Больше сцен домашнего воспитания мне видеть не доводилось. Зато я довольно долго наблюдала жизнь в детском саду – в комьюнити "Эльфо". С директрисой детского сада Анитой Гронланд мы подружились. Она поделилась со мной своими проблемами: в детском саду три группы ребятишек от года до трех лет, в каждой по 14–15 человек. На одну группу приходится три воспитателя и две няни. Этого в общем-то достаточно, если дети, так сказать, в норме. Но недавно сюда привели двоих новичков: один – необыкновенно непоседливый и задиристый, другой, наоборот, – аутист, полностью замкнутый в себе.
Пришлось взять двоих новых воспитателей. К непоседе пристроили веселого парня, выпускника педагогического вуза, а к аутисту – немолодую женщину, мать и бабушку, имеющую большой родительский опыт.
– Но ведь им надо платить дополнительные деньги, – делится проблемой Анита. – Родители обоих – люди небогатые, то есть платят небольшой процент соответственно своему невысокому заработку. А муниципалитет выделяет суммы усредненные. Приходится как-то выкручиваться.
Я прошу ее рассказать о задачах педагогических. Она говорит мне о принципах, с которыми я уже знакома:
– Главное – воспитать у ребенка самостоятельность и независимость. И обязательно – уважение к другому.
Я наблюдала такую сценку. Мальчик лет пяти пожаловался воспитательнице, что девочка заняла качели и летает на них уже очень долго. Воспитательница останавливает качели, объясняет девочке, что нужно учитывать желания других людей. Девочка сходит на землю, а воспитательница обращает внимание на другую группу и уходит в дальний угол площадки, полагая, что инцидент исчерпан. Но это не так. Конфликт только начинается.
Пока девочка не торопясь сходит с качелей, а мальчик на них впрыгивает, он ей бросает: "Давай поторапливайся, толстуха!" Тут надо заметить, что девочка в свои пять лет действительно полновата и немного медлительна. Но слышать это обидно, и она начинает плакать. Воспитательница кидается на плач, узнает, в чем дело, и бледнеет. Мальчик совершил по меньшей мере два проступка: во-первых, он обидел девочку, что более тяжкий проступок, нежели обидеть мальчика. Во-вторых, "толстуха" звучит по-шведски так же оскорбительно, как и по-русски. Каково же будет наказание?
Воспитательница объясняет ему, как взрослому, его вину. Потом берет за руку и отводит к песочнице, где сейчас никого нет.
– Пока ты будешь играть тут один, – говорит она. – У тебя будет время подумать о том, как нужно уважать других людей.
Однополая любовь
Ее зовут Катя. Она русская, а в Стокгольмском университете работает над темой о гомосексуальных связях. Несмотря на девичье имя, ее довольно легко принять за мальчика. Крупные руки, резкие черты лица. О том, что она привержена нетрадиционной сексуальной ориентации, догадаться нетрудно. Мы договариваемся с ней о встрече. Она вначале охотно на нее соглашается, но через пару дней вдруг внезапно меняет тон разговора – с благожелательного на неприязненный. Потом тянет со встречей. А потом и вовсе от нее отказывается. Я пытаюсь понять, откуда вдруг такая немилость. Ничего не могу придумать. И вдруг у меня рождается одна версия. А не залезла ли Катя в преддверии нашей встречи в Интернет и не прочла ли она там мою книгу об Америке, где я писала в том числе и о геях? Если моя догадка верна, тогда Катю понять можно.
Много раз оговариваясь, что только возражаю против пропаганды гей-культуры, а не против самих геев, тем не менее я, конечно, пишу об этой культуре отнюдь не с самых позитивных позиций. Меня беспокоит, что американская толерантность и политкорректность придают гей-движению некоторую агрессивность. Все чаще гомосексуалы начинают декларировать свою особость не как отклонение от нормы, а как норму, которой нужно следовать и другим.
