Что же в те дни происходило на границе? Приведем отрывок из письма бывшего фронтовика Модеста Марковича Маркова в газету "Известия": "За две недели до войны нас собрали в доме комсостава и прочитали лекцию: "Германия - верный друг Советского Союза". Танки поставить на консервацию, боеприпасы сдать в артсклад. Я прибежал в парк в 00 часов 30 минут. В небе гудят самолеты. Настроение у всех веселое: начались маневры. Первый бомбовый удар - по складу. Крики: "Это учебные цементные бомбы!" Второй заход - и удар по соседнему батальону. Крики: того-то убило, тому-то оторвало ноги… Только тогда мы поняли, что это война".
Еще два коротких письма.
П.Черняев: "Я был дежурным по части, когда началось. Небо чистое, без туч, а стоял гром. Их артиллерия била через нас по Гродно. Мы были без оружия, и летчики это видели. Они прямо крыльями нас резали. Бронетанкетки, почти не стреляя, давили солдат. А нам и в воробья стрельнуть нечем. Комполка Чумакову оторвало ноги, но он успел скомандовать: "Спасайтесь, кто как может!" Только в живых уже были единицы".
С.Зубенко: "Сержант Володя Капустин погиб в первый день под Граево. Захлебываясь кровью, пытался оправдаться, что не смог сделать больше того, что сделал. Его последние слова: "Не мы проиграли, не рядовые".
Из эфира неслись хриплые голоса, часто похожие на военные команды, дробь барабанов, гремели победные фанфары. Во всем этом радиошуме звучала, в основном, немецкая речь. Что-то удавалось в ней разобрать и понять. В школе я изучал немецкий. Германские войска дошли до Минска, ворвались в Прибалтику, шли на Москву, Ленинград, Киев.
Когда я рассказал об услышанном папе, он не поверил и переспросил: "Может быть, ты чего-то не понял, в чем-то ошибся?" Я повторил сказанное. Он ужасно расстроился и все говорил: "Как же так это могло произойти? Где Красная Армия? Как Сталин допустил такое?" Тут же попросил скверными известиями ни с кем не делиться, пока не появятся официальные сообщения. Вскоре власти приказали всем гражданам сдать радиоприемники.
Черную радиотарелку, прикрепленную к стене, мы не выключали круглые сутки: а вдруг сообщат что-то важное, "В последний час". С волнением прислушиваюсь к сообщениям Совинформбюро, созданного на второй день после начала войны. Их передавали дважды в день - утром и вечером, а затем повторяли много раз.
Прошло всего несколько дней боевых действий, а тон фронтовых сводок, как ни старались их отлакировать, не успокаивал. Во-первых, воевали на нашей, а не на чужой территории, как нас об этом не раз заверял товарищ Сталин; во-вторых, как кинокадры, то возникали, то исчезали различные направления сражений, за которыми следили миллионы людей.
Вот первая сводка советского Генштаба, вроде бы радостная, как мы теперь знаем, неправдивая: "22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные заставы на фронте от Балтийского до Черного моря и в течение первой половины дня сдерживались ими. Во второй половине дня германские войска встретились с передовыми частями полевых войск Красной Армии. После ожесточенных боев противник был отбит с большими потерями. Только на гродненском и крысто-польском направлениях противнику удалось достичь незначительных тактических успехов и занять местечки Кальвария, Стоянув и Цехановец. (первые два - в 15 км и последнее - в 10 км от границы).
Авиация противника атаковала ряд наших аэродромов и населенных пунктов, но всюду встретила решительный отпор наших истребителей и зенитной артиллерии, наносивших большие потери противнику. Нами сбито 65 самолетов".
На четвертый день войны, 26 июня, в газете "Красная Звезда" была напечатана первая статья Ильи Эренбурга "Гитлеровская орда". Так начал свой творческий путь лучший публицист в годы войны, любимец фронтовиков. 24 июля на страницах "Красной Звезды" появилось первое стихотворение Константина Симонова "Презрение к смерти". 6 августа в этой же газете опубликовано второе его стихотворение - "Секрет победы". Так начал свой творческий путь один из лучших фронтовых поэтов. Запомнились на всю жизнь строки поэта: "У храбрых есть только бессмертие, смерти у храбрых нет!"
На девятый день войны прозвучала информация о четырех основных направлениях: минское, луцкое, новгород-волынское, барановическое… На двадцатый день объявлены уже новые направления: полоцкое, бобруйское, могилев-подольское. Все новые и новые направления… Это тревожит, чаще мрачнеют людские лица. Все труднее понять горькую реальность. Враг прет и прет. Все ближе к Москве, Ленинграду, Киеву. Куда делись самолеты, о которых так красочно писали поэты и звучали песни - о героических "красных соколах"?
