Лариса взяла рюкзак, привычно закинула его за плечи, подняла молоток и зашагала назад, к временной базе. Она неподалеку. За поворотом реки, на каменной косе. Там стоит палатка. Отсюда ее не видать, но над острыми пиками лиственниц тонкой, чуть заметной струйкой тянется в небо дымок от костра. Это - сигнал на обед.
Лариса улыбнулась. Сигнал на обед придумал проводник-якут Семен. Он делал смесь из веток, хвои, листьев, моха, которые клал в костер, и дым струей поднимался вверх.
Вместе с проводником на базе находился рабочий Федор Белкин. Пока Попугаева обследовала берег реки, Федор бил шурфы, иными словами, копал метровые ямы, вынимал оттуда "пробы", сносил к берегу и, вооружившись широким деревянным лотком, тщательно промывал грунт.
3
Федор Алексеевич Белкин, или Алексеич, Федюня, как его уважительно-ласково называла Попугаева, был тоже из Ленинграда. Горожанин с душой таежника. Бескрайние сибирские просторы притягивали его, манили к себе. Нельзя сказать, что он не любил свой город, что ему было тесно в нем. Он понимал и сердцем принимал каменные громады домов, неповторимую их красоту и строгую четкость городских линий. И всегда скрыто гордился тем, что он из славного Питера. Но тайга была его мечтой, была его второй родиной. Долгую зиму Федор Белкин, занимаясь своей привычной работой на заводе, в цеху, терпеливо ждал приближения весны, когда можно будет отправиться в далекую и сложную, наполненную риском и терпением, геологическую экспедицию.
Федор давно прожил лучшую половину своей жизни и находился в том состоянии возраста, когда многие его одногодки тянулись к убаюкивающей тишине домашнего уюта и безмятежному спокойствию. Но Белкин, был замешен из другого теста. И хотя на его долю выпало немало всяких нелегких испытаний, которых, казалось, хватило, чтобы сломить не одну человеческую судьбу, он терпеливо преодолел все и сохранил в себе мечту и силы для будущей жизни.
Федор не был геологом, никогда не учился даже на самых краткосрочных курсах. Но сердцем прирос к геологии. Он числился рабочим. Свое дело любил и знал основательно. Он мог делать буквально все: разжечь костер под проливным дождем, управлять плотом и лодкой на стремительных перекатах, поразить белку в глаз не хуже таежного охотника, находить дорогу, казалось, в непроходимых местах, навьючить оленя, приготовить еду буквально из ничего, когда из рюкзаков давно вытряхнуты и собраны последние крошки былых съедобных запасов. Терпеливый и выносливый, он легко сносил тяготы бродяжьей походной жизни и был незаменимым человеком в полевом отряде. На вид неказистый, даже щуплый. На самом же деле в его крепко сбитом жилистом теле таилась недюжинная сила и цепкость, бывалого, тертого жизнью мужчины.
Федор не первый сезон находился в экспедиции вместе с Попугаевой. Он привык к ней, как привыкает старший к младшему по возрасту, признавая ее ученые знания и должностное положение начальника партии. Федор был исполнительным и дисциплинированным, всю войну прошел солдатом, и ему даже нравилось подчиняться Попугаевой, женщине-начальнице, которая тоже прошла войну и имела воинское звание сержанта.
За время работы в экспедициях он узнал многое. Попугаева научила его различать породы и минералы и многому другому, что в обязанности рабочего и не входило. Всегда разговаривала с ним, как с равным, как с коллегой. В первый же полевой сезон Попугаева дала ему в руки лоток и с терпеливой настойчивостью тренера обучала Федора сложному и тонкому умению промывать шлихи. Тут было важно все, любая мелочь: и как держать лоток, и как разбивать гребком комки, и как мягкими движениями, покачав лоток, делать промывку, сбрасывая породу, как осторожно сливать остатки воды, удерживая на деревянной плоскости тяжелые осевшие мельчайшие остатки. И Федор быстро и с радостью души вошел во вкус работы, которая была чем-то похожа на немудреную игру со строгими правилами и надеждой, ибо в любом поиске таится надежда на удачу.
