Проходя курсы в точке "02", Иванов впервые увидел Клауса Барбьё, всё ещё нужного секретным службам Запада. Имя у него было другое, но стало ясно, это – нацистский преступник. Позднее судьба вновь их свела. В 60-е годы Юрий Павлович увидел Клауса на улице Мехико.
"9 мая. Мехико, Глорьета де Инсурхентес. Сегодня праздник. Я поставил на стол бутылку вина, текилу, приготовил салат с крабами. В.В. взирал на мои приготовления с молчаливым осуждением, но довольно смешливо. "Не думал, что ты такой сентиментальный, – он равнодушно повертел текилу. – Эх, водочки бы сейчас!"
Мне в тот момент не до его рассуждений – не дает покоя лицо в толпе. Так бывает – идёшь по оживлённой улице и вдруг видишь только одно лицо. Оно будто высвечивается из толпы, а всё вокруг тонет во мгле, расплывается. Иногда мы ошибаемся – принимаем одного человека за другого. Да и времени столько прошло – двадцать с лишним лет. Здесь не тот случай – я ни с кем его не перепутаю. Это он – "лионский мясник". Изменился, постарел, но я не мог забыть эту походку, брезгливые губы. Не удержался – шёл за ним от парка Чапультепек до отеля на площади Сокало.
В.В. пристрелил бы меня за самоуправство, но ему было не до меня. Он ещё с утра отправился на руины Теотихуакана и дотошно изучал там какие-то индейские фимелы, а потом вдохновенно рассказывал про каналы, по которым стекала кровь во время жертвоприношений. Я всегда подозревал его в кровожадности. Так ему и сказал. Возразить ему было нечего, и он завёл разговор о ядерном разоружении и дошёл до полного занудства. Его занимала личность нового замминистра иностранных дел Альфонсо Роблеса, с которым мы в начале весны познакомились во Дворце изящных искусств на премьере фольклорного балета.
Вот что отличает меня от босса! Я был целиком поглощён балетом: хотелось изучить непривычную технику. В.В. от балета морщился, его больше увлекала коррида. За неимением корриды, он посвятил театральный вечер изучению перспективного политика – не отставал ни на шаг, даже копировал жесты. О Роблесе и его планах по разоружению говорил патетично, мечтал вместе с ним войти в историю человечества. Я оставил его и пошёл бродить по улицам. Тогда и встретил лионского беглеца. И мне теперь уже не было дела до истории человечества, потому что я видел перед собой только эту знакомую спину с изогнутой косточкой. Даже балет выветрился из головы, к великой моей досаде.
Этот тип был моим проклятьем. Причем тут история человечества, когда перед тобой по улице движется само зло в человеческом обличии. Его, это зло, запустили сюда как волка в стадо овец. А сегодня еще и мой праздник, не его. Но руки связаны".
И далее: "Будущим мне распоряжаться не доверили. Тем же вечером получил самое красноречивое подтверждение. Не суждено мне разобраться: ночью он улетел в Боливию. Да и было уже 10 мая. Не мой день".
Только в 1983 году доцент Иванов отправится во Францию. Как раз в это время Боливия выдала Франции преступника Барбьё. Приложил ли к этому руку Юрий Павлович? Безусловно.
Его можно встретить в 1953 году в Арлингтоне, рядом с Пентагоном; в середине 1960-х – возле мексиканского Сан-Игнасио, в особой зоне Silenzio; в 1963-м – в ОАР, во время организации конгломерата республик; в октябре 1966-го – в Ливорно, на съезде "Нуова Унита"; в марте 1967 года – в закрытой зоне Северного моря. Этих командировок по всему свету никто не замечал. Все думали, что Юрий Павлович просто любит путешествовать.
* * *
В 1945–1946 году Юрий Павлович Иванов находился в Берлине. Но вскоре его направили в тюрьму Мондорф-ле-Бен в Люксембурге, где он проходил стажировку у доктора Дугласа Келли. Очевидно, именно Келли в 1950 году познакомит майора Иванова с Альфредом Коржибски и психологом Эриком Эриксоном.
В люксембургской тюрьме блестящий психолог и один из первых профайлеров Келли изучал криминальную психологию нацистов, однако потерпел ряд неудач. Есть предположение, что Келли пал жертвой классической сублимации, в особенности от тесного общения с Герингом: через 10 лет, в 1958 году, сам доктор уйдет из жизни, приняв, подобно Герингу, цианистый калий.
Эксперименты Дугласа Келли и знакомство с Коржибски и Эриксоном стали для Юрия Павловича открытием. Он увлекся программированием личности и начал развивать свои способности в области гипноза. В том, что это за способности, некоторые из его студентов убедились на своём собственном опыте. Когда доценту Иванову нужно было "поделиться" информацией о своих загадочных прогулках по всему миру, он это делал с лёгкостью, даже не прибегая к чтению лекций: ему достаточно было просто подумать.
