Возвращение Ленина
3 апреля утром руководство большевиков получило телеграмму от Ленина, из которой становилось ясно, что уже к вечеру вождь прибудет в революционную столицу. По словам Шляпникова, радость по этому поводу "была огромна". Во всех районных комитетах РСДРП(б) Петрограда началась бурная деятельность: большевики обклеивали заводские районы листовками, выступали на митингах и приглашали своих сторонников и "попутчиков" принять участие в торжественной встрече своего лидера. РБ ЦК сформировало делегацию, которая должна была встретить Ленина на российско-финляндской границе, на станции Белоостров.
Шляпников явился в Исполком Петросовета и сообщил там о приезде большевистского вождя. Особой радости у большинства собравшихся эта новость не вызвала: эсеро-меньшевистское большинство справедливо опасалось ленинского радикализма. Информация же о том, что Ленин проехал через территорию Германии, "их буквально покоробила". Однако, скрепя сердце, вожди Совета решили принять участие в официальной встрече знаменитого политического эмигранта. Для приветствия от имени Исполкома Совета делегировались М. И. Скобелев и Н. С. Чхеидзе. Организационной стороной встречи от имени Совета должен был заняться все тот же Шляпников. Последний воспользовался этим поручением и мобилизовал всех, кого мог: солдат гарнизона, рабочих и т. д. В итоге встречать Ленина вышла огромная многотысячная толпа с красными флагами и транспарантами. Выглядело это так, будто в столицу приехал не вождь радикальной оппозиции, а признанный национальный лидер.
В 9 часов вечера 3 апреля поезд, на котором ехал Ленин пересек административную границу Финляндии и прибыл на станцию Белоостров. На перроне его встречали сотни рабочих Сестрорецкого завода, а также группа видных большевиков во главе с Каменевым, Шляпниковым, Коллонтай и др. Судя по всему, среди встречающих не было Сталина, во всяком случае, его имя не упоминается никем из свидетелей той встречи. Однако гипотеза ряда зарубежных историков о том, что Сталин уклонился от участия во встрече, опасаясь гнева вождя за "неправильную" политическую позицию, не выдерживает критики. Отношения внутри партии в начале 1917 г. были таковы, что расхождение во взглядах не считалось преступлением. Кроме того, рано или поздно Сталину все равно пришлось встречаться с Лениным, вряд ли он был так напуган, чтобы отказаться от участия в торжествах только из-за короткой отсрочки.
Ближе к истине, как представляется, версии Троцкого и американского историка Слассера. Троцкий видел в этом факте подтверждение того, что "между ним (т. е. Сталиным – А. С .) и Лениным не было ничего, похожего на личную близость". Слассер, соглашаясь с этим мнением, добавляет, что именно третьего апреля Сталин участвовал в работе подготовительного совещания, которое должно было рассматривать вопрос объединения большевиков и левых меньшевиков (т. е. того информационного совещания, решение о проведении которого было принято на большевистском совещании двумя днями ранее).
Как бы то ни было, встреча товарищей по партии со своим вождем состоялась. Если верить свидетелю этого события, Ф. Ф. Раскольникову, кронштадсткому большевику, бывшему членом встречающей делегации РБ ЦК и ПК РСДРП(б), Ленин был в прекрасном расположении духа, впрочем, равно как и все остальные: "Он был как-то безоблачно весел, и улыбка ни на одну минуту не сходила с его лица". То же самое Раскольников писал и о настроении Каменева и Зиновьева, вернувшегося из эмиграции вместе с Лениным: "взволнованный радостью свидания Каменев быстро вошел в залу, ведя за руку не менее взволнованного тов. Зиновьева". Действительно, для старых товарищей, которые не виделись несколько лет и теперь, наконец, после ссылок и эмигрантской безысходности встретились в дни подъема революции, которую они ждали и готовили десятилетиями, радоваться было более чем естественно.
Однако как только Ленин в сопровождении Каменева и других встречающих вошел в свой вагон, радостная эйфория уступила место жесткой критике. Ленин уже видел последние номера "Правды" и усвоил основные приоритеты политики партийного руководства. Нюансов внутрипартийной борьбы он, конечно, знать пока не мог. "Едва войдя в купе и усевшись на диван, – описывает произошедшее Раскольников – Владимир Ильич тотчас накидывается на т. Каменева:
– Что у вас пишется в "Правде"? Мы видели несколько номеров и здорово вас ругали…".
