"Особая мера" применяется регулярно. "Я думаю, что я буду недалек от истины, – вспоминал доктор концлагеря Дахау Франц Блахи, – если скажу, что из всех казненных лиц в этом лагере примерно 75 процентов составляли русские граждане, и это касалось главным образом мужчин и женщин, которых присылали из других мест для казни".
В заводских цехах, куда остарбайтеров пригоняют на работы, их встречают плакаты, напоминающие об их статусе: "Славяне – это рабы".
…В сорок втором году еще не все остарбайтеры работали в лагерях. Некоторым повезло: они трудились на фермах, "у бауэра". Там столь же много работы, больше произвола, но, по крайней мере, нельзя умереть с голоду: всегда можно съесть предназначенное для свиней варево. А на заводах остарбайтеры обгрызают кору с деревьев.
Сорок третий год принес столь долгожданную победу под Сталинградом. Рейх оделся в траур. В концлагере Равенсбрюк заключенных выгнали из бараков, построили в колонны и привели к бане. Баня располагалась рядом с крематорием. Людям приказали раздеться догола и оставили стоять. На февральском морозе они стояли, сбившись в кучу, согревая друг друга, ожидая смерти. Потом их завели в баню, облили горячей водой и отвели обратно в барак. Три дня не давали есть.
Остарбайтерам тоже аукнулось немецкое поражение. После капитуляции армии Паулюса вышло специальное указание: все восточные рабочие должны содержаться в лагерях. Отныне каждый мог ощутить, что лагерь для остарбайтеров немногим отличается от лагеря для военнопленных. Это сходство специально подчеркивается в распоряжении рейхсмаршала Геринга: "Использование и обращение с советскими русскими на практике не должно отличаться от обращения с военнопленными".
Уже после войны специальная комиссия конгресса США будет обследовать бесчисленные лагеря по всей Германии. В отчете комиссии указывается:
Обращение с этими заключенными… обычно заключалось в следующем: они содержались в деревянных бараках, которые в нормальных условиях должны были бы вмещать в десять раз меньше людей. Они были вынуждены спать на деревянных нарах в три или четыре этажа, грязное тряпье служило и постелью и одеялом.
Их пища обычно состояла из полуфунта черного хлеба в день и водянистого супа в полдень и вечером, а иногда они и этого не получали. Ввиду скученности и недостатка питания увеличивались вшивость и грязь, распространялись болезни; те из заключенных, которые быстро не умирали от истязаний и болезней, медленно и мучительно умирали от голода.
Несмотря на преднамеренную программу умерщвления заключенных голодом, мы не нашли никаких признаков, что германский народ в целом страдал от недостатка пищи или одежды. Этот контраст был столь разительным, что мы могли прийти только к одному выводу – доведение до голодной смерти было преднамеренным.
Выводы комиссии могли стать откровением лишь для наивных американцев. Любой советский гражданин, побывавший на нацистской каторге, знал: от лагерей смерти и лагеря военнопленных, и лагеря остарбайтеров отличает лишь отсутствие газовых печей и крематориев.
Как правило, лагеря остарбайтеров переполнены. "Условия во всех этих лагерях были ужасны… В некоторых лагерях было в два раза больше людей, чем допускали жилищные условия, – вспоминал старший лагерный врач Вильгельм Егер. – Несмотря на то что санитарными органами был установлен минимум расстояния между кроватями в 50 см, он совершенно не соблюдался, и кровати стояли на расстоянии 20–30 см друг от друга".
Впрочем, это значительное послабление: в барак, рассчитанный на сто пятьдесят человек, запихивают лишь две с половиной сотни остарбайтеров. В расположенных неподалеку лагерях военнопленных в таком же бараке размещаются восемь сотен человек.
Те, кто видит, в каких условиях существуют остарбайтеры, приходят в ужас. "Много русских женщин и девушек работают на фабриках "Астра Верке", – пишет сыну немка. – Их заставляют работать по четырнадцать и более часов в день. Зарплаты они, конечно, никакой не получают. На работу и с работы они ходят под конвоем. Русские настолько переутомлены, что они буквально валятся с ног. Им часто попадает от охраны плетьми. Пожаловаться на побои и скверную пищу они не имеют права".