Совсем недавно во многих Дворцах культуры, в заводских клубах люди внимательно разглядывали красочные плакаты ГЛАВПУРа, и сердца их наполнялись гордостью. Еще бы… Один артиллерийский залп советской дивизии, как утверждалось в тех плакатах, в два раза мощнее залпа дивизии противника. А какого - догадайся? Случилась война. Выкатили пушки артиллеристы - беда, снаряды словно улетели в небеса.
27 июня, на пятый день войны, появилось объявление о создании Государственного Комитета Обороны. В его руках отныне была сосредоточена вся власть в стране. Председателем Комитета стал И.В. Сталин.
С каждым днем войны люди начинают все больше понимать, что означает на деле исчезновение одних и появление новых направлений… Сводки столь кратки, нелогичны, неясны, а газеты в основном трубят о первых героях-летчиках, о подвигах танкистов, давших достойный отпор агрессору. А агрессор-то уже занял Белоруссию, Прибалтику, часть Украины, Молдавию. Как возможно такое осмыслить?
От народа скрывают окружение целых армий, корпусов, дивизий, пленение тысяч и тысяч командиров и бойцов. Слухи о трагизме положения на фронтах точно кружили в воздухе, и люди их перехватывали, задавая друг другу один и тот же вопрос: "Когда наступит перелом?" Крупицы жестокой правды о происходящей катастрофе Красной Армии все же просачивались в общество, и они леденили души.
В печати появилась более эластичная терминология: "движение", "вклинились", "бились до конца", "отошли на новый оборонительный рубеж", "успешно отбивают атаки врага", "смена позиций" и т. п. В отечественной историографии Великой Отечественной войны уже давно существует новое лингвистическое обобщение, якобы объясняющее первый страшный период войны, "стратегическая оборона". Неужели современные российские историки предполагают, что их ложь, как и всякая ложь, имея длинные ноги, сможет обогнать правду?
21 июля впервые на Москву обрушились бомбы. Через неделю в сводках Совинформбюро исчезли старые направления: полоцкое, псковское, новгород-волынское, бобруйское, но осталось смоленское… Опять немыслимое смущение, тяжелая боль в сердце. Исчезли житомирское, коростеньское, белоцерковское направления. Стало понятно: Житомир, Коростень, Белая Церковь - в руках у немцев…
Как же сами немцы оценивали начало войны? Теперь это стало известно. Первые ее дни оказались для них легкими. Об этом свидетельствует начальник Генерального штаба вермахта - Франц Гальдер. Вот что он записал в дневнике: "Наступление наших войск, по-видимому, явилось на всем фронте полной тактической внезапностью. Пограничные мосты через Буг и другие реки всюду захвачены нашими войсками без боя и в полной сохранности. О полной неожиданности нашего наступления для противника свидетельствует тот факт, что части были захвачены врасплох и в казарменном положении, самолеты стояли на аэродромах, покрытые брезентом, а передовые части, внезапно атакованные нашими войсками, запрашивали командование о том, что им делать. Можно ожидать еще большего влияния элемента внезапности на дальнейший ход событий в результате быстрого продвижения частей, для чего в настоящее время есть полная возможность. Военно-морское командование также сообщает о том, что противник, видимо, застигнут врасплох. В последние дни он совершенно пассивно наблюдал за всеми проводившимися нами мероприятиями и теперь сосредотачивает свои военно-морские силы в портах, очевидно опасаясь мин.
Командование ВВС сообщило, что наши воздушные силы уничтожили 800 самолетов противника. Нашей авиации удалось без потерь заминировать подходы к Ленинграду с моря. Немецкие потери составляют до сих пор 10 самолетов. Командование группы армий "Юг" доложило, что наши патрули, не встретив сопротивления, переправились через Прут… Мосты в наших руках… Охрана самой границы была, в общем, слабой… После первоначального "столбняка", вызванного внезапностью нападения, противник перешел к активным действиям… На ряде участков фронта почти отсутствовало руководство действиями войск со стороны высших штабов… Представляется, что русское командование, благодаря своей неповоротливости, в ближайшее время вообще не в состоянии организовать оперативное противодействие нашему наступлению… Организованное сопротивление отсутствует".
В первый же день войны я поехал в город к своему другу Марку Подобедову. Их семья, как и моя, незадолго до войны переехала из Харькова в Москву. Мы с Марком учились в одной школе и в одном классе. По дороге я подошел к единственной газетной витрине в Кусково, просмотрел "Правду". Не поверил глазам, вновь просмотрел все четыре страницы. Как нелепо выглядит главная партийная газета страны. Началась война, а в газете за 22 июня о ней ни слова.
