Такое же точно диалектическое развитие образа, по только на примере лица второстепенного, провинциального приказчика Ильи Сохатых, нам хотелось бы проследить. Пошлый волокита и сердцеед, жуликоватый и самовлюбленный глупец, стремящийся говорить "интеллигентно", он то и дело употребляет напыщенные словечки, а то и сочиняет любовные стишки:
Ангел ты изящный,
Недоступны мне ваши красы,
Форменно я стал несчастный
Илья Сохатых сын.
Сойду с ума или добьюся,
Адью, мой друг, к тебе стремлюся!..
Прочитав этот "перл" кухарке Громовых и черкесу, он поясняет: "Это называется акростик… В нем сказан предмет любви в заглавных буквах, но вам никогда не вообразить, кого я люблю. Эх, миленькие вы мои… Варвара! Ибрагим!.. Не знаете вы, кого я страстно люблю и страдаю…"
Но кто только в этом глухом таежном, на краю света городишке не знал, что и приказчик Громовых Илья Сохатых тоже обезумел от страсти к Анфисе!
А вот образчик его речей (надо сказать, что он произносит все это, упражняясь в стрельбе из револьвера, оскорбленный отказом Анфисы):
"- Каторга так каторга. Мне все едино без нее не жить! Застрелю ее! А может быть, случайно и себя".
Прохор незаметно подошел к нему:
"- Ты что?
- Да вот в лопату испражняюсь. Прохор Петрович… А попасть не могу. Курсив мой…"
Однако, несмотря на столь "губительную", казалось бы, страсть, Илья Сохатых послушно по приказанию хозяина, который решил жениться на Анфисе, предлагает руку и сердце его супруге Марье Кирилловне.
И вот здесь-то автор романа дополняет психологический портрет этого комического пошляка такой "деталью", от которой он вдруг становится омерзительно-страшен. Расфранченный, в цилиндре, взятом напрокат у парикмахера, Илья Сохатых спешит исполнить приказ хозяина и объясниться в любви матери Прохора. Подползши к ее креслу на коленях, он ухитряется надеть ей на палец "супир", "суперик" (по старому сибирскому выговору). А вслед за тем он делает ей "рапорт", что ее мужа разбил паралич, Анфиса же "застрелена из ружья", и на Прохора пало подозрение.
Сердце Марьи Кирилловны не выдержало. Она умерла…
Илья Сохатых мчится в город. Глаза его подпухли от слез. Однако "суперик" свой "с камешком" снять с пальца умершей он не позабыл!..
Или другой второстепенный персонаж - купчик Иннокентий Филатыч Груздев. Человек он не злой, шутник, балагур с добродушной хитрецой, - но вы посмотрите, каким он становится, когда узнает, что в убийстве Анфисы обвиняется Прохор, сынок дружественной ему семьи купцов Громовых!
Неопровержимой против Прохора уликой является пыж, сделанный из оторванного уголка газеты, которую выписывают именно Громовы. Да и газета сама найдена в комнате Прохора. А обгорелый пыж, упавший в горнице убитой Анфисы, обнаружен учителем Рощиным, и теперь в руках строгого и неподкупного следователя. Прохору - крышка!..
Но, к несчастью своему, следователь Голубев, человек вдовый и одинокий, "водил хлеб-соль и с семейством Куприяновых, и с Иннокентием Филатычем". Тут, как нарочно, Голубев простудился и заболел. "Тридцать восемь шесть десятых… Опять вверх пошла", - тревожно жалуется несчастный следователь Груздеву. Тот посочувствовал конечно, а сам исподволь начал разговор о Прохоре, о том, что тот, дескать, ни при чем и напрасно его хотят обвинить в убийстве Анфисы… Как добрый знакомый, следователь начинает со стариком доверительно беседовать. Правда, он оговаривается: "Только имейте в виду: этот разговор между нами. И чтоб никому ни-ни… Поняли?.."
Он, "торжествующе играя густыми бровями и морщинами на лбу, достал с этажерки старенький портфель. - Вот видите, газета без уголка. Я видел ее у Прохора Петровича при допросе. А вот и уголок".