В блогах, посвященных моей книге, я обнаружила несколько возмущенных откликов. Авторы ругали меня за некомпетентность в этом вопросе, за поверхностное видение ситуации в Америке. На самом деле, читала я, там все еще царит насмешливое и неприязненное отношение к однополым парам. И вообще, советовали мне авторы, не суйте свой нос туда, где вы ни черта не понимаете.
Я, признаться, на эти отклики особого внимания не обратила: написаны они были грубо, иногда даже с матерком. Ну, извините, это уж ваши проблемы, ребята.
И вдруг мне попалось еще одно послание. Я прочла его раз, потом еще раз… Я постаралась о нем забыть. Потом я его скачала, еще раз посмотрела с карандашом в руке. И поняла, что отмахнуться от него мне не удастся. Это был короткий рассказ юноши-гея о его жизни. О страданиях человека, с ранних лет узнавшего, что он не такой, как все. Рассказ был полон боли. Насмешки соседей, отчаяние родителей, соболезнования родных и знакомых. Он старался с собой бороться. Он очень хотел влюбиться в девушку, как все его сверстники. Но не мог. Он всячески скрывал свою нетрадиционность, но о ней все равно узнали. И с тех пор его не покидает унизительный страх изгоя. "Вы увидели только верхний пласт отношения к нам в обществе, – писал автор блога. – Он действительно регулируется политкорректностью. Но вы не копнули глубже: а там все та же неприязнь к нашей инакости".
И я загрустила. Я поняла, что и в самом деле плохо знаю проблему, вернее знаю о ней много, но только то, что лежит на поверхности: гей-сообщества в каждом университете, газеты и журналы для любителей однополой любви, отделы сексуальных меньшинств в муниципалитетах, телешоу и телепрограммы, предоставляющие гомосексуалам много времени. Но ведь я действительно даже не попыталась увидеть проблему изнутри. И я почувствовала искреннее раскаяние.
Исповедь лесбиянки
Андреа очень привлекательная женщина. И она тщательно следит за собой. Темные волосы уложены в модную прическу. Хорошо подкрашенные ресницы увеличивают и без того большие глаза. Новенький брючный костюм подчеркивает стройность фигуры. Она легко ходит в туфлях на очень высоких каблуках. Словом, эффектная женщина. Мужчины бросают на нее заинтересованные взгляды, ищут знакомства, ждут более близких отношений. А она взамен предлагает дружбу. Одних это просто охлаждает, другие обижаются. И тогда, чтобы не обижались, приходится им объяснять, что она лесбиянка. Со мной она была очень откровенна:
– Я родилась в Хорватии, там о толерантности вообще мало было известно, а уж о терпимом отношении к гомосексуалам и подавно. Так что я вынуждена была скрывать свою необычность с ранних лет. Я была хорошенькой. Любила наряжаться. И все это для того, чтобы понравиться… старшим девочкам. Я хорошо училась, помогала тем ребятам, кто был послабее, обычно это бывали девочки. И я влюблялась в них. К мальчикам же была совершенно равнодушна.
– Я, конечно, всячески скрывала свои сексуальные пристрастия. Но соседка по парте догадалась, рассказала другим. И начался ад. Надо мной смеялись в глаза и за глаза, со мной перестали дружить и мальчики, и девочки. Последним родители просто запрещали иметь со мной любые контакты. Меня не приглашали на дни рождения. Считалось, что общение со мной опасно. Я пыталась все еще делать вид, что это все выдумки, что ничего такого нет, что я как все. А потом устала от такого притворства. Однажды в классе подошла к доске и громко объявила: "Я хочу, чтобы все это знали: я – лесбиянка".
– Жизнь моя после этого лучше, разумеется, не стала. Меня теперь уже открыто избегали, при моем появлении ребята шушукались, смеялись. Передать это ощущение одиночества, отринутости очень трудно. Но, поверьте, это – ад.
