяйстве, крепких в труде и даже просто в своих убеждениях. Кличку кулак использовали для того, чтобы размозжить в крестьянстве КРЕПОСТЬ. Вспомним, очнемся: лишь 12 лет прошло с великого Декрета о Земле - того самого, без которого крестьянство не пошло бы за большевиками, и Октябрьская революция бы не победила. Земля была роздана по срокам, РАВНО. Всего лишь 10 лет, как мужиики вернулись из Красной армии и накинулись на свою завоеванную землю. И вдруг - кулаки, бедняки. Откуда это? Иногда - от счастливого или не счастливого состава семьи. Но не больше ли всего от трудолюбия и упорства? И вот теперь-то этих мужиков, чей хлеб Россия и ела в 1928 году, бросились искоренять свои местные неудачники и приезжие городские люди. Как озверев, потеряв всякое представление о "человечестве", потеряв людские понятия, набранные за тысячелетия, - лучших хлеборобов стали схватывать вместе с семьями и безо всякого имущества, голыми, выбрасывать в северное безлюдье, в тундру и в тайгу. Такое массовое движение не могло не осложниться. Надо было освободить деревню также и от тех крестьян, кто просто проявлял неохоту идти в колхоз, несклонность к коллективной жизни, которой они не видели в глаза и о которой подозревали (мы теперь знаем, как основательно), что это будет руководство бездельников, принудиловка и голодаловка. Нужно было освободиться и от тех крестьян (иногда совсем небогатых), кто за свою удаль, физическую силу, решимость, звонкость на сходках, любовь к справедливости были любимы односельчанами, а по своей независимости опасны для колхозного руководства. Этот крестьянский тип и судьба его бессмертно представлены Степаном Чаусовым в повести С.Залыгина.
И еще в каждой деревне были такие, кто ЛИЧНО стал поперек дороги здешним активистам. По ревности, по зависти, по обиде был теперь самый удобный случай с ними рассчитаться. Для всех этих жертв требовалось новое слово - и оно родилось. В нем уже не было ничего "социального", экономического, но оно звучало великолепно: подкулачник. То есть, я считаю, что ты - пособник врага. И хватит того! Самого оборванного батрака вполне можно зачислить в подкулачники! Хорошо помню, что в юности нам это слово казалось вполне логичным, ничего неясного.