Попав "с корабля на бал", Ленин сразу же ввязывается во внутрипартийную борьбу, критикуя Каменева. То, насколько его интересовали вопросы, связанные с расстановкой сил в партии, показывают воспоминания другого участника встречи, Шляпникова, представлявшего противоположенное Каменеву крыло партии. Вообще то, что Ленин уделил много внимания Шляпникову не случайно, он быстро понял, что ему следует искать опору и поддержку среди левых большевиков, отодвинутых Каменевым на периферию партийной жизни: "Во время пути В. И. Ленин буквально осаждал меня вопросами о положении дел в партии. Из краткого обмена мыслями можно было понять, что Владимир Ильич понимал в основном создавшееся у нас в стране положение. Первыми его вопросами были вопросы о положении в партии, о причинах переворота к оборончеству "Правды", о позиции отдельных товарищей".
О своей позиции Ленин заявил сразу же по прибытии в Петроград, на митинге, устроенном в честь его приезда. На вокзале от имени "революционной демократии" его приветствовал Чхеидзе, который призвал Ленина идти вместе с большинством Совета "сомкнутыми рядами" в деле обороны революционной России. Другой выступавший, некто Максимов, флотский офицер, и вовсе выразил надежду увидеть Ленина членом Временного правительства. Ответ Ильича на эти приветствия был столь же неожиданным для большинства слушателей, сколь знаменитым он стал впоследствии. Сцена произнесения вождем знаменитой речи с броневика будет увековечена в десятках произведений искусства всех жанров – от кинематографа до скульптуры и от литературы до живописи. Содержание этой речи резюмировалось в лозунге, которым она и заканчивалась: да здравствует всемирная социалистическая революция!
Даже такие левые деятели как Суханов были неприятно поражены ленинским радикализмом. Возвращаясь с Финляндского вокзала вместе с Раскольниковым в трамвае, будущий историк революции "кисло брюзжал по поводу ленинских речей". Каково было первое впечатление умеренных большевиков, победивших в борьбе за организацию внутрипартийного режима, сказать сложно. Но левые, оттесненные Каменевым, Сталиным и Мурановым с партийного Олимпа, явно торжествовали. "Что, Николай Николаевич, батько приехал! А?", – потирая руки и улыбаясь говорил Суханову Залуцкий. Даже в написанных спустя несколько лет страницах "Записок о революции" отражается триумф левой "фракции" большевиков. Ленин для них не просто лидер, он их единомышленник, "батько".
Суханов оставил описание выступления Ленина перед двумя сотнями большевиков, участников Всероссийского совещания Советов, значение которого трудно переоценить. "Мне не забыть этой громоподобной речи, потрясшей и изумившей не одного меня, случайно забредшего еретика, но и всех правоверных", – писал он. Ленин пошел дальше даже самых крайних радикалов из числа большевиков: "Не надо нам парламентарной республики, не надо нам буржуазной демократии, не надо нам никакого правительства, кроме Советов рабочих, солдатских и батрацких депутатов!..". "Не парламентарная республика, – говорил Ленин – возвращение к ней от СРД было бы шагом назад, а республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху". Более того, Советы – уже есть "настоящее правительство. Думать иначе – значит впадать в анархизм". Однако, "Ленин определенно отгораживался от Совета и решительно отбрасывал его целиком во враждебный лагерь", ведь "Революционно-оборонческий Совет, руководимый оппортунистами, социал-патриотами, русскими шейдемановцами, может быть только оружием буржуазии. Чтобы он служил орудием всемирной социалистической революции, его надо еще завоевать, надо из мелкобуржуазного сделать его пролетарским". По словам Суханова, "формула" Ленина "была воспринята как чисто анархистская схема", а его соображения о тактике и стратегии партии вызвали среди "генералов" большевизма "полную растерянность".
Под "генералами" Суханов понимал тех, в чьих руках оказалось кормило партийной власти в последние недели – Каменева и его соратников. Последние "долго и дружно аплодировали" вождю, но "как-то странно смотрели в одну точку или блуждали невидящими глазами", не зная как реагировать на столь неожиданный поворот событий. Сам Каменев был настолько обескуражен ленинской эскападой, что сумел ответить осаждавшему его вопросами Суханову только растерянное "Подождите, подождите!..".