– Однажды я познакомилась со шведкой, она была немного старше меня. И я в нее влюбилась. Роман наш бурно развивался. Скоро она предложила вступить с ней в официальный союз, в Швеции это возможно. И мы уехали в Стокгольм.
– Только тут я почувствовала себя свободной от своих комплексов. Только тут перестала стесняться своей сексуальной ориентации. Завела друзей, включилась в активную социальную жизнь гей-сообщества. Тут же началась и моя успешная карьера.
Сейчас Андреа – преподаватель кафедры политологии Гётеборгского университета. Коллеги и студенты осведомлены о ее принадлежности к секс-меньшинству, но относятся к этому спокойно, я бы даже сказала "без знака", то есть не хорошо и не плохо. Просто как к данности.
Я думаю, здесь срабатывают два принципа шведской жизни: толерантность и равенство. С одной стороны, люди терпимы ко всякой инакости, непохожести. С другой – свято соблюдаются права каждого гражданина страны. Ну и, может, еще одна черта шведского характера – неагрессивность: да, это не так, как я привык, не так, как привыкло все мое окружение. Но пусть будeт. Я к этому отношусь спокойно.
Я думаю, что большую роль тут сыграло и либеральное шведское законодательство. В 1995 году был принят закон, позволяющий заключать официальный брак между двумя людьми одного пола. А с 2003 года разрешено даже усыновление партнерами ребенка – либо от одного из биологических родителей, либо со стороны. Мужчины почти в два раза больше пользуются правом законодательного бракосочетания, чем женщины (за год зарегистрировано 1400 пар геев и 775 пар лесбиянок). А женщины в три раза чаще прибегают к усыновлению ребенка (95 и 29 случаев).
Но продолжу исповедь Андреа:
– Я была очень счастлива со своей подругой. Я мечтала, что теперь, избавившись от своих комплексов, смогу целиком отдаться наукe. Я пропадала в библиотеках, работала над исследованиями, писала статьи. Партнерша же моя, как оказалось, была человеком совсем иного склада. Она предпочитала развлечения, путешествия, она искала новых впечатлений и встреч. И вот однажды она нашла себе другую подругу. И ушла от меня.
Андреа недолго страдала от одиночества: скоро и она встретила свою новую любовь. В этом ничего необычного нет. А вот жизнь ее бывшей подруги сложилась несколько неожиданно.
В новом союзе две бездетные женщины мечтали завести ребенка. При этом брать на воспитание чужого им тоже не хотелось, они мечтали, чтобы это был биологический ребенок. На одной гей-вечеринке они познакомились с двумя мужчинами. Рассказали им о своей проблеме. Мужчины сказали, что тоже хотели бы иметь ребенка, но, как вы понимаете, физиологически это невозможно. Они предложили вступить с девушками в сексуальную связь. Идея была хорошей, но, как оказалось, невыполнимой. Первых абсолютно не тянуло к женщинам. А вторые не могли себе представить в своей постели мужчину. И тогда решили прибегнуть к внутриутробному осеменению. Такие операции в Швеции осуществляются сегодня довольно часто.
Через девять месяцев родился чудный мальчик. У него оказалось не два, а четыре любящих родителя. Все четверо работают, и ребенок растет то в одной семье – с двумя папами, то в другой – с двумя мамами.
Ну а Андреа приходит на их семейные праздники со своей новой партнершей.
– Так здесь принято у натуралов, – говорит Андреа. – Не разрывать, а наоборот, поддерживать отношения со своими бывшими супругами. А чем мы, собственно, отличаемся от натуралов?
Я спрашиваю у Андреа, принимает ли она участие в гей-парадах, которые здесь регулярно проводятся.
– Нет, я против всяких демонстраций такого рода. Это же развлечение. А наша проблема слишком серьезна, чтобы превращать ее в дешевое шоу.
