Однажды я позвала друзей на обед. Впервые в жизни сделала жаркое. Пока оно готовилось, предложила гостям выпить...
О ужас!
Из кухни, из-под двери, вдруг пополз дым!.. Я к плите! Загорелась духовка, огонь перешел на стол! Я завопила и распахнула в кухне окно, выпустить чад! Прибежали гости в испуге и с кашлем. А духовка уже пылает! Вспоминаю: при пожаре нельзя допустить сквозняка. Выскакиваю из кухни, захлопываю дверь и держу изо всех сил. А гости-то в кухне, в огне! Стучат, кричат, но я вцепилась в дверь, одно помню: при пожаре не допускать сквозняка!
Короче, Вадим спокойно, только с диким хохотом, придя домой, вызволил их.
В тот день мы обедали в ресторане, и я согласилась, что каждому - свое. И дала слово больше не готовить. Но слово не сдержала.
* * *
Вадим по-прежнему занимался чем придется, и сочинял роман под названием "Элле".
Я стала сниматься в фильме "Свет в лицо". Продюсером был Жак Готье. Его помощница, спутница, стала навеки моей подругой. Мне исполнилось 20, она вдвое старше меня.
И была она, есть и будет - моей Кристиной!
В нашем легкомысленном круге люди глубокие редки. Кристина была как раз из этой редкой породы. Красивая, высокая, благородная. Взяла меня под свою опеку, стала заботиться. А в покровительстве я всегда, сознательно, нет ли, нуждалась. Знаю точно: нежность подруги изменила мою жизнь.
Фильм снимался на Лазурном берегу. Народ подобрался хороший. Я не была большой знаменитостью, но и не совсем безвестна. О съемках вспоминаю с удовольствием. Роль была выигрышной, никто меня не уродовал, напротив. Выглядела я прекрасно. Удачно гримируют и красят, проявляют вниманье. Партнеры, Раймон Пеллегрен и Роже Пиго, очень милы. Снимались мы в городке Боллен на Роне.
В съемках плохо то, что три месяца живешь с людьми одной семьей, а конец работе - семья распалась, и редко потом встретишься с ними, да и они уже не те... В общем, конец съемок - отчасти смерть, перевернутая страница, шаг в неизвестность. А то же и с теми же не повторится.
Одна Кристина была и будет со мной.
Она смеялась, глядя, как живу я, точно школьница на каникулах. Шутила над моей тоской. Всякого уже навидалась и, ей-богу, в качестве моей подруги навидается позже! Дружба двух женщин - вещь потрясающая, если искренна и глубока. Именно такая дружба была у меня с Кристиной. Кристина видела во мне отчасти и саму себя, свой характер, а я мечтала стать, как она. Она была почти моим идеалом, хоть внешне мы разные. Понимали мы друг друга без слов - хватало жеста, взгляда, улыбки.
Когда Жак Готье внезапно умер вследствие неудачной операции аппендицита, Кристина осталась одна, без средств, в отчаянье. Но решила продолжить работу Жака. И стала продюсером благодаря собственной отваге, деловой жилке и моей подписи в ее контракте... Этот контракт, без даты, впоследствии оказался Кристине на руку, потом объясню почему.
В Париж я вернулась грустная. Какая тоска - сидеть одной дома на Шардон-Лагаш. Вадим с утра до вечера пропадал в "Пари-Матче" или писал сценарии на заказ. Клоун мне безумно радовался, но я видела, что и ему хочется на простор.
У меня не было ни друзей, ни подруг.
Шанталь, подруга детства, вышла замуж за крупного делягу, и наши пути разошлись. Поэтому виделась я с Кристиной, обедала-ужинала с Кристиной, жила с Кристиной, цеплялась за Кристину. Ольга, успев узнать меня, поняла, что эмоциональная сторона отношений мне важней деловой. И поэтому я виделась с Ольгой, ела с Ольгой, жила с Ольгой, цеплялась за Ольгу!
И Ольга, и Кристина заменяли мне мать в течение всей моей жизни в кино.
Они умели поддержать меня и в тяжкой роли звезды, и как ребенка, которого опередила его собственная судьба...
* * *
Увидев меня в "Больших маневрах", Мишель Буарон, ассистент Рене Клера, решил испытать мою судьбу, а заодно и свою. В качестве режиссера он снял фильм "Эта проклятая девчонка". Фильм сослужил мне хорошую службу!
Мишель - сама веселость, остроумие, изящество. Таким же сделал он фильм. И, использовав мои танцы, такой же сделал и меня - веселой, раскованной, в точности как я настоящая. Впервые в кино я была сама собой.
