Якорь в сердце - Гунар Цирулис 12 стр.


Кристап в носках крадется по коридору. У предпоследних от окна дверей останавливается. Прислушивается. Смотрит в замочную скважину. Нигде ни души.

Кристап достает из кармана ключ, засовывает в замок, пробует повернуть, но ключ не поддается. Второй и третий вовсе не лезут в замочную скважину. Четвертый тоже не поворачивается, пятый как будто годится, но заедает при повороте. Кристап налегает на ручку, приподнимает дверь и еще раз примеривает ключ. Нетерпеливо дергает его вправо, влево. Дверь отворяется.

Кристап вваливается в склад, где хранится оружие, предназначенное для лагерной охраны. Перед ним лежат винтовки, автоматы, противогазы, громоздятся ящики с боеприпасами и ручными гранатами. Есть тут и пистолеты системы "вальтер" в кожаных кобурах. Кристап быстро хватает один, впихивает в карман, а пустую кобуру прячет в темном углу за ящиками. В следующий миг он уже оказывается в коридоре и пытается запереть дверь. Но ключ снова застревает, и теперь уже намертво.

Кристап пробует и так и сяк - поднимает дверь вверх, напирает на ручку. Бесполезно.

Его лоб покрывается холодным потом. Не придумав ничего более умного, он засовывает другой ключ в кружок застрявшего и жмет изо всех сил. Раздается еле слышный щелчок. А дверь по-прежнему не заперта. - Ордонант! - кричит кто-то на первом этаже. За первым окриком следует второй, еще более нетерпеливый. - Ордонант, ферфлухт нох ейнмал, во штект дер шейскерл! (Будь он проклят, где запропастился этот поганец!)

Раздраженные шаги приближаются к лестнице. Вот уже скрипят под ними деревянные ступеньки. Дрожащими пальцами Кристап вытаскивает из кармана пистолет, отодвигает предохранитель.

В этот миг внизу звонит телефон, кто-то снимает трубку и зовет:

- Герр обершарфюрер! Цум телефон, битте! (Господин обершарфюрер! К телефону, пожалуйста!)

Шаги спускаются вниз. Слышен стук захлопнутой двери.

За эти несколько секунд Кристап испытал все, что можно пережить в минуту смертельной опасности: волнение, испуг, сменяющийся паническим страхом, который постепенно превращается в отчаянную решимость сопротивляться во что бы то ни стало, обиду на несправедливую судьбу, ненависть и наконец облегчение, граничащее с полным опустошением.

Он прячет пистолет в карман, снова пробует по очереди ключи. Наконец находит настоящий и бесшумно запирает дверь.

…С тех пор как увезли врача, Волдемар Калнынь не знает покоя. В первые дни он еще надеялся, что вот-вот придет владелец жемчужного ожерелья, которого он представлял чуть ли не партизанским вождем, вооруженным до зубов и не знающим страха. Однако время шло - и никто не появлялся, никто не говорил, что ему делать.

И все же одно Калнынь знает твердо - что-то делать нужно! Подпольный комитет разгромлен, лучшие товарищи расстреляны или томятся в рижской тюрьме. Следовательно, кому-то надо перенять эстафету, продолжить агитационную работу, которая с приближением фронта должна сплотить заключенных для восстания или хотя бы массового побега. Почему бы этим человеком не стать Волдемару Калныню? Беда только в том, что он не имеет ни малейшего понятия, как действовать. Не подойдешь ведь к незнакомому человеку и не спросишь: "Хочешь бороться? Ну тогда становись в наши ряды!" Сочтут, скорей всего, провокатором. А если и не сочтут - что может он обещать единомышленникам? Три ампулы с морфием?.. Тогда уж лучше пойти путем, который описан во многих книгах.

И Волдемар Калнынь четвертый вечер сидит в каморке врача за столом и пишет при свете коптилки:

"НАРОД НЕ ЗАБУДЕТ…"

Услышав шаги, Калнынь быстро убирает бумагу.

Входит Кристап, которого он ненавидит всей душой. Загородив собой стол, Калнынь спрашивает голосом, полным презрения:

- Пришел вынюхивать?