Правда о феминизме
Мой знакомый, бизнесмен Карл Свенссон – владелец двух ресторанов и пяти кафе, – поделился со мной своей заботой. Вот уже месяц, как уволился его топ-менеджер, и он никак не может найти ему замену.
Он вздохнул, посмотрел на меня и шутливо предложил:
– Может, ты пойдешь на эту должность?
– Нет уж, – в тон ответила я. – Во-первых, я плохо разбираюсь в тонкостях кулинарии, а во-вторых, боюсь, я весьма посредственный менеджер.
– Зато у тебя есть одно неоспоримое преимущество, – опять улыбнулся он. – Ты – женщина.
Я сразу его поняла. Потому что уже знала об Актe о равных возможностях, который предписывает соблюдать пропорциональное соотношение работников обоего пола, в том числе и на руководящих должностях. За исполнением этого положения следит Государственный комитет равных возможностей; он состоит из активистов женских организаций, а также из руководителей предприятий.
– А что будет, если вы возьмете мужчину топ-менеджера?
– Да ничего не будет, если, конечно, не выяснится, что на эту должность претендовала женщина с теми же данными. Вот тогда это уже может быть квалифицировано как гендерная дискриминация. При скверном обороте дело может дойти и до суда.
Я и раньше слышала, что Швеция – страна "победившего феминизма" или еще "государственного феминизма". В Стокгольме мне стало ясно, что в значительной степени это мнение оправданно. Судите сами. Из 20 министров 12 – женщины (в России из 20 – только 2). В риксдаге депутатов-женщин 40% (в российской думе – 14).
Из 4 деканов Стокгольмского университета 2 – тоже "слабого пола". Кстати, с одной из них, Гудрун Дал, деканом факультета социальных наук, я познакомилась ближе и узнала историю ее назначения на высокую должность. Много лет она была заместителем декана, а ее муж – профессором того же факультета. Потом их брак распался, но они продолжали работать вместе. Когда умер декан, несколько человек подали заявления на конкурс, чтобы занять его место. В том числе и муж Гудрун, один из самых сильных профессоров. Но однажды ее вызвал к себе проректор и спросил, почему на эту должность не претендует она сама. Мягкая, безо всяких авторитарных замашек, Гудрун очень удивилась, но спорить не стала, заявление подала. И выиграла конкурс. Факультет, которым она руководит, считается в университете одним из самых успешных и дисциплинированных.
На тему равноправия полов я беседую с Биргиттой Ней, заведующей кафедрой женских исследований Стокгольмского университета.
– Я слышала, что в Швеции женщины полностью уравнялись в правах и возможностях с мужчинами, – начинаю я.
– Кто это вам сказал? – перебивает меня Биргитта. – В правах – да, мы этого добились. Но в возможностях – до этого еще очень далеко.
Первую победу феминизм (тогда еще суфражизм) одержал в Швеции в 1921 году: женщины получили право голоса на выборах в риксдаг и на членство в партиях. Это произошло на четыре года позже, чем в России. Вторая волна шведского феминизма докатилась до середины 1960-70-х: тогда наконец удалось облегчить женщине проблему ухода за детьми – были открыты детские сады. К этому времени они уже больше 40 лет успешно существовали в нашей стране.
Третья волна – требование поддержки женщин-политиков – принесла плоды в 1990-х, когда законодательная и исполнительная власти оказались почти наполовину в женских руках.
– Я могу назвать вам и еще несколько достижений феминизма, – говорит Биргитта Ней. – Именно по нашей инициативе кафедры женских исследований открылись почти во всех университетах Швеции. Мы добились и декретного отпуска в связи с рождением ребенка.
– Так чем же вы недовольны? – спрашиваю я Биргитту.
– Тем, что незавоеванных позиций еще очень много. Вот только один пример. Зарплата женщины в среднем отстает от мужской.
– Как же это получается, если закон предписывает выплачивать равную зарплату за равный труд, невзирая на пол?