Попугаева тренировала не только его руки, но и ум, приучая смотреть на окружающую природу глазами геолога и еще до промывки уметь "читать обстановку", угадывать возможные результаты от взятых проб. И Федор преданно старался, не жалел себя, терпел холод и комаров. И уже на третий сезон мог тягаться с любым классным промывальщиком, словно всю жизнь занимался старательством, мыл золотишко… Он и во сне видел отмели, песчаные косы, галечники, обмелевшие перекаты, влажные отвалы и тонкую, прозрачную, плоскую струю воды, плавно и почти незаметно стекающую с деревянной плоскости лотка. Да вот с прошлого лета по ночам стала мучить тягучая ноющая боль в пояснице. Особенно сейчас, к концу полевого сезона, когда дыхание надвигающейся зимы ощущалось со всех сторон.
4
Низкое солнце, уже давно не жаркое, ласково проглядывало в редкие окошки меж облаков и, насквозь просвечивая низкорослые лиственницы и березки, казалось, старательно вязало на длинных оранжевых спицах лучистые кружева осени. И они, те кружева, отражались на волнах реки, делая ее нарядной и веселой.
Только у берега на волнах лежала зыбкая длинная синяя тень Федора, да от его ног, вернее от того места, куда сливалась с лотка вода, вниз по течению уплывала коричневым шлейфом жидкая муть. Федор в высоких грубых резиновых сапогах стоял в реке и, нагнувшись, медленно двигал лотком. И было видно, как под замызганной брезентовой курткой в такт движениям ходили его лопатки. Федор не поднял головы, не повернулся на шум шагов. Он узнал свою начальницу и продолжал работу.
Попугаева сбросила у низкой палатки рюкзак, освобожденно повела плечами. Привычно пахло сыростью, хвоей, лесной плесенью, дымом костра и чем-то новым, вкусным, мясным. Она шагнула к костру.
- Видать, охота сегодня удачная. По запаху чую.
Проводник сидел у костра, по-якутски скрестив ноги, и подкладывал в огонь сухие веточки. Над закопченным котелком клубился ароматный пар.
- Сегодня совсем удачная, - ответил ей Семен, и его жидкие усы на смуглом широком плоском лице раздвинулись в улыбке. - Большая гуска попался, начальница, насквозь жирная.
- По дичи ты мастер, Семен, с голоду с тобой не помрешь.
- Я совсем не мастер, начальница, я просто охотник. Всю жизнь свою охотник. Птицу бил, белка бил, лис бил, горностай бил, соболь бил, - проводник загибал короткие узловатые пальцы. - И много-много рыба ловил. Муксун, нельма, чир. А сейчас старый стал совсем, силы мало-мало.
- Не прибедняйся. Ты, Семен, любому молодому фору дашь, - Попугаева присела на корточки у костра, вынула нож, потыкала в мясо. - Еще пусть поварится, твердое.
Задумчиво посмотрела на пляшущий огонь, на языки пламени, которые облизывали черное дно котелка. Поправила кончиком ножа ветки, подталкивая их в жар костра.
- Стой, начальница! - якут цепко и сильно перехватил ее руку. - Не надо так! Нельзя так! Огонь тоже есть жизнь. Нельзя ножом резать. Огонь обижайся будет.
Лариса не улыбнулась в ответ. Она знала многие таежные обычаи и суеверия, хотя сама не верила в них. Но ей не хотелось обижать старого охотника. Она протянула к костру ладони и, склонив голову, попросила у огня прощения.
Семен удовлетворительно кивнул.
- Огонь обижайся не будет. Огонь всегда нам добрый.
Попугаева направилась к реке, мимоходом оглядывая рассыпанный при переноске из шурфа влажный грунт. Тень ее приблизилась на воде к тени Федора. Тот не поднял головы, продолжал плавно, неуловимо мягкими кошачьими движениями, двигать лотком.
- Ну, как там, Алексеич?
- Счас поглядим. - Белкин, водя лоток круговыми движениями, сливал остатки воды, внимательно всматривался в осадок.
- Есть что-нибудь?