На следующий день после приезда Ленина состоялось совместное заседание всех социал-демократических организаций, посвященное перспективам объединения соперничающих фракций в общую партию. Как бы ни был Ленин критически настроен по отношению к умеренным социалистам, он на это совещание явился. Более того, он не выступал категорически против объединения, как такового. Он лишь предложил в качестве его основы свою программу, заведомо неприемлемую для абсолютного большинства меньшевиков и "внефракционных социал-демократов". Он повторил основные тезисы своей ночной речи перед товарищами по партии. Но если большевики были только шокированы и обескуражены смелым полетом ленинской мысли, то Чхеидзе, Церетели, Гольдберг и другие умеренные меньшевики нашли ее вообще по ту сторону здравого смысла. "Ведь это бред – кричал с места Б. О. Богданов – это бред сумасшедшего!.. Стыдно аплодировать этой галиматье". Ему вторил Гольдберг: "Ленин ныне выставил свою кандидатуру на один трон в Европе, пустующий вот уже 30 лет: это трон Бакунина!" ("Устранение полиции, армии, чиновничества" – требовал Ленин, пользуясь бакунинским оборотом "снизу доверху", говоря о будущей организации общества). Вместо того чтобы способствовать сближению различных течений русского марксизма, совещание ярко высветило непреодолимые границы между ними. Лидеры меньшевиков, игравшие в те дни первую скрипку в петроградском Совете, объявили Ленина стоящим вне социал-демократии. Таким образом, точка в объединительных усилиях была поставлена умеренными. Ленин лишь умело подвел своих оппонентов к этому.
Стоит отметить, что большевистский лидер действовал строго в рамках той логики, которую за несколько дней до этого на большевистском совещании отстаивала левая фракция партии. "Механическому" объединению "разношерстных элементов" он противопоставил платформу, на основе которой могла строиться идеологически гомогенная организация.
Тем временем правые большевики, на стороне которых было численное превосходство, которые контролировали "Правду", равно как и большую часть остальной партийной прессы, среди которых было большинство сколько-нибудь заметных большевистских публицистов, теоретиков и организаторов, начали приходить в себя от растерянности. Некоторые из них, в частности, вошли в бюро, созданное объединительным совещанием для работы над созывом общего социал-демократического съезда. Энергия этой инициативы, правда, очень скоро иссякла в связи с тем, что ленинская линия все больше укреплялась в большевизме, ставя его в открытую оппозицию гипотетическим партнерам по объединению.
Однако до поры до времени внешнему наблюдателю казалось, что Ленин обречен на почти полное одиночество в собственной партии. "Мы не допускали, – с горечью признается Суханов – чтобы Ленин оставался при своих "абстракциях". Тем более мы не допускали, чтобы этими абстракциями Ленин мог победить не только революцию, не только все ее активные массы, не только весь Совет, но чтобы он мог победить ими даже своих собственных большевиков", "сплоченное давление" которых должно было способствовать быстрому "протрезвлению" вождя.
По наблюдениям Суханова, на стороне Ленина в его внутрипартийной борьбе в первые апрельские дни были только две женщины – Александра Коллонтай и Инесса Арманд. Правда, оговаривается он, "мне не известна позиция его заграничного соратника Зиновьева, довольно осторожного господина, коего обороты по ветру стоили не особенно дорого". Не известна "одному из самых лучших представителей мелкой буржуазии" и позиция многих других большевистских деятелей, чьи усилия и привели к торжеству ленинского курса на Апрельской конференции партии. Попытаемся восполнить этот пробел и проследить эволюцию взглядов и позиций наиболее влиятельных представителей РСДРП(б) в первой половине апреля.
О позиции нескольких наиболее крупных большевистских деятелей можно судить по протоколу заседания ЦК 6 апреля. Общая дискуссия на этом заседании касалась, разумеется, тезисов Ленина. Несмотря на чрезвычайную скупость протокольных записей, можно констатировать, что с содержательной критикой Ленина выступил один Каменев. Он заявил, что Ленин ошибочно "оценивает момент как 1871 г., а у нас еще нет того, что совершено в 1789 и в 1848 годах", что "революция буржуазная, а не социальная" и что поскольку российская ситуация в ленинских тезисах оценена не верно, то и конкретной программы на них построить нельзя.
Тут следует отметить, что характерная для западной историографии интерпретация позиции Каменева, которая вышла в тираж с легкой руки Р. Такера, входит в очевидные противоречия с данными источника. Дело в том, что Такер считал, что острие каменевской критики было обращено против "схематичности", абстрактности ленинских тезисов и не затрагивала их содержательной стороны. Однако принципиально важно, что Каменев 6 апреля отвергал ленинские идеи по существу, давая иные оценки характера революции, ее перспектив, статуса и роли Совета и т. д.