Отныне я считалась звездой и получила наконец личную гримершу.
Ее звали Одетта Берруайе. Молода, хороша собой, весела, надушена. Ей все было внове, в кино она пришла совсем недавно. Кем же с тех пор стала для меня Одетта? Своим человеком, ежеминутно, ежечасно, ежедневно. Супруги не бывают столь спаяны, как были спаяны мы. И самый длительный мой роман - миг в сравнении с нашей дружбой, вечной и неизменной!
Одетта стала Дедеттой, потом "Деде". Мы взаимно были друг другу опорой во времени и пространстве, в горе и радости, в болезни, отчаянье. Мы не расставались никогда и двадцать лет жили, как сиамские близнецы. Она была счастлива моим счастьем, гордилась моими успехами и переживала, как свои, мои пораженья.
Тем временем Вадим писал сценарий под названьем "И Бог создал женщину" и водил дружбу с продюсером Раулем Леви.
Никто не хотел дать нам денег: ведь ясно же - дело гиблое.
Леви, однако, форсил вовсю! Обеды и ужины у "Максима", в Тур д’Аржан и т. п. Мне этот цирк в новинку! Пойти было не в чем: только брюки да майка. В платье я выглядела ужасно. Со своим пучком я становилась похожа на школьную училку. А на каблуках ковыляла, как после перелома обеих ног.
Господи! Я-то ругала себя за уродство, возмущалась дурацкими понятиями о приличии. А Вадим преспокойно уходил обедать с Леви и Иксом, Игреком или Зетом, которые могли дать деньги на фильм. И я, десять раз переменив наряд, три раза - прическу, наругавшись и наоравшись, выпивала, чтобы успокоиться, бутылку красного и укладывалась в постель, пьяная от вина, злости и зависти к мужикам, избавленным от проблем с тряпьем!
Вадим привык. В ответ только смеялся. Говорил, что проблему я выдумала, потому что считал меня красавицей. Уговаривал: наплюй, тебе и так все к лицу... Я не очень-то верила. Он был настолько от этого далек, что иногда надевал разные носки и искал битый час костюм, который уже надел!..
Я взвыла: "Кристина, спаси!"
Кристина отвела меня в "Мари Мартин", где я купила-таки пару платьев! Но нечего было надеть на ноги... Купила туфли, чулки. Потом кашемировые кофты. Кристина объяснила, что с чем надевать.
Теперь не было шубы! А восходящей звезде без шубы нельзя. Причем или норковая, или никакая. Тогда - никакая: я уже в те годы не выносила звериного меха. Тут возникла мама, повела меня к подруге, у которой была - и норковая, и дешевая! Шуба оказалась на десять размеров больше меня, я в ней утонула. Но мама сказала: "Лучше утонуть в шубе, чем в слезах с тоски по ней!" И осталась я, дура дурой, в шубе и без денег.
Хорошо мне было только с распущенными волосами, босыми ногами и одетой так, как будто я только из постели... Я решила: одно из двух - или однажды мир примет меня такой, или я не приму мир никаким.
Воспитание, приличия - придуманы. Ну так я придумаю наоборот. Я отвергла "как принято" и стала жить "как не принято". Именно так я явилась в один прекрасный день к "Максиму", с волосами по плечам, в платье в облипку и открытых плоских туфельках, которые легко скинуть под столом, а вместо украшений - огромное пятно - от поцелуя любовника.
* * *
Все это было мило, но не серьезно. Однако финансирование фильма - вещь очень и очень серьезная.
Был апрель 1956 года, время Каннского кинофестиваля. Ехать в Канны надо было обязательно! Ехать не хотелось, но приходилось дергать за все веревочки, чтобы наскрести деньги на фильм, хотя бы черно-белый.
Для меня фестиваль был мукой!
Но: назвался груздем, полезай в кузов!
Как многие застенчивые люди, я пряталась под броней наглости и агрессивности. И нахальством скрывала, что легко ранима. Я обесцветила волосы. Золотистый цвет оказался мне к лицу. Я стала похожей на львицу! Превратившись в блондинку, начала меняться сама.
В Каннах я оказалась "дежурным блюдом". Восходящая звезда, босоногая, в бикини и с декольте! Обо мне заговорили. И слава Богу! Потому что нужны были деньги на фильм.
Для какого-то репортажа меня привели к Пикассо.
Вот это человек! Вот это личность! И я рядом с ним никакая уже не звезда, а девчонка, восхищенная полубогом. И опять смущаюсь, краснею. Он показал мне картины, керамику. Провел по мастерской. Он был прост, умен, чуть безразличен и обаятелен.