И он показывает своему собеседнику обугленный комок газеты, послуживший убийце в качестве ружейного пыжа.
А Иннокентий Филатыч вдруг прикидывается ошарашенным неким происшествием на улице и взволнованно указывает пальцем в окно. Невольно заглянул туда и следователь. В это мгновение Груздев схватывает со стола "вещественную улику" и проглатывает ее, запивая поспешно чаем!
"- Где?! - будто из ружья выпалил следователь, и охваченные дрожью руки его заскакали по столу. - Бумага, клочок, пыж?! - Одной рукой он сгреб купца за грудь, другой ударил в раму и закричал на улицу:
- Десятский! Сотский! Староста!..
- Иван Иваныч, друг… Ты сдурел. Я тебе тыщу, я тебе полторы, две…" Он доводит посулы взятки до трех тысяч, но тщетно. По требованию следователя его схватывают и подвергают унизительному обыску. Но ничего, конечно, не было найдено.
Тяжелая против Прохора Громова вещественная улика исчезла бесследно!..
Таким вот зловещим "ликом" оборачивается и этот, в начале романа плутоватый, заурядный купчишка.
Диалектическое построение образов - это одна из особенностей романа, ведь прямолинейные, статичные герои не выдержали бы той колоссальной нагрузки, которую они испытывают, участвуя в стольких событиях, совершая такое количество поступков. Внезапными событиями и поступками, которые, однако, оказываются закономерными и безупречно обоснованными, роман переполнен от начала до конца. А это и преступление Прохора, замысленное как центральная часть сюжета, дает нам в какой-то степени возможность и право рассматривать это произведение не только как народно-бытовую и психологическую панораму дореволюционной Сибири, но и как великолепный образец "криминального романа" с четким социологическим анализом общественных отношений. Но эта сторона "Угрюм-реки" должна стать предметом особого литературоведческого исследования, а теперь еще несколько слов об одном второстепенном персонаже - о простом и бедном учителе Пантелеймоне Рощине, том самом, который первым заметил и поднял с пола в горнице убитой Анфисы злополучный пыж.
Хотя расторопный купец Иннокентий Филатыч Груздев и проглотил эту вещественную улику, но учитель остается все же опасным для Прохора свидетелем и может дать показание, что пыж был самолично им, учителем Рощиным, обнаружен и передан следователю. Но Иннокентий Филатыч убежден, что денежки - всевластная сила, что крупная взятка кого хочешь одолеет, и не таких, мол, одолевала, а тут какой-то "голодранец", "учителишка", на грошовом жалованье едва концы с концами сводит… И купец, "толстенький, веселый, в бархатном купеческом картузике, пошел после обеда к учителю для дружеских переговоров. Что произошло там - неизвестно, только священник с дьяконом, вместе проводя мимо учительской квартиры, видели, как Иннокентий Филатыч катом катился по лестница и прямо вверх пятками - на улицу".
Спущенный учителем с лестницы, дошлый купчишка все ж таки старается предстать перед людьми так, как будто с ним ничего позорного не произошло.
"- А, отец Ипат! Отец дьякон… Мое вам почтение, - встав сначала на корточки, а потом и разогнувшись, весело воскликнул Иннокентий Филатыч, даже бархатный картузик приподнял.
Духовные лица хотели было рассмеяться, но, видя явную растерянность Иннокентия Филатыча, оба прикусили губы".
Пострадавший тут же сочиняет сплетню про учителя. "Вот они народы какие паршивые, эти должники!.. - на ходу выбивал купец пыль из сюртука, вышагивая рядом с духовными особами. - Тридцать два рубля должен, тварь. Третий год должен. И хоть бы копейку возвратил, шкелет! А тут стал я спускаться с лестницы, да сослепу-то и оборвался.
- Да, - пробасил дьякон, сияя рыжей бородой. - Сказано в писании: "Лестницы чужие круты".
Мы потому остановились на этом происшествии, что оно имеет огромное социально-политическое значение. Продажность чиновников - повальная. В деле по убийству Анфисы всемогущая взятка одолевает почти всех. И вдруг осечка! И кто же устоял? Простой учитель, бедняк, больной! И в каком "окружении": вся эта свора могла его в самом прямом смысле со свету сжить!