Слассер, вслед за Такером, утверждает, что позиция Сталина и Каменева во время обсуждения ленинских тезисов 6 апреля была идентична: "Более того, как подчеркнул Такер, сталинская критика целиком отвечала позиции, которую занял на том же собрании Каменев". Но это не так. В отличии от Каменева, выступавшего с альтернативной программой и дававшего концептуальную критику, Сталин как раз ограничился неудовлетворительной оценкой формы ленинских тезисов, а вовсе не их содержания. "Схема, – говорил Сталин, – но нет фактов, а потому не удовлетворяет. Нет ответов о нациях мелких".
Если Каменев не согласен с тем, что Совет – пролетарское правительство, Временное правительство – безусловный враг, а буржуазная революция исчерпала себя и должна перейти в революцию социалистическую ("у нас еще нет того, что совершено в 1789 и в 1848 годах" – говорит он), то Сталин как будто колеблется, не спорит по существу с ленинской "схемой", а только требует дополнительных доказательств и "ответов о нациях мелких". Как известно, национальный вопрос считался в партии "коньком" Сталина, а в ленинских тезисах ему действительно не было уделено места.
Интересно, что Зиновьев также занял позицию осторожной критики вождя. Он выразил недоумение относительно ленинской позиции (хотя совсем недавно был соавтором первого "Письма из далека", в котором намечались те же самые взгляды). Однако и он не стал критиковать основные постулаты учителя. Он лишь указал на то, что целый ряд вопросов требуют прояснения: "Армия и изменение ее отношения к нам в случае социализма (т. е. Зиновьев в принципе готов был разделить с Лениным установку на немедленную борьбу за социалистические преобразования – А. С .). ""Мелкие" производители и их палки в колеса. Не дана связь русской революции с Западной Европой".
Впрочем, в тот момент Зиновьев был в своих взглядах очень близок к Ленину. Так, по свидетельству Луначарского, в апреле 1917 г. он "призывал к замене старого <министерства> министерством, назначенным Советом рабочих и солдатских депутатов".
Пожалуй, позицию Зиновьева 6 марта можно характеризовать как "критическую поддержку" Ленина. Кое-что о взглядах Зиновьева на рубеже апреля 1917 г. можно также заключить из его статей, одна из которых была опубликована в "Правде" еще до приезда знаменитых эмигрантов, 1 апреля. В ней Зиновьев как раз пишет о "связи русской революции с Западной Европой", беспощадно критикуя "англо-французских империалистов" и их русских пособников (министров Временного правительства) за стремление продолжать "с обеих сторон одинаково грабительскую войну". Противостоять алчным притязаниям буржуазии могут, по словам Зиновьева, только "рабочие-интернационалисты всех стран", которым следует общими усилиями низвергнуть империалистические режимы, положить предел войне и "выйти на широкую дорогу борьбы за социализм". Эти тезисы Зиновьев развивал в следующей статье, опубликованной в "Правде" 8 апреля. В ней он идет дальше, провозглашая от имени революционной социал-демократии: "Мы тоже не хотим двоевластия. Мы тоже за то, чтобы в нашей стране существовала единая власть. И этой властью должны быть Советы Рабочих и Солдатских Депутатов". Произошедшую революцию Зиновьев считал лишь "первым шагом" международной пролетарской революции, которая теперь нуждается в дальнейшем развитии и в помощи со стороны западного пролетариата. При выполнении этих условий, "русская революция 1917 года послужит началом конца капиталистического строя".
На этом уровне, аналогии в построениях Ленина и Зиновьева очевидны. Оба выступали с анти-оборонческих позиций, против Временного правительства и его зарубежных союзников за международную пролетарскую социалистическую революцию, которая должна положить конец капитализму. По всей видимости, Зиновьев разделял мысль Ленина об исчерпанности буржуазно-демократического этапа русской революции, и соглашался с ленинской установкой на то, что единственной революционной властью должны стать Советы. Однако из его ссылки на Запад можно сделать вывод о том, что он напрямую (и в большей степени, чем Ленин) увязывал переход к социалистической фазе революции с помощью западных рабочих. Он мог – и не без оснований – претендовать на то, что именно он проанализировал связь русской революции с ситуацией на Западе (в обеих статьях этому уделяется много внимания). В этом контексте его комментарий по поводу тезисов Ленина можно рассматривать не только как критику, но и как содержательное дополнение.