Первая и последняя наша встреча.
Потом мне часто хотелось заказать ему свой портрет, но я так никогда и не решилась...
Это была эпоха ча-ча-ча. Оркестр играл блестяще, я танцевала одна или с кем попало, босоногая, налегке, раздражая женщин и возбуждая мужчин!
Леви, Вадим и приятели посматривали на меня странно. К чертям балетную школу и суровую дисциплину! Я вертелась, покачивалась, распахивалась от жара, изображала страсть под бешеный ритм тамтамов. Я словно переродилась! Шампанское приятно освежало. И вдруг - а, плевать! - от жары я выплеснула шампанское себе на грудь, плечи, ноги! Прохладно, приятно! И сумасшедше! Я сошла с ума!
В тот вечер Вадим решил вставить в свой фильм сцену с тем моим бесстыдным бешеным танцем. Эти кадры облетели весь мир...
Леви и Вадиму так и не удалось достать денег на цветной фильм, и они впервые решили пойти ва-банк: за ночь написали дополнительную роль для Курта Юргенса, уже тогда безумно знаменитого. Фильмы делались его именем, и он был занят на три года вперед. Утром они улетели в Мюнхен со сценарием под мышкой, на Юргенса поставив все. В Мюнхене - сразу к нему.
У обоих были дар убеждения, размах и счастье игрока! Устоять, в общем, невозможно. Юргенс согласился сняться у них в паузе между двух своих давно назначенных фильмов... Дал он им 10 дней. Вернее, не дал, а продал: продал свое имя за бешеные деньги, и был прав! По контракту знаменитое, на вес золота имя шло первым в кадре, над самим заглавием. А мое - под, внизу...
Так женщина, которую "создал Бог", становилась просто приживалкой!
Впоследствии Юргенс проявил благородство, ибо предложил, посмотрев фильм, поменяться со мной местами и поместить первой меня, над заглавием, а его под! Как бы там ни было, Юргенс решил дело. Благодаря ему перед нами открылись все двери! Таким образом, я - его должница. Без него мой путь мог оказаться иным!
А фильм этот, решивший мою судьбу, должен был сниматься в Сен-Тропезе. Так что спустя несколько дней я покинула каннские празднества, похожие на поминки, и уехала в Сен-Тропез, свой будущий приют.
VII
Лучших съемок у меня не было. Я не играла - жила!
Вадим, изучив меня, никогда не переснимал одну и ту же сцену более двух раз - знал, что с каждым дублем уходит моя естественность. Сцены с Юргенсом еще не были досняты, а ему предстояло через день отбыть на другие съемки. Вадим переделал сценарий и в середине фильма "отправил" его в морское плаванье, так что Курт смог улететь в Мюнхен.
Играя в любовных сценах, я была сама собой, поэтому, само собой, влюбилась в партнера по фильму Жан-Луи Трентиньяна. С Вадимом мы жили как брат и сестра. Я оставалась к нему бесконечно привязана, он был мне опорой, другом, семьей. Но не возлюбленным. Я давно остыла к нему. А к Жану-Луи я испытывала безумную страсть. Скромный, глубокий, внимательный, серьезный, спокойный, сильный, застенчивый - не похожий на меня, лучше меня!
Я бросилась очертя голову в его глаза, в его жизнь, а с ним - в голубое Средиземное море. Это море стало единственным свидетелем наших встреч!
Жан-Луи хотел только меня одну, как есть, простую, простоволосую, первозданную. Он показывал мне ночное небо и звезды, и мы засыпали на теплом пляжном песке. Он открывал мне классическую музыку. Он учил меня любить неистово, по-настоящему и быть в подчинении у любимого...
И я жила все это время по-цыгански.
Мои чемоданы лежали в багажнике машины Жана-Луи, спали мы, где придется, ничто не имело значения, все казалось ерундой, когда мы были вместе.
По утрам мы, счастливые, являлись на съемки.
Под глазами у нас были круги. Мы ни на миг не расставались.
Вадим мучился, снимая с нами любовные сцены. А мы мучились, играя их перед ним и остальной группой. Не то было наедине, вдали от всех! Эти "все" судачили, сплетничали, судили-рядили и обсмеивали ту небольшую драму, которая разыгрывалась у них на глазах. Но мы в любви оставались чисты и были выше людских пересудов. Нас ничто не задевало, не ранило, не пятнало. Не раздражали даже газеты, объявлявшие меня "пожирательницей мужчин", "ветреной и бесстыдной"!
Я просто-напросто - влюбилась!
Жан-Луи был женат на Стефан Одран, я замужем за Вадимом.
И мы бросили все друг для друга!