Кристап сжимается, словно получив плевок в лицо.

Как невыносимо трудно привыкать к тому, что люди видят в тебе подручного оккупантов.

- Где Гита?

- Об этом ты спроси у своих начальников, - режет в ответ Калнынь. - Ее увезли час тому назад.

Кристап круто, поворачивается и выбегает из комнаты.

Когда стемнело, покидает барак и Волдемар Калнынь. Настороженно движется он вдоль стены, останавливается, прислушивается и снова крадется вперед.

На стене остаются написанные им воззвания:

"НАРОД НЕ ЗАБУДЕТ СВОИХ ГЕРОЕВ!

СМЕРТЬ ПРЕДАТЕЛЯМ!"

…В углу детского барака около чугунной печурки лежит на нарах Гита. Рядом Кристап держит в руке горсть единственных цветов Саласпилса - скромный неказистый вереск. Сегодня он впервые видит, до чего девушка худа и измучена.

- Что произошло, Гита? Ты такая бледная.

- Фрицы взяли у меня кровь, - шепчет девушка, не открывая глаз.

Кристап кладет вереск на одеяло, хочет поцеловать Гиту в лоб, но не осмеливается.

- Мне уже лучше. Завтра опять буду на ногах… А ты?

Кристап опускает голову.

- Вчера всех расстреляли. Нашего доктора тоже…

Девушка беззвучно плачет, веки ее открыты. Слезы скапливаются в уголках глаз и стекают по вискам.

- Вот мы остались одни, - шепчет она.

- Он знал, что ему грозит, и, несмотря на это, помогал людям. Думаешь, он выбрал бы иной путь, если бы мог начать жизнь сначала?

- Не знаю, я ничего не знаю…

- А у меня сегодня удачный день, - продолжает Кристап. - Впервые с тех пор, как начал работать в комендатуре, мне доверились…

- Пришел человек с жемчужинами?

Кристап настораживается.

- Кто тебе сказал?

- Волдик говорил. Ну не тяни!

Вдали завывает воздушная сирена. Слышно, как гудят самолеты, взрываются бомбы.

- Наши, - успокаивает Гиту Кристап. - Бомбят железную дорогу. Понимаешь… Лагерь скоро ликвидируют…

- Говори же! - торопит Гита.

- Скажу, только если дашь слово участвовать. Иначе не имею права.

- Конечно! - В ее глазах горит чисто женское любопытство.

- Значит, договорились?

- Честное слово!

- Сегодня ночью, а помешает луна, то завтра из лагеря бегут десять ребят. Я испорчу электричество, они тем временем перережут колючую проволоку…

- И ты бежишь?

- Мне нельзя. Но ты с ними. Моя мать спрячет тебя у рыбаков, - он вынимает из кармана пистолет и кладет ей под одеяло. - На всякий случай.

- Без тебя я никуда не пойду, - тихо, но решительно говорит Гита и возвращает ему пистолет. - Если у меня даже хватило бы сил…

- Гита! Ты же обещала, - Кристап гладит прозрачные пальцы девушки. - Гита, это последняя возможность.

- Только вместе с тобой.

Она прячет лицо в вереск.

* * *

Кристап и Лигита стояли в коридоре и смотрели на залитую солнцем площадь мемориала. Общие воспоминания сблизили их. Молчание, которое возможно только между хорошими друзьями, лучше слов доказало им, что годы не в силах перечеркнуть пережитое. Но теперь надо было что-то сказать, и первой заговорила Лигита:

- Теперь ты признанный скульптор, не так ли?

- Я должен еще учиться, - сдержанно ответил Кристап.

- В искусстве учиться нужно всю жизнь - это даже я понимаю. Но ты ведь продаешь свои скульптуры, устраиваешь выставки. Пич сказал, что видел твою "Лагерную девушку".

- Мой первенец, - усмехнулся Кристап. - Сегодня утром я решил, что можно выставить, теперь понимаю, что к этой теме придется еще вернуться.