Скверная пища – это очень мягко сказано. Остарбайтеры получают на тысячу калорий меньше минимума, установленного для немца. Там, где немецкие рабочие, занятые на тяжелой работе, получают 5 тысяч калорий в день, восточные рабочие получают только 2 тысячи. Впрочем, официальные нормы питания часто не соблюдаются: пища разворовывается охранниками и персоналом лагерей.
На заводах Круппа раз в день выдается суп. Если, конечно, это можно назвать супом. "Собственно говоря, это была вода, в которой плавали кусочки турнепса, – писал своему другу немецкий мастер. – И больше всего она походила на помои… Эти люди обязаны работать на нас – отлично, но следует позаботиться, чтобы они получали хотя бы минимум необходимого. Мне приходилось видеть кое-кого в лагере, и у меня буквально мурашки по коже бегали…". Старому рабочему невдомек, что все развивается по плану. Из остарбайтеров выжимают все, что возможно, а когда они умирают, никто об этом не сожалеет. Разве можно сожалеть о смерти недочеловеков? Тем более что ведомство Заукеля привозит в Рейх все новые миллионы рабов. Первая вербовочная кампания увенчалась успехом; за ней следуют вторая, третья и четвертая…
Во время очередной вербовочной кампании по чьему-то недосмотру в Запорожье пришло письмо от угнанных в Германию сестер. Не стандартное, заранее отпечатанное в типографии, где надо лишь проставить имя адресата, написать несколько теплых слов и расписаться. Письмо подлинное, читать которое больно, особенно если его писали родные тебе люди.
…Живем мы совсем плохо. Дорогие родные, пишу письмо, а сама и бумаги не вижу за слезами. Пришла с работы, еле в барак залезла. Я шла, а голова у меня болит и кружится, и такая тяжелая, что падает с плеч, руки и ноги болят, в сердце колет, горло заложило, что я еле дышу, а смотрю будто сквозь туман.
Дорогие родные, шли мы на работу, выпили по одной кружке чая, чуть сладенький, и 200 граммов хлеба. Всего хлеба нам дают 300 граммов. Родная мамочка, разве я у тебя так когда-нибудь кушала летом, когда теперь есть помидоры, огурцы и разные фрукты и разные другие продукты! А мы не то что не кушаем их, но абсолютно и не видим. В такой прекрасный летний день очень долго ждать такого обеда. Придешь в барак, скушаешь кусочек хлеба и черпак силоса, то так печет в груди, что места не находишь. А работать заставляют, а не работаешь, в затылок так дадут, что и в глазах засверкает, хотя в них сверкает и без него. Нас считают тут самыми последними, смеются как только кто хочет. За что мы так мучаемся в наши молодые годы! Некому пожалеть, никто не спросит – кушали ли вы, здоровы ли вы! Когда украинцы здесь болеют, то говорят, что они притворяются и не хотят работать. Для нас у них врача нет. От такой жизни, от такого климата мы не гарантированы, что проживем зиму. Хоть домой поедем на зиму, а хоть подохнем. Хлеб нам дают ржаной, по 300 граммов, только он смешан с сосновыми опилками, а муки лишь 25 %, кушаешь его как полову, – так и шелестит. Мамочка, готовят нам такое, что наша свинья не ела бы такого супа и такого картофеля. И больше абсолютно никакого приварка не видим. Сегодня как раз три месяца, как мы здесь работаем, и нам чем далее, все хуже и хуже.
Ваши дочери Шура и Галя.
"Чем дальше, тем хуже и хуже". Проходит несколько месяцев, максимум полгода – и восточные рабочие превращаются в шатающиеся от ветра тени. Исследо вания, проведенные на заводах Круппа, показали: у некоторых рабочих не хватает сил даже на то, чтобы поднять кусок металла и положить его на станок. "Такие же условия, – говорится в отчете, – существуют во всех других местах, где работают русские рабочие". Голод – основное чувство, которое испытывают люди. От голода теряют сознание, от голода умирают.
Умирают, впрочем, и от болезней.