– Это происходит по двум причинам. Во-первых, женщины традиционно больше работают в сфере обслуживания, образования. А там заработки меньше. Во-вторых, многие из них трудятся неполный рабочий день.
– Но тут-то вы сделать ничего не можете. Не хочет человек работать по восемь часов в день – его право.
– А вы уверены, что именно "не хочет"? Может быть, не может? Потому что по-прежнему большая часть домашних забот лежит на плечах женщины.
– А как же вовлечение мужчин в домашний труд? Ведь шведский прогресс в этом деле известен всему миру.
– Прогресс есть, я не отрицаю. Например, за последние несколько лет женщины тратят на домашние дела почти на час меньше, чем раньше. Но все равно, например, работающие матери уделяют своим детям-школьникам времени в полтора раза больше, чем их отцы.
– Насколько мне удалось наблюдать во всех знакомых мне семействах, супруги делят домашнюю работу поровну. Или мне это только показалось?
– Нет, не показалось. Я думаю, дело в том, что вы знакомы по преимуществу с семьями преподавателей, ученых, во всяком случае, с людьми образованными. А социология показывает, что чем выше уровень образованности, тем равномернее распределяются домашние заботы между супругами. Но вы не забывайте, что Швеция до начала прошлого века была страной сельской, это наложило печать на менталитет, он был очень консервативным. Быстро переделать сознание каждого невозможно. А общие данные такие: женщина выполняет 60% работы по дому, мужчина – только 40.
– Не такие уж плохие данные.
– Ну да, лучше, чем в большинстве других стран. Но в карьерном росте женщины все еще сильно отстают. Смотрите, на первом курсе аспирантуры две трети студентов – девушки. Почти все они, окончив, начинают делать карьеру. И что же мы видим? Профессоров-женщин всего 20%.
– Пятая часть – тоже ведь немало.
– А почему не половина?
– Ну, как-то так уж повелось…
– Вот в этом-то все и дело. Повелось, что для мужчины делать карьеру – это нормально, а для женщины – это исключение. А мы, феминистки, не видим разницы.
Я рассказываю Биргитте о моем знакомом бизнесмене, который ищет женщину топ-менеджера.
– Да ну, бросьте, – говорит Биргитта, – это скорее такое политкорректное кокетничанье: мол, я такой прогрессивный, я тоже за гендерное равенство. На самом деле частный бизнес мало интересуется Актом о равных возможностях. Влиять на него мы почти не можем. В частном бизнесе вы редко встретите женщин на руководящих должностях, что сейчас уже широко распространено в государственных учреждениях. Там мало заботятся о равных гендерных возможностях. Да что долго говорить, посмотрите на список владельцев частных бизнесов. Вы увидите: подавляющее их большинство – мужчины. И у нас, феминисток, нет на них никаких рычагов воздействия.
Тут, я думаю, Биргитта слегка сгущает краски. Вот, например, Федеральный комитет по развитию бизнеса. В нем уже 13 лет работает секция в поддержку женского предпринимательства. Руководитель секции Шерстин Венненберг говорит:
– Мы пригласили специалистов, которые составили программы, помогающие женщине открыть свой бизнес. Они энергично ищут потенциальных бизнес-леди, то есть тех, кто хотел бы открыть свое предприятие, но не знает, с чего начать. Эти женщины приходят к нам в группы, получают начальные знания: в какой области выгоднее всего открыть бизнес, где взять кредит, как приобрести новые технологии, как правильно платить налоги, и многое другое. В эти же группы для новичков мы приглашаем и предпринимательниц с опытом работы в бизнесе. В результате сегодня среди тех, кто открывает свое дело, уже почти треть – женщины.
Однако привлечь женщину в бизнес – полдела. Нужно еще, чтобы она не отступила при первых же трудностях, а трудностей этих много. И вот в каждом муниципалитете открылась должность консультанта, который в течение первых пяти лет помогает женщинам вести свое дело, советует, как решать внезапно возникающие сложности.