- Значит, все это время ты думал обо мне! - воскликнула Лигита. - Все эти годы ждал меня? Говори же, Кристап, скажи что-нибудь!

Кристап задумчиво взглянул на Лигиту.

- О тебе? - растерянно покачал он головой. - Скорее о маленькой Гите. Я не осмеливался и предположить…

- А теперь ты разочарован? Видел в мечтах девушку, а дождался пожилой женщины.

Кристап не ответил.

Заметив, что сигарета потухла у него в губах, Лигита вынула из сумочки газовую зажигалку и поднесла огонь.

- Нравится? - спросила она.

Кристап рассеянно кивнул.

- Непременно пришлю тебе. Откуда мне было знать, что я тебя встречу и ты куришь… Но расскажи мне еще о своей работе. Что ты чувствовал, когда делал мой… мое изображение.

Задай этот вопрос кто-нибудь иной, Кристап вышел бы из себя, но у Лигиты он вырвался так простодушно, что он не мог рассердиться. За годы добровольного затворничества он отвык говорить о чувствах. Тем не менее Гите надо было ответить честно или промолчать.

- Сколько может человек жить неосуществленной мечтой? Время не стояло на месте. И я во что бы то ни стало должен был освободиться от тебя - как от…

- От занозы, - с улыбкой подсказала Лигита.

- Скорее, как от неизвлеченной пули. Чтобы взяться за другое, я должен был вернуть тебя, вылепить из глины… Да что мы все время обо мне! - Он крутанул плечами. - А как ты, Гита? Стала пианисткой?

Лигита молча покачала головой.

- Врачом?

- Человеком, который потерял себя и больше ни о чем не мечтает. Я стала хорошей матерью двум своим детям. Разве этого мало? - с вызовом ответила Лигита и добавила совсем другим тоном: - Я же думала, что тебя нет.

- А если бы ты знала?

- Пешком пришла бы! А так мне нечего было терять.

- Что же дальше?

- У меня семья.

Значит, у Гиты теперь семья: муж, двое детей. У его Гиты… Это не укладывалось в голове. У этой взрослой красивой женщины, что стояла рядом, они, конечно, могли быть. Это не вызывало у него протеста. И тут он вдруг остро почувствовал, что Гита и Лигита Эльвестад в его сознании существуют каждая по себе. Пока они еще были рядом… Но вот лагерная девушка, в минуту встречи слившаяся с госпожой Эльвестад, отступает, унося с собой все то, чем он жил в эти годы. Она уходит в прошлое, оставляя своего двойника в одиночестве, один на один с действительностью. Связывал этих двух женщин, пожалуй, только характер. Он как будто не изменился. Кристап узнавал в Лигите Эльвестад прежнюю готовность подчиниться чужой воле, жить не своим, а чужим умом. Наверное, поэтому она и осталась на чужбине: никто не позвал, не взял за руку и не повел домой. Если подумать, она и в лагере была такой. Отдавала последние силы, но напрасно было ждать от нее самостоятельности.

Заметив, что Кристап погрузился в раздумье, Лигита попробовала обратить все сказанное в шутку:

- Может быть, не так уж плохо, что мы не встретились лет двадцать пять назад. Давно успехи бы друг другу надоесть…

Кристап, странное дело, не возразил.

- Да, время все расставило по своим местам.

- И ты не хочешь знать, как я жила все это время? - спросила Лигита.

- Хочу.

- Но сперва пойдем к реке, - попросила она. - Больше года я провела в Саласпилсе, а какая здесь Даугава, не имею представления.

Они вышли на площадь. Лигита по старой памяти повернула направо.

- Нам в другую сторону, - сказал Кристап.

- В самом деле, - смущенно усмехнулась она.

Лучи солнца били сквозь перистые облака, падали на луга, серебрили воды Даугавы, спокойно катившиеся вдоль зеленых берегов к морю. Лигита и Кристап, приминая густую траву, шли к речной излучине.

- Какая тишина! - сказала Лигита. - Боже мой, какой покой! И запах сена…

- Тебе повезло. Еще позавчера шел дождь.

Лигита надела голубые солнечные очки.