Встретили меня Подобедовы тепло. Все говорили о начале войны. Никто не понимает, зачем Гитлер напал на Россию? Это же самоубийство Германии! Отчим Марка, уже далеко не молодой, религиозный человек, воевавший еще в Первую мировую, зло и неприкрыто заявил: "Нашествие немцев - это божье наказание великому грешнику за его злодеяния. Оно дорого нам обойдется". Все поняли, кого он имеет в виду, говоря о "великом грешнике". Я не стал возражать, хотя не очень соображал, в чем грешны простые люди? Старший сын Женя - инженер на авиационном заводе - рассказал, что в ближайшие дни они начнут перебазироваться на восток. Младший сын Марк - хронический астматик, к армии непригоден. Но он остро переживает беду и собирается поехать копать противотанковые рвы.
Через два дня я вновь поехал в Москву. Побывал в горкоме комсомола на улице Архипова. Меня включили в список комсомольцев - для участия в сооружении вокруг Москвы оборонных рубежей. Затем я направился в центр города.
Я иду по главной улице - имени Максима Горького: от центра до Белорусского вокзала. Перед входом на Красную площадь - усиленная охрана. На улицах появились военные патрули, немецкого красного полотнища со свастикой на здании германского посольства больше не видно, а оно само закрыто. Какие-то люди сгружают тяжелые мешки с песком и закрывают ими широкие окна-витрины магазинов. Куда ни поглядишь - окна в квартирах на случай бомбежки обклеены крест-накрест бумажными полосами. Появились первые указатели путей к бомбоубежищам. Как странно: всего третий день войны, а город быстро приспосабливается к новым условиям жизни. Как там, наверху, - так же?
На площади Пушкина дети играют в войну. Я остановился и прислушался к их разговору. Те же, как всегда до войны: "синие" и "красные". Мальчики - разведчики, а девочки - санитарки. Уговор: "Чур, санитарок не убивать". Так ли поступят немцы?
Захожу в книжный магазин. Плакат со словами "Пусть крепнет советско-немецкая дружба" исчез, а других пока не видно. Видимо, ждут указаний? Зато на книжных витринах появились книги о русских полководцах, о русской доблести в прошлом. В основном, как я заметил, раскупают именно эти книги. Можно увидеть первые стенды с карикатурами и шаржами - произведения талантливых художников Бориса Ефимова и Кукрыниксов. Теперь известно, что Геббельс их включил вместе с Эренбургом в список лиц, подлежащих повешению, разумеется, после победы немецкой армии.
Много военных, как правило, в новенькой форме. Я еще слабо разбираюсь в воинских различиях. Проходят маршевые роты, идут в основном к Белорусскому вокзалу.
В субботу вечером к нам в Кусково приехал старый друг папы Ханаан Затучный - журналист. В прошлом они вместе работали, и папа переживал за его сломанную карьеру и судьбу. О ней стоит кратко рассказать. В 1937 году Затучный - главный редактор "Донецкой правды". В один из летних вечеров к нему в редакцию позвонил товарищ, сотрудник местного управления НКВД, и попросил его выйти на пару минут. Рискуя собственной жизнью, он сообщил Затучному, что ночью за ним "придут". В редакцию главный редактор не вернулся. Он тайно прожил больше трех лет в Москве на улице Покровского у своей родной сестры. А те, кто "за ним пришел", ни с чем ушли, и человек "затерялся"…
В этот вечер Затучный столько нам рассказал. Он лучше нас был осведомлен о положении на фронте. Назвал причины первых поражений Красной Армии. Рассказал и об уничтожении немцами в захваченных городах еврейского населения, о чем - с первых до последних дней войны - печать молчала.
Кстати, мы не знали, "кто есть кто": например, кто первый комиссар армии, кто руководит органами информации и печати? Лев Захарович Мехлис - начальник Главного Политуправления Красной Армии, главные редакторы газет: "Известия" - Лев Ровинский, "Красной Звезды" - Давид Ортенберг, директор ТАСС - Яков Хавинсон, зам. директора "Совинформбюро" - Соломон Лозовский - "еврейский букет", пошутил Ханаан. Вот Геббельсу пища…
Перед уходом Ханаан рассказал о том, что уезжает в Алма-Ату. Он сошелся с женщиной, помощником городского прокурора. Она обещала ему поменять паспорт, а он поклялся прожить с ней до конца войны.
Папа спросил Ханаана:
- Ты не боишься оказаться ее заложником, если у вас не сложится жизнь?
- У меня нет другого выхода, - ответил Затучный. - В Москве у сестры или у своих в Подмосковье я больше оставаться не могу. Рискованно. Начинается суровое военное время.