В лагерях остарбайтеров бушуют эпидемии. Особенно широко распространен туберкулез; согласно отчетам немецких врачей, больных туберкулезом вчетверо больше, чем обычно. "Татары и киргизы, – докладывал немецкий врач Карл Егер, – умирали как мухи: из-за плохих жилищных условий, из-за плохого качества и малого количества пищи, из-за переутомления, из-за того, что они не могли достаточно отдыхать". Русские, украинцы и белорусы умирали по тем же причинам.
Некоторым остарбайтерам улыбалась удача: их признавали негодными раньше, чем они погибали. И тогда, пережив ад "обратных эшелонов", они возвращались домой. Даже родные с трудом узнавали в вернувшихся еще недавно молодых парней и девушек. Возвратиться, конечно, удавалось немногим – однако в этой призрачной возможности заключалось еще одно отличие остарбайтеров от военнопленных. Тех не отпускали на волю; это было запрещено специальным распоряжением ОКВ. Тех, кого уже нельзя было использовать: нетрудоспособных, раненых и больных, передавали полиции безопасности и СД "для решения их судьбы". Решение было стандартным – смерть.
Впрочем, обычно больные не доживали ни до обратных эшелонов, ни до передачи их в руки СД. Они просто умирали – мучительно, обыденно и незаметно. "Анатолий прожил до 25 декабря 1944 года. К этому времени он настолько исхудал, что остались буквально одни кости и кожа, да и то вся синяя от побоев. В этот день после четырех часов дня Анатолий спокойно, как будто засыпая, умирает. Когда он упал, я подполз к нему и взял его за руки. Посадил и старался с ним поговорить, но голова его уже не держалась, и он не произнес ни одного слова перед смертью. Только один раз, очевидно, набравшись последних сил, посмотрел на меня, глаза его наполнились слезами, и голова снова опустилась. Сколько я ни старался ее держать, разговаривать с ним, но с каждой минутой силы его покидали, и его голова смертельно осталась лежать на моих руках".
Когда хоронят восточных рабочих, об их смерти составляют свидетельство. Порядок прежде всего! В последнем лагерном документе уничтоженных людей записывают номер и фамилию. В графе "преступная деятельность" указывается: "советский русский". Военнопленных хоронят безымянными.
Трупы узников русского лагеря № 344 в городе Ламсдорфе.
* * *
После войны в европейских странах стали считать могилы советских военнопленных и остарбайтеров. Только в Германии, Австрии, Чехословакии, Венгрии и Румынии насчитали 36 104 захоронения, многие из них – общие, большая часть – в Германии. Самые большие захоронения насчитывают сотни тысяч "уничтоженных трудом" людей.
И по сей день историки не могут подсчитать, сколько же советских граждан было угнано на работы в Рейх. Современные вычисления дают цифры, колеблющиеся в районе 8-10 миллионов (включая 2 миллиона военнопленных). Однако точно известно: назад вернулись лишь 5,35 миллиона.
Остальные были уничтожены.
Живые голоса (5):
"Вот такой была добровольная отправка"
Угон советских граждан на принудительные работы в Германию осуществлялся с крайней жестокостью. Рассказы очевидцев об этом приведены в книгах Светланы Алексиевич "Последние свидетели" и Виктора Андриянова "Архипелаг OST".
Угнали меня из родного села зимой сорок второго. Полицай (говорят, он жив) заставил родителей привести детей на колхозный двор. Мне было 14 лет. И повезли нас в Золотоношу.
Помню, как мама бежала за санями, хотела дать мне в дорогу сухарей торбочку и упала в снег, потеряв сознание. А нас увезли. И осталась мама с малолетним сыном, моим братишкой. Ведь старшую сестру Таню угнали в Германию еще раньше.
Зинаида Моисеенко, г. Киев
На товарных вагонах фашисты развешали лозунги: "Украина посылает лучших своих сыновей и дочерей в прекрасную Германию в благодарность за освобождение". В тот же майский день 1942 года мы узнали, что в Киеве на площади Богдана Хмельницкого повесили саботажников, которые отказались ехать в Германию. Вот такой была добровольная отправка.
Екатерина Луценко, с. Сунки, Черкасская обл.
Играли мы во дворе с мальчишками в "палочки-стукалочки". Въехала большая машина, из нее выскочили немецкие солдаты, стали нас ловить и бросать в кузов под брезент. Привезли на вокзал, машина задом подошла к вагону, и нас, как мешки, побросали туда.