- Кажись, как и вчера, - глухо ответил Федор, - сплошное пусто.
Белкин осторожно выпрямился, устало разгибая спину. Высокий, вислоплечий. Держа перед собой лоток красными от холодной воды руками, направился к берегу, шумно плеская резиновыми сапогами.
- Гляньте сами.
Попугаева вынула из кармана большую лупу в медной оправе, повернула лоток к солнцу. Мелкие темные песчинки сразу покрупнели. Ничего особенного. Ничего нового. Действительно, "как и вчера". А если точнее - как и все лето, весь сезон. Лариса еще раз внимательно осмотрела намытую пробу. Никаких признаков.
- Сколько намыл?
- Вона лежат, - Федор кивком головы показал на мокрые ситцевые мешочки.
Попугаева оценивающим взглядом посмотрела на мешочки: Федор трудился на совесть. Даже больше чем на совесть. С каким-то азартом, жгучим ожесточением. Столько проб могли б мыть, по крайней мере, трое промывальщиков. Так упоенно работают, не щадя себя, при фарте, схватив, как говорят, за хвост Удачу. Или - когда надо внутренне для себя убедиться в бесперспективности района… Работают как лошади, тянут из последних сил: надо материально доказать, что район действительно пуст. Так сказать, вполне типичная, не раз применяемая и подтвержденная поисковиками "метода". Доказать тезисы своим горбом, своим потом.
Неужели и здесь… пусто?! Никакой перспективы?
Лариса почувствовала, как у нее повлажнели ладони от такой мысли. Она сдержала себя. "Ну, что я психую. Федор же не геолог, ничего не ведает о таких "методах", - Лариса одернула сама себя. - Он просто добросовестный рабочий. Умеет вкалывать. Да и к концу сезона навыки промывки довел до виртуозности. Прямо артист, а не рабочий!" Попугаева глянула на усталое, посеревшее лицо Белкина, на его красные, распухшие от ледяной, воды руки и как можно теплее произнесла:
- Ну-у, ты и наворотил! Это ж надо столько. Молодчина!
- Стараюсь, Лариса Анатольевна, стараюсь… Да и комарье с мошкой меня подгоняют. Атакуют несусветно, стервецы окаянные. Спасение в работе. На реке вроде бы их поменьше.
Федор стоял рядом, говорил шутливо, а сам напряженно стыл в ожидании. Попугаева развязывала один влажный мешочек за другим и через увеличительное стекло просматривала намытую пробу. И по тому, как она откладывала эти мешочки, у него тоскливо таяла надежда.
- Пусто, да? - чуть слышно выдохнул Белкин.
Попугаева ничего не ответила, продолжая разглядывать пробы. Опять все то же. Никаких признаков. Ни алмазов, ни их спутников - платины и платиновых металлов. А ведь их находили иногда на Вилюе и на Мархе, нащупывая тропинки к россыпям. А здесь, в верховьях той же Мархи, пока им ничего путного обнаружить не удается.
Под увеличительным стеклом проплывали мутные зернышки кварца, черная пыль магнетита, ласкали глаз отдельные крохотные песчинки густо-красного граната да изредка отсверкивали золотые "знаки". Эти "знаки" раздражали ее. Их можно намыть где угодно, даже под Ленинградом, где каждый метр давно облизан геологами. А что толку? Золота там никогда не находили. И здесь, кажется, его нет. И алмазов, по всей вероятности, тоже не имеется. Одни крохотные алые песчинки полудрагоценного граната. Попугаева грустно улыбнулась: именно "полудрагоценного", а не бесценного солнечно-искристого прозрачного алмаза…
- Пусто, да? - повторил Белкин.
- Еще не все потеряно, Алексеич. Найдем! Намоем! Подвернется и нам фарт. Обязательно подвернется! - в голосе Попугаевой сквозила ясная надежда на уверенность поиска. - Да и тут, в мешочках, может кое-что оказаться. Дома посмотрим внимательнее.