С 1947 года Юрий Павлович учился в Институте военных переводчиков – ВИИЯСА, а потом обучал танковой технике инженеров в Уральском военном округе и преподавал английский язык курсантам Хабаровского артиллерийского училища. И вдруг майор Иванов исчез из виду, а в его личном деле появилась графа – "уволен из рядов вооружённых сил по болезни (туберкулез лёгких)".
Вскоре неподалеку от Арлингтона появился инженер-электрик, ирландец Рассел Киндли. При этом он не забывал изучать профсоюзное и рабочее движение в США, которое позднее станет темой его кандидатской диссертации на историческом факультете Педагогического института. А в США в те годы уже начиналась эпоха маккартизма.
"В.В. беспокоит возня вокруг мичиганских ирландцев. По его словам, моя биография "прохудилась, как решето". Возможно, пользуясь своими связями, он даже пытался убедить тележурналистов не раздувать это дело в эфире. Кажется, они с известным телеведущим посещают одну еврейскую общину. Интересно, босс надевает кипу, когда ходит на их собрания? Однажды я его об этом спросил, и он запустил в меня чернильницей.
– Чертовы ирландцы! Кто их дёрнул бодаться с Маккарти? – в сердцах ворчит он, шурша газетами.
– Да? – говорю с иронией. – С такими взглядами вам не страшен полиграф.
– Посмотрим, как ты запоёшь, когда к тебе приставят постоянную охрану!
А ведь он ещё не знает, что я встречался с Ноэлем Тейманом, а то убил бы точно. Но как устоять против такого искушения? Ноэль – биограф профсоюзного движения. Ловлю себя на том, что манера Теймана передалась и мне: он почти каждую фразу начинал словами: "Как они могли?"
– Как они могли сотрудничать с руководством, чтобы повысить производство для военных нужд, когда надо было бороться за свои права?
– Как они могли делать это в тот самый момент, когда им следовало месяц за месяцем тратить своё время и энергию на обычные, рутинные задачи вербовки новых членов и удовлетворение старых?
– Как они могли оставить всё без власти, которая обеспечивает безопасность и дисциплинирует тех, кто нарушил договор или правила Союза?..
Пока я слушал его, меня не покидали два попеременно овладевавших мною ощущения. Первое – что он пребывает в исступлённом отчаянье, как человек, у которого связаны руки. Второе – что он репетирует передо мной роль человека, пребывающего в отчаянье. Возможно, проговаривает главы будущей книги. В целом он мне даже понравился, но я лишний раз убедился в том, что всё происходящее напоминает какой-то спектакль, в котором все роли распределены заранее. Это показалось мне забавным. Я никак не мог отделаться от мысли, что наблюдаю фарс, но не могу определить своего к нему отношения. Как будто одна часть моего мозга активно радовалась изрядному артистизму здешних деятелей, а вторая протестовала в силу полной бесперспективности происходящего.
Босс почему-то уверен, что я встану под ружьё, чтобы осуществить мировую революцию. Не знаю, откуда в нём такое убеждение. На самом деле мне ясно, что у этого движения нет будущего, по крайней мере – сегодня, и каждый здесь решает лишь собственные задачи. Иной раз они упивались своими позами и жестами, вместо того, чтобы реально что-то делать. Мне оставалось только наблюдать, а я этого не люблю. Точнее – наблюдение для меня не самоцель. Кем надо стать, чтобы обладать влиянием? Никем. Здесь нет вечных личностей и вечных идей. Всё преходяще, один сменяет другого, оставляя за собой лишь слабо просматривающийся след, вроде слизистой дорожки земляного червя.
Я сказал об этом Тейману.
– Молодой человек! – горько вскричал он. – Я бы вам ответил, но то – не ваша эпоха! Это моя чёртова эпоха, которая меня похоронит! И мне стыдно, стыдно, что она была так бездарна и расточительна! Люди, в которых мне хотелось верить, играли роль статистов, подающих на стол, в то время как все были увлечены большой войной. Там крутились другие фигуры. Они играли Шекспира. Мы – в лучшем случае Клиффа Одетса. Они вошли в историю со своими сигарами, трубками, инвалидными креслами. Мы оказались локальны, не слышимы, как индейцы в резервациях! И о нас просто забудут. Лет через двадцать никто из потомков не вспомнит ни наших имён, ни того, что мы делали!"
Интерес Юрия Павловича Иванова к профсоюзам в те годы вполне закономерен: от программирования поведения легко перейти к рабочему движению, где эти методы разыгрывались как драма на театральных подмостках. Не случайно излюбленным "персонажем" Юрия Павловича стал профсоюзный лидер Джон Льюис, известный своим артистизмом. Так в научной диссертации появился вдруг экспрессивный по тональности пассаж (действующие лица – Льюис и конформист Хилмен): "Льюису оставалось только одно – настаивать на своём отказе от поста председателя. Превознеся Цезаря, Хилмен убил его".