- Хоть бы такая погода продержалась еще несколько дней, - сказала она, не сознавая, что эти слова закрепляют за ней образ туристки.

- Как прошло путешествие? - отозвался Кристап. - Не слишком качало?

- У меня прекрасная каюта. К тому же экипаж вашего парохода очень доброжелателен и приветлив.

- Из Стокгольма, наверное, неполных два дня ходу? - Кристап тоже съехал на светский разговор.

Лигита резко остановилась, повернула его к себе.

- Кристап! О чем мы говорим?.. Неужели после стольких лет ты не скажешь мне "Здравствуй"?

Они поцеловались - казалось, они годами копили страсть и нежность для этого мига. Оторвались на мгновение, чтобы взглянуть друг на друга, и снова поцеловались.

- Ты знаешь?.. - проговорила Лигита.

- Да, это наш первый поцелуй. Но я уже тогда…

Ее губы не дали ему продолжить.

V

Аусма была рада, что так легко освободилась от мужчин. Надо было решить… Хотя, говоря по правде, все уже решено - хочешь не хочешь, придется вечером устраивать посиделки, на которые она легкомысленно успела пригласить гостей. И почему только у нее всегда так выходит? Сперва сделает или скажет, а потом подумает? Вот и выкручивайся теперь: в мастерской беспорядок, в кладовке - торичеллиева пустота, в кошельке - одна десятка-сиротка и две монетки для телефона. Если бы хоть Кристап получил аванс, который они готовились отпраздновать, так ведь нет. Кой черт дернул ее с такой торжественностью приглашать Петериса и Ильзе? Неужели она втайне надеялась, что Кристап сегодня скажет: "И заодно выпьем и за наше обручение". Как в слезливом романе! И все потому, что ее обычно неразговорчивый друг разоткровенничался и подарил ей несколько нежных слов…

Аусме всегда казалось, что в отношениях с ее возлюбленным важнее всего сохранить независимость, сознание, что в любой момент можешь уйти и зажить самостоятельной жизнью. Правда, в последнее время расставаться становилось все труднее. Хотелось не только любить Кристапа, но и заботиться о нем, быть вместе, как бывают вместе муж и жена, которых объединяют и такие будничные заботы, как неисправный пылесос, дырявые ботинки, неуплаченный счет за междугородный разговор.

Долго размышлять Аусма не любила. Сейчас куда важнее было прибрать запущенную мастерскую, вытереть пыль, достать какую-нибудь закуску, а там видно будет. Когда внезапно явилась Ильзе, Аусма, переодетая в брюки, энергично орудовала шваброй.

- Не бойся, я не намереваюсь остаться тут навсегда, - захохотала Ильзе, глядя на ее озадаченное лицо, и положила на стул сумку. - Петерис рассказал мне о сегодняшнем вечере, и я подумала, что могу быть тебе полезной. Вдвоем управимся за два часа.

- Ничего особенного я не собираюсь устраивать, только холодный стол по нынешней моде.

- Тогда считай, что у нас все готово. - Ильзе открыла сумку и стала выгружать на стол миски с рыбными и мясными блюдами. - Куда я все это дену в такую жару. Ей даже в голову не придет, что это из нашего дома, не беспокойся. Ее больше выпивка интересует, чем еда.

Ничего не понимая, Аусма только улыбнулась.

- А еще говорят, что в наше время чудес не бывает. Очевидно, к вам пожаловал особо знатный гость, раз уж вы так постарались. Твой Пич терпеть не может шикарных приемов.

- Гостья из Прошлого, я ее так называю. По виду не скажешь, что она старше Петериса на семь лет. Элегантная, молодая, наверное, после косметической операции приехала, - трещала Ильзе. - В Москве сейчас тоже научились их делать, только в Риге никак не могут расшевелиться. Жаль, что ты не увидишь ее при дневном свете. Вечером, если умело накраситься, можно сойти за школьницу…

- Может быть, ты мне скажешь, кому ты с такой страстью перемываешь косточки? Какая-нибудь ученая приехала из-за границы?