Федор знал, что "дома" это - в Ленинграде. А "подсмотрим внимательнее" - будут всю зиму в кабинетах своих через микроскопы обнюхивать каждую пылинку, взвешивать да прикидывать. Друг на дружке сидят. Со всей страны съедутся. Народ все бывалый. В курилке - дым столбом, хоть топор вешай. Федор любит посидеть в курилке, послушать забавные истории. Геолог, он - тоже человек. Мотается бесконечное лето по природе, да больше все в одиночестве, перекинуться словом не с кем. А зимою, как соберутся под крышу института, им лафа - чеши языком за все прошлые немые месяцы. Наговаривайся всласть. И Федору резанула вдруг по сердцу тоска по своим, по родным, по далекому прекрасному городу, лучше которого нет в целом мире. Захотелось домой.
- Обеда готовый, - словно издалека, словно из другого мира донеслись до ее сознания слова проводника-якута. - Гуска поспела.
Информация к проблеме
Жители древней Эллады нашли для алмаза звучные, выразительные названия: АДАМАС - непреклонный, твердый; АДАМАНТОС - неодолимый. Так именовали алмаз Гесиод, Гераклит, Платон, Плутарх. Эти названия перекочевали от греков в старославянский язык. В древнерусских летописях, литературных памятниках (например, "Изборник" 1073 г.) встречаются одинаково часто и адамас и адамантос. Но со временем эти термины устарели и вышли из употребления.
Греческое слово АДАМАС заимствовали и арабы, но со временем оно приняло более краткую форму - АЛМАС. От арабов это название приняли тюркские народности, а от них оно попало к русским. Слово "алмаз" впервые упоминается в книге Афанасия Никитина "Хождения за три моря" (1466-1472 гг.).
(По историческим материалам)
За 500 лет до нашей эры древние греки знали и ценили этот прозрачный камень. К тому времени ученые относят и греческую бронзовую статуэтку с двумя неотшлифованными алмазами вместо глаз, которая сейчас находится в Британском музее.
(По историческим материалам)
Первые упоминания о находках алмазов в России относятся к XVI-XVII векам. В старинных рукописях отмечается, что алмазы были найдены в нижнем течении Славутича (Днепра).
(Из старых книг)
"Это свет солнца, сгустившийся в земле и охлажденный временем, он играет всеми цветами радуги, но сам остается прозрачным, словно капля".
(А. И. Куприн)
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Из райкома Михаил Нестерович Бондарь поспешил к себе, в контору экспедиции. Дел было по горло, но самое неотложное - бумаги. Вчера весь день промотался, слетал на Марху, где идет детальная разведка россыпей, сегодня с утра - заседал на бюро райкома, где долго и подробно обсуждали предварительные итоги уборочной, заготовку грубых кормов и ход подготовки к зимовке скота… Вопросы все важные, хотя прямо и не касаются их, геологов. Надо просто помогать - выделять людей, которых и так не хватает, выделять транспорт. По пути заглянул на пристань, поторопил с погрузкой. А долгий августовский день все же имеет свои пределы. На бумаге оставалось лишь вечернее время. Придется опять задержаться, перелопатить все "срочные" и "текущие", накопившиеся за два дня. Приказы, инструкции, отчеты, указания, письма, запросы - из министерства, из главка, из облисполкома, обкома, райкома, геологических партий… Бумаги, бумаги, бумаги… Идут потоком. И каждую надо прочесть, вникнуть, осмыслить и дать ей "надлежащий ход". Добрая половина рабочего времени уходит на перелопачивание бумаг. Первое время после назначения Бондарь с тихой злостью думал о тех чистеньких и аккуратных служащих, которые сидят в центре, в теплых кабинетах министерств и ведомств, негласно соревнуются между собой в сочинительстве разных бумаг и этим самым показывают свою ретивость перед вышестоящим начальством… Бумаги порождают бумаги и, катясь от центра вниз на периферию, обрастают, словно снежный ком, новыми, превращаются в поток, в лавину. И каждая бумага, за подписями и печатями, требует, настаивает, предлагает, обязывает… А здесь Север, короткое лето, каждый день на строгом учете, ибо нагрянет зима, кончится навигация, и далекие геологические партии, заброшенные в таежные глухомани, останутся без горючего, без оборудования, без продуктов, без спецодежды…
Бумажный поток выводил из себя Михаила Нестеровича. Много было пустых или практически невыполнимых указаний и требований, потому что время ушло, потерялась их острота, изменилась обстановка на местах. Много было бумаг, дублирующих, повторяющих друг друга… Но каждая требовала внимания, ибо в этом потоке попадались и важные, за невнимание к которым Бондарю пару раз крепко намыливали шею. И с тех пор Михаил Нестерович, не жалея личного времени, сам просматривал все входящие документы.