Научные и артистические способности Юрия Павловича использовались в разрешении политических противоречий (ОАР 1963 года) или при изучении космических проектов ("Синяя книга" в середине 60-х). Но ему даже нравится оставаться в тени, когда ничто не мешает исследованиям, поиску ключевой точки. Очевидно, он задавался вопросом: если любое организованное движение подвергается влиянию извне, то возможен ли обратный процесс с последующей "перемодификацией" общества? Идея практически "донкихотская", но для человека с принципами и убеждениями своей эпохи понятная. Он не только писал диссертацию о рабочем движении, но и "активно работал с представителями рабочего движения и научного мира США", как сказано в его характеристике. Оппонент Кузьмин указывал "на способность автора правильно решать сложнейшие вопросы рабочего и профсоюзного движения в США". Именно так – не "правильно разбираться в сложнейших вопросах", а – "правильно решать", то есть – быть практиком на месте. Он и был практиком, потому что жил и работал внутри. Эти слова из характеристики оппонента не выглядят удивительными, разве что – опрометчиво прозрачными.
Алексей Николаевич Кузьмин, оппонент доцента Иванова и талантливый специалист по США, Африке и Азии, рано ушёл из жизни – в 45 лет. Почему? Кто знает. Есть версия – надорвался: помимо работы над докторской диссертацией по США, он блестяще читал в Педагогическом институте лекции по Китайским династиям и народам Африки, владел английским, немецким, китайским языками и многими африканскими диалектами. При этом без отрыва от основной работы его отправили в Министерство образования экспертом: талантливые универсалы очень ценились. Диссертацию он писал ночами, приготовился к защите. И в тот же месяц вышла резолюция сверху – сократить размеры диссертационных работ до определенного количества страниц. Он начал "резать по живому" и не выдержал – умер. Кузьмин тоже был профессиональным перфекционистом. Юрий Павлович его очень ценил.
"Кузьмин сделал паузу, проверяя мою реакцию. "Ваши ирландцы" – так он выразился. Почему "мои"? Не скажу, что мне это понравилось. Что я, в сущности, знаю о нём? кто он?
– Федеральный суд опирался на ирландцев, получивших работу в главных государственных ведомствах. Несколько судей были ирландцами, полмиллиона ирландцев стали чиновниками. Очень дальновидно, вы не находите? И то же самое касается других меньшинств из Европы, которых европейские катаклизмы ХХ века забросили на север США. Это не какие-то стихийные, как вы говорите, диаспоры с националистическими лозунгами, а потенциал, разгильдяйски утраченный перманентно воюющей Европой и халявно приобретённый США.
Меня насмешила его манера мешать разноплановые словечки – "разгильдяйски", "перманентно", "халявно". Я внимательно слушал и разглядывал его. Совсем ещё молодой, невысокого роста, с простоватым лицом и глухим голосом. Очень умён.
Возразить нечего. По сути, он прав. Что-то я, очевидно, упустил.
Он мягко улыбнулся одними губами и спросил:
– А зачем вы написали, что "исключительно правильной является характеристика Ленина либеральной буржуазии и проводимых ею реформ"?
– А она была неправильной?
– Нет необходимости давать такие оценки высказываниям Ленина.
– Каюсь, – сказал я. – Не губите.
– Вас погублю не я, – ответил Кузьмин серьёзно.
– А кто же?
– Ваша самонадеянность".
* * *
Прилагая много усилий и многого в жизни добиваясь, человек порой требует многого от других. Так случилось и с доцентом Ивановым. Он был не только выдающимся исследователем, но и перфекционистом в своей профессии, поэтому оценки просто так не ставил, а иногда шёл на принцип. Возникали скандальные ситуации: ему не могли (или не хотели) сдать экзамен по истории. В конце 1970-х годов из-за несдачи его экзамена можно было вылететь из вуза, что и случалось. Известен случай с популярной кинозвездой советского экрана, которая вынуждена была поменять вуз из-за Юрия Павловича. Кстати, перейдя в другой вуз, она вновь не смогла сдать историю и, выпускаясь, получила лишь справку о высшем образовании. Диплом незадачливой звезде удалось получить лишь через год.
Но такое серьёзное отношение к своей профессии наказуемо, и ему отомстили: из-за скабрёзных слухов, распространённых мстительными студентами, доцент Иванов вынужден был оставить престижную должность заведующего кафедрой истории и подать заявление об уходе. Мстители позаботились о том, чтобы слухи поползли за ним и дальше – куда бы он ни устроился. В администрацию нового института звонили анонимы: "Вы знаете, кого принимаете на работу?" На другом конце телефонного провода решили иначе: "Спасибо, но мы сами разберемся".