Светлый образ народного учителя, неоднократно привлекавший к себе внимание писателей-демократов еще в прошлом столетии, дан в "Угрюм-реке" в ореоле гражданского мужества, правдивости и неподкупности. Поступки учителя словно струя живительного кислорода в этой удушливой атмосфере вероломства и продажности!
Пейзаж, бытовые картинки всегда связаны с настроениями, с характерами героев. Часто описание домов, квартир, интерьеров помогает оттенить социальное положение действующих лиц.
Вот, к примеру, горница зажиточного крестьянина-охотника, отца той самой Тани, которой суждено было стать первой женщиной Прохора: "Семь ружей на стене; малопулька, турка, медвежиное, централка, три кремневых самодельных; в углу рогатина-пальма, вдоль стен - кованные железом сундуки, покрытые тунгусскими ковриками из оленьих шкур. На подоконниках груда утиных носов - игрушки ребятишек. Образа, четки, курильница для ладана…"
И противопоставьте этому безжалостно верное изображение вкопанных в землю бараков, где жили сотни и тысячи громовских рабочих с женами и детьми. Вот в сопровождении инженера Протасова супруга "самого" Прохора Громова, благотворительница-ханжа, "квакерша" (так обозвал ее Прохор), вздумала посетить барак. "Проходили мимо семейного барака. Четыре венца бревен над землею и - на сажень в землю". У дверей толпа играющих ребятишек со вздутыми животами. "Я здесь никогда не бывала, - сказала Нина. - Я боюсь этих людей: все золотоискатели - пьяницы и скандалисты…
- Может быть, заглянем? - осторожно улыбнулся инженер Протасов.
И они, спустившись по кривым ступенькам, вошли в полуподземное обиталище. Из светлого дня - в барак, как в склеп: темно. Нину шибанул тлетворный, весь в многолетнем смраде воздух. Она зажала раздушенным платком нос и осмотрелась. На сажень земля, могила. Из крохотных окошек чуть брезжит дряблый свет. Вдоль земляных стен - нары. На нарах люди: кто по праздничному делу спит, кто чинит ветошь, оголив себя, ловит вшей. Мужики, бабы, ребятишки. Шум, гармошка, плевки, перебранка, песня. Люльки, зыбки, две русские печи, ушаты с помоями, собаки, кошки, непомерная грязь и теснота. - Друзья! - сказала Нина громко. - Почему вы не откроете окон? Бог знает, какая вонь у вас. Ведь это страшно вредно…"
Один из рабочих, задыхаясь от ярости, кричит: "Все они - гадючье гнездо… - И Яшка стал ругаться черной бранью. Его схватили, поволокли в угол. - Я правду говорю, - вырвался он. - Десятники нас обманывают, контора обсчитывает, хозяин штрафует да по зубам потчует. Где правда? Где бог? Бей их, иродов, бей пристава!"
Прежде чем закончить эту пространную выдержку, обратим внимание на то, что в этих яростных выкриках рабочего проявился стихийный протест против эксплуататорского мира. "Главная тема романа, - писал Шишков в 1933 году, - так сказать, генеральный центр его, возле которого вихрятся орбиты судеб многочисленных лиц, - эта капитал со всем его специфическим запахом и отрицательными сторонами. Он растет вглубь, ввысь, во все стороны, развивается, крепнет и, достигнув пределов могущества, рушится. Его кажущуюся твердыню подтачивают и валят нарастающее самосознание рабочих, первые их шаги борьбы с капиталом, а также неизбежное стечение всевозможных обстоятельств, вызванных к жизни самими свойствами капитала".
Автор, это сейчас не вызывает никаких сомнений, всесторонне раскрыл эту тему.