Он расположился поудобнее в мягком кресле, потянул к себе толстую папку. Но открыть ее не успел. В приемной послышался топот, решительный голос секретарши, а потом, с шумом распахнув дверь, в кабинет ввалились хозяйственники из геологических партий, взлохмаченные, настырные, охрипшие. Всем им чего-то недодали, недогрузили.
- Михаил Нестерович!.. Задерживаю баржи!..
- С меня шкуру спустят, если не доставлю…
- Второй месяц оборудование простаивает…
Они, прорвавшись в кабинет, яростно требовали, просили, доказывали. Одному срочно необходимы были запчасти к дизелям и бульдозеру, солярка; другому - оконное стекло, спецодежда; третьему - недосланные стройматериалы, горючее…
- Что я вам, снабженец, черт побери! - взорвался Михаил Нестерович.
В кабинете сразу стало тихо. Бондарь тут же взял себя в руки. "Если люди все дела бросили и пришли, - подумал он, - значит, им действительно надо. Значит, они, испробовав все иные возможности, вынуждены обратиться именно к начальнику экспедиции".
Михаил Нестерович рассадил хозяйственников, вызвал снабженца. Спокойно, терпеливо выслушал каждого, разобрался. Оказалось, что почти все есть на складах экспедиции, но зажимает главбух.
- Упирает, что лимиты кончились, - краснолицый снабженец разводил короткими руками: - А что я могу сделать, Михаил Нестерович? Документы через бухгалтерию проходят…
Пришел главный бухгалтер. Степенный, уверенный. Погладил белесой ладонью редкие волосы на лысине, поправил очки. Вынул из папки аккуратно подшитые стопки бумажек, показал Бондарю:
- Перерасход сплошной получается, Михаил Нестерович. Требуют того, чего не заказывали. Вот документы.
Хозяйственники негодующе зашумели, припирая снабженца. Тот заерзал, забегал глазами. Оправдывался. Отбивался:
- А кто с заявками тянул? Кто?! Все на последний день… А я что?..
Михаил Нестерович отпустил хозяйственников и главбуха. Задержал снабженца. Оставшись с глазу на глаз, сделал тому соответствующее внушение. Тот из краснолицего превратился в пунцового, скреб затылок, божился, прикладывая руки к груди:
- Да я… Михаил Нестерович, поверьте! Составлю график командировок. Везде побываю… Сам буду по радио запрашивать и собирать заявки.
- Что ж, так-то будет лучше. Идите.
Михаил Нестерович включил настольную лампу, в ворохе бумаг нашел отпечатанное на ротаторе и прошитое нитками "Типовой положение о бригадах и ударниках коммунистического труда (условия соревнования и присуждения)". Бондарь давно ждал этот документ. Вокруг этого новшества ходили разные слухи. В газетах и по радио часто рассказывали о передовых бригадах, удостоенных такого высокого звания. Бондарь даже послал запрос в ЦК профсоюза. Кое-где судачили, что для ударников как будто бы откроют специальные магазины, где будет все, что сейчас не достанешь ни за какие деньги… Михаил Нестерович, конечно, считал подобные толки пустой болтовней, однако пока никто ему вразумительно не мог растолковать, пояснить, как же надо соревноваться по-новому, кто достоин и как присуждать это звание, как быть дальше, если бригада или человек уже удостоены звания… Он с нескрываемым интересом и любопытством раскрыл "Положение". К первой странице приколота короткая записка. Бондарь по почерку узнал руку Афанасьева, секретаря райкома.
- Разрешите?