С Жаном-Луи я прожила самые лучшие, полные, счастливые дни той моей жизни. Дни беспечности, свободы и еще - о блаженство! - инкогнито и безвестности!
Вернувшись в Париж самым длинным путем на его старой "симке", мы не знали, куда податься! Остановились в "Куин Элизабет". Какое-то время мы жили там, но жизнь в гостинице, причем роскошной, не была нам по душе. Оставался, конечно, дом на Шардон-Лагаш, но ехать туда мне было неловко: там как-никак прошли четыре года совместной жизни с Вадимом.
С утра до вечера я читала объявления в "Фигаро", пока Жан-Луи ходил на озвучку предыдущего фильма. Потом я бегала по объявлениям, осматривала то, что объявлялось как "две комнаты и кухня". Вторая комната оказывалась кладовкой без окна, а кухня - закутом с плитой в ванной комнате - без ванной. В гостиницу я возвращалась, упав духом, и еще сильней радовалась гостиничному комфорту!
Я не виделась больше ни с Дани, ни с Кристиной, ни с Одеттой, ни с Ольгой.
Я не видела никого, кроме Жана-Луи и квартирных агентов.
В моем уютном номере дни тянулись долго, часто я сворачивалась клубочком и лежала в ожидании его вечерних приходов!
Однажды я зашла на Шардон-Лагаш посмотреть, что и как. Все разобрала, поменяла, переделала, обновила. Кое-что памятное, еще дорогое сердцу, глотая слезы, выбросила! После моего рейда квартира изменилась: спальня в гостиной, гостиная в спальне. Все наоборот, ничто не смущает. Без сил, но счастливая, я вернулась к Жану-Луи, чтобы переночевать в гостинице в последний раз. На другой день мы переехали в обустроенное мной гнездышко, небольшое, зато новое и милое.
Но нет рая без змея-искусителя.
Наш свернулся в кинопленку и назвался "Кино".
Пока мы жили друг для друга вне времени и пространства, забыв обо всем на свете - радио, телевидении, друзьях, газетах, это "все на свете" то и дело о нас вспоминало!
Фильм смонтировали, нас ждали на озвучивание. Мнения о картине разошлись. Одни критики пели дифирамбы, другие ругали на чем свет стоит. "Пари-Матч" просил мою фотографию на обложку. Требовалось выйти из подполья и снова стать той, которая сыграла свою Джульетту в "И Бог создал женщину".
Кристина, не видевшая меня давным-давно, заключила за меня контракт. Раньше я просто подписала для нее пустой лист бумаги. Теперь она нашла прекрасный сценарий "Новобрачная была слишком красива" Одетты Жуайе. Я согласилась - куда деваться? А самой хотелось завязать с кино и до скончания века жить в нашем с Жаном-Луи особом мирке.
Ольга обрадовалась. Обо мне говорили еще до выхода фильма! Предложений было хоть отбавляй, и она дивилась моему безразличию к собственной новой, настоящей славе!
Именно в это время я подружилась с людьми, которые и сегодня близки мне. Тогда я еще не была так прославлена, так что полюбили они меня бескорыстно.
Однажды Мижану попросила меня принять молодого художника, приехавшего из Касси. Он оказался без денег и искал богатых покупателей. Но богатых среди моих знакомых не было, а ходить я никуда не ходила и вряд ли ему пригодилась бы.
Все-таки я приняла его, чтобы не обидеть.
Так пришел ко мне Жислен Дюссар, со временем - "друг Жики" и заодно названый брат.
Премьера "И Бог создал..." состоялась в Марселе.
Я покинула Жана-Луи, предварительно купила, по совету Кристины, "платье-секси" и вытащила из чехла свою норковую шубу "на вырост".
Мне всегда была в высшей степени небезразлична обстановка, где я ночую. Ради одной только ночи я могла переставить всю мебель в гостиничном номере. Не могу ни жить, ни спать в комнате, где мне неприятно. Бывало, обойду в гостинице все свободные номера, пока не найду угол по душе... Взять животных - кошка урчит, выбирая подушку, собака все обнюхает, отыскивая место, где заснуть. О них говорят - инстинкт. А обо мне - каприз!
Не прославься я, меня бы сочли просто чудачкой: мол, хлебом не корми, дай со скуки мебель подвигать. Но уж коли я - звезда, разумеется, - "капризна"! Марсельский отель напоминал строящуюся станцию метро. Всюду железяки, а оконные стекла до того замызганы, что едва пропускают свет. Пыль, грязь, мрак...
А спальня моя была усыпальницей. Большая, зловещая, темная гробница. Войти и выйти!