Вагон набили так, что первое время мы могли только стоять. Взрослых не было, одни дети и подростки. Два дня и две ночи везли нас с закрытыми дверьми, слышали только, как колеса стучат по рельсам. Днем еще свет как-то пробивался сквозь щели, а ночью становилось так страшно, что все плакали: нас куда-то далеко везут, а наши родители не знают, где мы. На третий день открылась дверь, и солдат бросил в вагон несколько буханок хлеба. Кто был ближе, успел схватить, и в одну секунду этот хлеб проглотили. Я был в противоположной стороне от двери и хлеба не видел, только мне показалось, что на минуту почувствовал его запах.
Володя Ампилогов, 10 лет
28 августа 1943 года из села Меловое угнали всех парней и девушек 1926 года рождения. Мне эта дата врезалась в память как никакая другая. На всех дверях висели списки жителей и приказы: "Если завербованный сбежит, вся семья будет расстреляна.
Наталья Мирошниченко, г. Северодонецк
Стали нас отбирать для вывоза в Германию. Отбирали не по годам, а по росту, и я, к несчастью, была высокого роста, как отец, а сестренка, как мать, маленького. Подошли машины, вокруг немцы с автоматами, меня загнали в машину с соломой, сестра кричит, ее отталкивают, под ноги стреляют. Не пускают ко мне. И так нас разлучили…
Полный вагон… Битком набитый… Полный вагон деток, не было никого старше тринадцати лет. Первый раз остановились в Варшаве. Никто нас не поил и не кормил…
Привезли на санитарный, видимо, пункт. Раздели всех догола, вместе и мальчиков, и девочек, я плакала от стыда. Девочки хотели в одну сторону, мальчики в другую, нас сбили в одну кучу, наставили шланг с каким-то непонятным запахом… Не обращали внимания: глаза не глаза, рот не рот, уши не уши, – провели санобработку. Затем раздали полосатые брюки и пиджаки типа пижам, на ноги – деревянные сандалии, а на грудь прикрепили железные бирки "Ost".
Валя Кожановская, 10 лет
Выдали мне рабочий номер – 2054, потом завели в барак. Двухъярусные нары, бумажные матрасы, вместо подушек – рвань со стружками.
В три ночи (или утра) полицай оглушительно орал:
"Подъем!" За малейшее промедление безжалостно бьют палкой или куском кабеля. Первая смена в шахту спускалась в 6 часов, голодная. Есть нам давали один раз в сутки, после работы.
Еда готовилась так: в котел на 350 литров бросали одно ведро картошки, три ведра картофельных очистков с брюквой и пачку маргарина.
Василий Соколик, г. Докучаевск, Донецкая обл.
Кто-то стонал, кто-то кричал во сне, где-то разговаривали шепотом. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, сердце вроде не билось… Постепенно прояснилось сознание, я понял, что жив, лежу на своих нарах. Кругом также лежат голые люди. Они сняли с себя лохмотья, чтобы избавиться от кишащих в них вшей. Но множество этих насекомых шевелится, шуршит в листьях папоротника. Шел сентябрь 1942 года. Шел второй месяц моей жизни в лагере.
Георгий Кондаков
В цехе был мастер Вилли. Страшный человек, никогда не снимал повязку со свастикой. Он с нами не разговаривал. Только бил. Особенно доставалось ночью, когда мы падали от усталости.
Почти каждый день кто-то умирал. Со мной рядом спала Тамара Варивода из Кировоградской области. На работу ее не водили несколько дней. Уже не могла вставать. Ночью она умерла. Так и лежали мы рядом до утра. Утром ее унесли.
Нина Чебердина, г. Москва
Боже, думал, что не вынесу. 26 ударов кабельным шлангом. И еще – узкой дубовой доской. Боль была невыносимой. От удара кабелем лопается кожа и струйки крови брызжут во все стороны. А от ударов дубовой доской тело превращается в негнущуюся глыбу. К счастью, молодой организм выдержал. Я не сложил в лагере руки, я бодался, как мог, сколько хватало сил, энергии и знаний…
Как могли, поддерживали мы в себе силы. Тайком напевали свои любимые песни. На самодельных инструментах по вечерам играли народные мелодии. И ждали освободителей с Востока.