В сибирских рассказах Вячеслав Шишков неоднократно писал о таких явлениях, как спаивание и ограбление тунгусов и других "инородцев" "мелкими купчишками" типа "харлашек", как их презрительно называли местные жители. Как же поступал герой "Угрюм-реки" Прохор Громов? Мог ли он не воспользоваться столь важной статьей дохода? Будучи еще молодым, неопытным, он намеревался торговать с тунгусами честно и снабжать их товарами "по-божески". И вот, наторговавшись, завалив дорогими мехами свой склад, Прохор Громов решил на прощанье изрядно угостить тунгусов водкой. Выпил и сам с ними. Но алкоголь ввергает их в ужасное, невменяемое состояние:
"Возле дома барахталась куча пьяных тунгусов. Они таскали друг друга за длинные косы, плевались, плакали, орали песни. Из разбитых носов текла кровь. Увидели Прохора, закричали:
- Вот тебе сукно, бери обратно, вот сахар, чай, мука, свинец, порох. Все бери назад. Только вина дай.
Прохор гнал их прочь. Они валялись у него в ногах, целовали сапоги, ползали за ним на коленях, на четвереньках, плакали, молили:
- Давай, друг, вина! Сдохнем! Друг!.."
И тогда Прохор, не всерьез, конечно, говорит одному из тунгусов, сделав, однако, вид, что это отнюдь не в шутку:
"- Хочешь, выткну тебе глаз вот этим кинжалом? Тогда дам.
- Который? Левый? - спросил старик.
- Да, - и Прохор вытащил кинжал.
Старик подумал и сказал.
- Можна. Один глаз довольно: белку бить - правый. А левый можна".
Русские трудящиеся Сибири, сами жестоко эксплуатируемые, сочувствовали угнетенным народностям. Это также ярко показал Вячеслав Шишков в главе, где шитик молодого Прохора встречается на Угрюм-реке с обратно плывущим, наполненным дорогими мехами шитиком торговца-хищника Аганеса Агабабыча.
Русский таежный богатырь Фарков, тот самый, что ведет шитик Прохора, издали опознает купчину.
"- Аганес Агабабыч! - крикнул Фарков, приподымаясь. - Вот имячко-то чертово, язык сломаешь, - сказал он Прохору. - Политики его тянут, царские преступники…"
Оплывший жиром, "в два обхвата, в густой, как у медведя шерсти", ярый в гневе и глумливый со своими наемными, купчина орет Прохору, предостерегая его:
- …Зачем едешь? Может, торговлю желаешь заводить? На-а-прасно! Здесь пропадешь… Тунгусишки - зверье, орда, того гляди зарежут… Ой, не советую! Ой-ой!..
Этой бесстыдной лжи не стерпела прямая душа - Фарков:
- Чего зря врешь, - кричит он ему в ответ. - У нас народ хороший. А ты ведь как клещ впился - ишь брюшину какую насосал…"
Купчина взъярился. Но вмешался Прохор и перевел на другое.
"- А это кто такие? - спросил он, указав на тех, кто тянул лямку шитика".
И что же отвечает на это гнусный торгаш, бывший уголовник?
"- Политики… Смутьяны… Ссылка… Дрянь. Я их во!..
- Почему дрянь? - вопросительно взглянул Прохор в его заплывшие, свинячьи глазки.
- А как! Против царя, против порядку, против капиталу? Пускай-ка они, сукины дети, на себе теперича меня повозят, пускай лямку потрут… Ха-ха-ха… Я их - во! - вскинул мохнатый кулак и покачал им в воздухе".
Затем между купцом и горячо вступившимся и за тунгусов, и за политических ссыльных Фарковым завязывается едва ли не смертельная драка…
У иного не осведомленного в истории каторги и ссылки, быть может, возникнет недоумение: да неужели и политические ссыльные, да еще такие, как фармацевт и бухгалтер, уж настолько бедствовали на поселении в Сибири, что должны были за кусок хлеба идти в бурлаки?.. Не сгущает ли Шишков краски? Нет, ничуть! Как всегда, автор верен исторической правде и в этой сцене.