Когда мы расставались, Ханаан высказал оптимистический взгляд на ход войны: "Гитлер плохо знает Сталина. Этот азиат положит миллионы мужиков в солдатских шинелях. Ему это не впервые, но загонит фюрера в гроб…"
В первые дни войны появились в печати стихи Лебедева-Кумача:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой,
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
Стихи эти, вышедшие под названием "Священная война", вскоре стали главной песней войны. Обычно ее пели стоя, как гимн. Так и называли долго войну - "священной", "народной", "Великой", "Отечественной". Название "Великая Отечественная война" появилось значительно позже. Впервые так была названа война с фашистами в приказе Верховного Главнокомандующего 1 ноября 1944 года.
Два подвига
В начале июля отца назначили начальником большой стройки на Урале, в городе Кыштыме. За семь месяцев надо было построить графитовый комбинат. В то время графит применяли в основном для изготовления артиллерийских снарядов и производства карандашей. Пройдет немного времени - без графита не обойтись и атомному реактору. В то первое военное время одни районы, где добывали графит, уже заняли немцы, а другие оказались под угрозой быстрой оккупации.
С удостоверением, подписанным наркомом, по распоряжению Государственного Комитета Обороны папа с помощниками выехал на Урал. В конце июля и мы с мамой вместе с сотрудниками Наркомата промышленности строительных материалов (где папа руководил добычей нерудных ископаемых) и их семьями потащились в товарных вагонах в Кыштым. Добирались "малой скоростью" и приехали туда в середине августа.
Что больше всего поразило меня в пути? Нас часто обгоняли длинные составы с зарешеченными окошками в вагонах. Двигались они с большей, чем мы, скоростью не на запад, а все - на восток. Из окошек неслись громкие крики. "Нас везут в лагеря! Нас везут в лагеря! - кричали люди. - Мы хотим на фронт: защищать Родину! Передайте, объясните Сталину. Он не знает". И опять: "Мы знаем, нас везут в лагеря, а не на фронт!"
Часто нас обгоняли санитарные поезда. На остановках, где мы оказывались рядом, я старался разговорить сестер, санитаров. Пытался узнать хоть каплю правды о событиях на фронте. Однако все, к кому я обращался, уходили от ответа. Видимо, им запрещали вступать в какие-либо разговоры на эти темы с посторонними. С первой же встречи город, куда мы приехали, мне понравился. Весь зеленый, чистый, с большим лесом вокруг, с речкой, с добродушными и трудолюбивыми жителями. Многие из них были заядлыми охотниками, рыболовами и грибниками. Папа нам приготовил просторную крестьянскую пятистенную избу. В ней я прожил до декабря 41-го года, пока не ушел в армию.
Приехав в Кыштым, на другой день я отправился в военкомат. Военком взял меня на заметку и, учитывая мое среднее образование, пообещал отправить в военное училище, как только получит место. Вскоре такой момент наступил, и я поехал поступать в Челябинское танковое училище. Медицинская комиссия в танкисты меня не пропустила. Оказалось, что я дальтоник (чего я до тех пор о себе не знал), что у меня сильнейшее плоскостопие и слабое сердце. Сколько я просил: "Поймите, какое значение имеет дальтонизм! На фронте же нет светофоров!" Врачи и слышать ничего не хотели и выставили меня в коридор. Училище мне понравилось. Никакой муштры. Курсантов учили водить танки, драться с танками противника, преодолевать на них водные преграды, спасать при необходимости машины и себя… Прямо с завода на новеньких танках курсантов отправляли на фронт.
Вернувшись в Кыштым, я рассказал военкому о своей неудаче. Он успокоил: "В танкисты не подошел - станешь артиллеристом, не выйдет из тебя пушкарь - будешь командовать пехотой, в армии дел много".
Велено ждать.
В сентябре я пошел работать учеником токаря на оборонный завод. Как он возник в Кыштыме - это случай особый и в то же время типичный для того героического времени, когда люди на фронте и в тылу пытались спасти Отечество. Вот как это произошло. Где-то через полтора месяца после начала войны в Кыштым приехали 28 евреев. Простые, скромные люди. Некоторые из них - религиозны. Они покинули родной Киев, когда к городу приближались немцы.
В Киеве они все трудились на кроватной фабрике. Среди них были токари, слесари, инструментальщики, гальваники. Фабрика изготовляла известные в довоенные годы металлические кровати с никелированными спинками, перетянутые железной сеткой. Директором ее был тридцатидвухлетний инженер Леня Уманский. Он закончил Киевский политехнический институт, где учился вместе с моим двоюродным братом. Из украинцев мало кто поехал с ними. Зачем? Они рассуждали так: "Мы не евреи. Що нам зробе нимець?"