В новом институте его любили. Надо было знать Юрия Павловича и его характер. Тут не в чем было разбираться – этот человек всегда был "застёгнут на все пуговицы", он обладал выдержкой, интеллектом и волей. Это был профессионально безупречный человек. Кстати, в том самом заведении, откуда его выжили, он по собственной инициативе осуществлял программу творческого обмена между студентами театральных вузов СССР и Венгрии: преподаватели и студенты несколько раз ездили стажироваться в Венгерский театральный институт. При этом он использовал свои собственные интернациональные знакомства – ещё со времён войны и освобождения Будапешта.
В начале 1980-х годов, лишившись работы, он был внутренне сломлен, но смог вновь преодолеть себя и работать в новом вузе. Однако когда-нибудь его профессиональный перфекционизм, его просветительское упрямство должны были вновь сыграть с ним злую шутку. Это случилось в конце мая 1998 года. Очевидно, конфликт зрел давно. Юрий Павлович тогда вновь преподавал в театральном училище. Ради этого он соглашался на любую работу, даже возить автобусные экскурсии по Москве для студентов из бывших союзных республик, принятых в вуз по интернациональной программе. Москву он знал как свои пять пальцев, экскурсии проводил интересно, но всё это было не то. С большей охотой он ходил на просмотры дипломных спектаклей вуза, участвовал в репетициях. За это ему никто не платил, он просто делал то, что ему нравилось. Порой по собственной инициативе водил студентов в театр или давал советы актёрам-дипломникам: "В работе актёра должна быть зона молчания, проживания…" Историю театра и актёрские школы Юрий Павлович знал превосходно.
* * *
28 мая 1998 года доцент Иванов вдруг подаёт заявление: "Прошу уволить меня с занимаемой должности по собственному желанию с 1 июня 1998 года". И в тот же день получает в углу заявления мгновенную резолюцию ректора Афонина: "Согласен". И с той и с другой стороны это выглядит как истерика – дуэль амбиций.
Фактически человек, который любил свою работу больше жизни, в один день обрубил себе все концы. К тому же никакой здравомыслящий человек (а более здравомыслящего человека, чем всегда холодноватый и замкнутый Юрий Павлович, трудно даже представить) не станет увольняться с 1 июня, ведь преподавателю летом полагается оплачиваемый отпуск. Значит, должно было произойти что-то экстраординарное, чтобы одним росчерком пера лишить себя будущего именно 28 мая – перед отпуском.
Так случилось, что именно в это время, 29 мая, лучшая подруга Юрия Павловича, актриса и педагог Татьяна Алексеевна уезжала на гастроли за границу, причём надолго – на две с половиной недели. Последнее, что ей запомнилось – и запомнилось как нечто весьма необычное: этот всегда выдержанный человек, мечущийся по собственной квартире со словами: "Что же мне делать? Как же я буду без этого жить – без института, без лекций? Ведь я без этого не смогу!"
Вернувшись 16 июня и пройдя таможенный контроль, она по привычке искала своего Юру в толпе встречающих и не нашла. Её встречали знакомые актёры и прятали глаза, переводя разговор на другую тему, а она всё спрашивала: "Где Юра? Почему его нет?"
Двумя днями раньше, 14 июня 1998 года, Юрия Павловича обнаружили мёртвым в его квартире при весьма подозрительных обстоятельствах. Днём смерти называлось 9-10 июня. Точнее сказать было невозможно: накануне знаменитого урагана 1998 года стояла удушливая, влажная жара. Его тело было найдено полностью одетым в пустой ванне с полотенцем на шее и разбитой головой. Входная дверь закрыта, но не заперта.
В фойе училища появляется объявление: "Ректорат училища с прискорбием извещает о трагической гибели Заслуженного работника культуры РФ, доцента кафедры философии и культурологии, кандидата исторических наук, Ветерана Великой Отечественной войны, замечательного педагога и человека Иванова Юрия Павловича".
Убийство?!
Именно так и решили все, кто его знал. Вернувшаяся из Австрии Татьяна Алексеевна была растеряна и подавлена. Она с трудом понимала, что вокруг происходит, похороны видела – будто в тумане. "Кто убил? Мне говорили, что вроде бы сезонный рабочий у него делал ремонт водопровода, возник конфликт". Какой сезонный рабочий? Какой конфликт? Это нелепо.
Бывший студент доцента Иванова, 40-летний актёр, настроен иначе: "Так ведь Юрий Павлович был известен своей принципиальностью! Его убили из мести!" – "Кто?" – "Студенты конечно!"
"Какие студенты? Откуда они взялись? Мы же у него учились – и ты, и я. Кто его убил? Ты? Я? Твои друзья по курсу?"
"Да нет! Мы все его уважали. Какие-то другие студенты".