- Неужели Петерис тебе ничего не сказал? Это же их легендарная Гита! Ангел-хранитель моего Петериса и первая зазноба твоего Кристапа… - Ильзе нарочно выбирала словечки повульгарней, чтобы не задеть Аусму.

Та слушала, понимала каждое слово, но общий смысл доходил до нее туго.

- Неужели Гита? Не может быть! Кристап же рассказывал, что она…

Аусма застыла, держа в одной руке глиняный кувшин, в другой тряпку для посуды.

- Можешь не волноваться, - успокаивала ее Ильзе. - У нее муж и двое детей.

- Я не за себя волнуюсь, за Кристапа, - вскипела Аусма. - Человек нашел свое творческое "я", заслужил признание. Освободился, наконец, от комплексов прошлого. И вдруг вы опять хотите его сбить с пути. Даже не предупредив заранее.

Аусма была великолепна в своем возмущении, но Ильзе не могла разделить ее опасений: от таких девушек разумные мужчины не уходят.

- Ты сама говоришь, что он одолел прошлое, - сказала она рассудительно. - И правильно сделал, нельзя жить вне пространства и времени, так сказать, в воображаемом мире.

- Но ведь самые глубокие омуты таятся под тихой водой, сама знаешь. Сегодня, например, он рассказал мне всю свою жизнь. Но почему-то ни словом не обмолвился об этой даме. Четверть века она не находила времени, чтобы его отыскать. И вдруг: "Доброе утро. Вот и я!" Очевидно, я тоже должна чувствовать себя польщенной, раз уж Пич опустошил целый ресторан, а Кристап сломя голову понесся в Саласпилс.

- Уймись, Аусмочка! И не вздумай изображать перед Кристапом раненую тигрицу, которая сражается за свое семейство. Я уверена, что на финише ты оставишь Гиту далеко позади себя, применяй верную тактику - и все будет хорошо. Но, как говорит мой муж, ни один эксперимент нельзя считать законченным, если не провести последнее испытание на прочность.

Аусма хотела съязвить, дескать, они с Кристапом пока еще не подопытные кролики, но дверь мастерской опять распахнулась.

- Спрячьте меня, девы, - стоя на пороге, кричал Аугуст Бруверис. - Меня нет, никогда тут не было и не будет до страшного суда. Третий день не знаю покоя!

Старый скульптор моргал глазами и дышал так тяжело, как будто действительно еле вырвался из злодейского капкана.

Услышав во дворе рокот мотора, он заговорщицки приложил палец к губам и на цыпочках прокрался в самый темный угол мастерской.

Аусма вышла во двор. Из микроавтобуса телестудии вылезал Калнынь.

- Профессора нет? - спросил он и спохватился: - Здравствуйте!

- Что-то не видали сегодня, - соврала Аусма. - Позвоните позже, может быть, к вечеру заглянет.

- И я же специально предупреждал, что мы должны снимать при дневном свете, - с досадой сказал Калнынь.

- Ну тогда вы его напрасно ищете, - рассмеялась Аусма.

- Мне Кристап тоже нужен.

- В связи с выставкой? - насторожилась Аусма. - Могу показать вам все экспонаты. Плакат тоже почти готов.

Калнынь отмахнулся:

- Потом, потом. Где он сам? Я уже слышал, что сегодня у него большой праздник.

- А, вы о той даме из Швеции?.. Сегодня вечерам она будет у нас. Но сейчас Кристап показывает ей Саласпилс.

- Грандиозная идея! - обрадовался Калнынь и крикнул шоферу: - Янка, лампы оставим здесь. Давай быстренько выгружай и поехали в Саласпилс!

- Правильно, - раздался бас Брувериса. Он не выдержал и вышел из укрытия, чтобы отомстить Калныню за все причиненные им треволнения. - Нужно снимать участников событий, а не насиловать старых мирных людей. Я не киноактер, который по заказу готов повторить любой текст, каким бы идиотским он ни был.

- Но, профессор, - пробовал утихомирить его Калнынь. - Вам ведь послали для ознакомления мой сценарий.

Назад Дальше