Именно в образе главного героя "Угрюм-реки" наиболее четко прослеживается то основное правило (а может быть, закон), которого придерживался Шишков, - речь идет о диалектике образа, о тех, казалось бы, несоединимых противоречиях, которые проявляются в эволюции характера Громова. По сути дела, убийство Анфисы позволяет Шишкову по-новому разрешить вечную тему "преступления и наказания", проблему угрызений совести. Пред нами предстает не рефлектирующий Раскольников, а волевой сибиряк, рвущийся без удержу к воплощению своих мечтаний о могуществе, о власти над "людишками" через обладание первейшей силой капиталистического мира - богатством, золотом.
Вспомним начало яростной, бурной жизни Прохора Громова, до его кровавого преступления: какая заря перед ним занималась! Тогда еще не "людишки", а люди были у него в думах. Заметим попутно, в какой-то степени он так думал благодаря влиянию политического ссыльного Шапошникова. Кто он в смысле его партийной принадлежности - определить трудно, но, во всяком случае, революционер и в прошлом подпольщик. Он снабжает юношу хорошими книгами, старается своими беседами пробудить его совесть, знакомит с трудами ученых, но все это могучему и эгоцентричному парню кажется слишком отвлеченным, далеким и "мудреным".
"- Вот вы всегда мудро очень, мне и не понять…
Да оно, впрочем, и действительно уж слишком мудровато отвечал Шапошников на страстные, с душевной болью, пытливые вопросы юного богатыря". Тут автор "Угрюм-реки" с помощью чрезвычайно сжатого диалога, с помощью лишь обозначения жестов создает у читателя иллюзию непосредственного участия в беседе, он как бы находится в той же комнате, что и герои:
"- Я совсем не знаю жизни… Я ничего не знаю, а надо начинать. Научите.
Прохор стоял, скрестив на груди руки и обратив к нему задумчивое, грустное лицо.
Шапошников раскуделил бороду и прокрутил в воздухе рукой, как бы раскачиваясь к длинной речи.
- Жизнь, - начал он, - то есть весь комплекс виденной природы, явлений свойств…"
Вот здесь-то и оборвал его Прохор бесцеремонным заявлением, что "мудро очень" и "не понять".
"- Обстоятельства - плевок!" - кричит Шапошникову юный Прохор, с разбегу перепрыгивая через костер.
"- Ежели есть сила, - обстоятельства покорятся".
Культ силы. А сила - в деньжищах, в золоте. Вот так постепенно выкристаллизовывается credo Прохора Громова, в юные годы старавшегося быть человеколюбивым, а позднее превратившегося в настоящего хищника.
Обстоятельства, толкнувшие Прохора на убийство Анфисы, искусно показаны во всей их совокупной неотвратимости.
Причин, вытекающих из характера Прохора Громова, как будто бы вполне достаточно предлагает автор "Угрюм-реки", дабы объяснить "мотивы преступления". И все же весь строй произведения свидетельствует о том, что виноват "его препохабие" капитал, растливший Громова. То есть психологические мотивы переплетаются с социальными, причем акцент сделан на последних. Вот что говорит следователь в беседе с купцом Груздевым:
"Вы, милейший, сами подумайте, кому была выгодна смерть Анфисы Петровны? Отцу Ипату не нужна, приставу не нужна, нам с вами тоже не нужна. Теперь так: ни для кого не секрет, что старик Громов хотел жениться на Анфисе Петровне и что она требовала перевести на ее имя все имущество и весь капитал, в том числе и капитал Прохора. Это доподлинно известно следствию. Известно также следствию и то, что Прохор Петрович хотел через женитьбу на дочери купца Куприянова приумножить свои капиталы и заняться промышленностью в широком масштабе".
И наконец, чтобы не оставалось никаких сомнений в истинных причинах убийства Анфисы, припомним, какие картины будущего "сменялись и оценивались с молниеносной быстротой" в сознании Прохора, когда отец ошеломил его своим ложным, будто бы невольно вырвавшимся признанием, что Анфиса уже второй месяц как беременна.
"Вот Анфиса - жена Прохора: значит, наступят бесконечные дрязги с отцом; капитала Нины Куприяновой в деле нет, значит, широкой работе и личному счастью Прохора- конец. Вот Анфиса - жена отца, значит, капитал Нины Куприяновой в деле, зато в руках мстительной Анфисы - вечный шантаж, вечная угроза всякой работе…"