Школа имени доктора Мосаддыка отличалась от других не только обширной территорией и большим числом учащихся, но и присутствием в ней крупных и языкастых девочек, учившихся в одиннадцатом и двенадцатом классах, оставшихся со времени прежней системы образования. Несмотря на то, что между нами и ними с точки зрения учебной дистанции было всего три года, все называли нас "первоклашками", а их – "двенадцатиклассниками". Возрастная разница между нами и ними вызывала в нас чувство страха и примешанное к нему чувство уважения. Это, в основном, были девочки, которые любыми путями хотели получить аттестат, но каждые два года оставались на второй год. Подобно цыплятам, которые боятся быть раздавленными под ногами, мы разместились среди них. Нас, старшеклассниц, а также тех девочек, которые учились по старой школьной системе, в присутствии директора построили на заднем дворе школы и распределили по классам. Директор и завучи по воспитательной работе держались так, что внушали всем уважение и страх. В обоих школьных дворах, где проходили торжественные церемонии, чинно стояли учителя. И только господин Юсефи – учитель литературы, который все время был чем-то недоволен, метался между двумя этими дворами. Всякий раз, когда, направляясь к себе в кабинет, он должен был пройти мимо группы девочек, у него начинали заплетаться ноги. Я не могла отождествить в своей голове предмет, который он преподавал, с его поведением. А вообще я обожала литературу и сочинения. Присутствуя на этих уроках, я растворялась во времени и пространстве. В противоположность школе "Шахрзад", в моей новой школе имелась большая библиотека, но находилась она во дворе учащихся старой системы – "двенадцатиклассников". Понемногу я стала вхожа в библиотеку, которая сделалась для меня своего рода рабочим пространством. Я переписала красивым почерком перечень всех имеющихся там книг, исправила все стертые номера, поменяла обложки, после чего мое присутствие в библиотеке стало стабильным и безусловным.
Однажды утром, сидя на уроке господина Юсефи, мы писали сочинение. Тема была очень своеобразная – не из тех, на которые мы обычно писали сочинения. Звучала эта тема так: "Если бы вы были на моем месте…".
Какая трудная тема! Я задавала себе вопрос: "Как же я могу поставить себя на место господина Юсефи и описать его?! Как я могу поменять свой характер, поведение и внешность, чтобы уподобиться ему?".
Это был первый раз, когда вместо привычных тем на уроках литературы и сочинений я сталкивалась с новой темой, и мне необходимо было оказаться на месте господина Юсефи. Я была рада представить себя учителем литературы, однако характер, а также растрепанный и суровый внешний вид господина Юсефи осложняли мне задачу перевоплощения. Всем другим классам он дал эту же тему для сочинения, и все девочки должны были в своих работах описать опыт бытия господином Юсефи. Это представлялось трудным и даже невозможным, однако я должна была увидеть положительную сторону этого вопроса и попытаться справиться с задачей. Моя фамилия стояла в самом начале классного журнала, потому я была уверена, что господин Юсефи не пропустит ее так просто и начнет с меня. Используя иносказательные приемы, язык сатиры и метафоры, я отобразила в своем сочинении все отрицательные черты его характера и отталкивающие качества, поместив их в кристальный сосуд изящной литературной словесности, чтобы таким образом оттенить и отразить его мужскую суровость и брутальность. Это сочинение оказалось самым трудным, но, возможно, самым удачным из всего, что мне до этого довелось написать в жизни. Воплощение в образ нелюбимого учителя заняло у меня довольно много времени.
Но едва я прочла заголовок сочинения, господин Юсефи вдруг закричал не своим голосом: "Принеси-ка мне свою тетрадь!"
Как я уже сказала, мой отец всегда приносил домой с завода черновые бумаги, исписанные только с одной стороны, сам их сшивал и таким образом мастерил для нас тетради, чтобы сэкономить семейный бюджет на канцелярских товарах. Одна из таких тетрадок стала моей тетрадью по сочинениям. Я положила перед господином Юсефи эту тетрадь, на которую бережно и аккуратно наклеила переплет. Не прочитав ни единого слова из моей тетради, господин Юсефи обратился к аудитории с вопросом: "У кого еще из вас такие же кустарные тетради?". Несколько учеников подошли к нему и дали такие же тетради. Он порвал их на мелкие кусочки, бросил в мусорное ведро и произнес громко: "Становится ясно, что все вы – одного поля ягоды! Один другого не лучше – воруете друг у друга!"
Вздувшиеся на его шее вены пригнали всю кровь к покрасневшему от гнева лицу. В противоположность ему, наши лица побледнели, и мы, заикаясь, как Зари, от страха, недоуменно смотрели друг на друга. Господин Юсефи снова закричал: "Если я, работая в школе по восемнадцать часов в день, не смогу направить вас на правильный путь, это будет означать, что я в сговоре с вашими отцами, и мы все – воры". Когда я услышала слово "вор", у меня перед глазами возник скромный образ моего отца. Мне захотелось закричать, закричать громче, чем кричал господин Юсефи. Я хотела сказать ему: "Да, мой отец – рабочий, но он – человек чести и благородства! Возможно, тело его пахнет нефтью, но душа его благоухает честью и достоинством!" В тот момент я почувствовала в душе щемящее чувство тоски по отцу, по его рабочим рукам, которые мне хотелось целовать. Мне вспомнились его слова, когда он говорил: "В нас есть столько скромности, что когда мы видим на улице у кого-либо украденный у нас велосипед, мы не смеем сказать ему, что это – наш велосипед". Отец всегда любил цветы – нарциссы и цеструмы – "ночные жасмины" и упивался ими весенней порой – порой цветения и благоухания.
Юсефи все еще возмущался и кричал: "Если я однажды не приду в школу, и они поставят на мое место уборщика школы, они правильно сделают! Когда интеллигенция начинает испытывать бедность, она спасается от нее любыми путями, и эти тетради – пример тому, и тогда появляется буржуазия!…" Он поставил нас в угол и заставил стоять на одной ноге. Ругая нас, он использовал выражения, которые я слышала впервые в жизни: каста интеллектуалов, буржуазия, феодализм. Я даже не могла правильно произнести эти слова. Казалось, мы и наши самодельные тетради стали поводом для выражения той боли и печали, которые на протяжении долгих лет тяготили душу господина Юсефи. Мы не понимали смысла слов, которые он говорил, и я отказывалась принимать на свой счет те нелепости и абсурд, которые он нес. Мы все были детьми рабочих, у которых было чувство собственного достоинства.
Господин Юсефи продолжал: "Именно ваши отцы создают для него (и указал пальцем на фотографию шаха) условия для развлечений; чтобы он проводил свои летние и зимние путешествия в ночных клубах и в полной мере наслаждался катанием на лодках, гольфом, верховой ездой и играл в азартные игры в бильярдных клубах! Посчитайте сами, сколько таких клубов, кинотеатров и прочих заведений для азартных игр построено для него руками ваших отцов! Эти клубы и игорные дома – только в нашем проклятом городе, а кинотеатр "Тадж" нисколько не уступает американским и европейским аналогам, демонстрируемым в западных фильмах!"
Почему он не видел, что благодаря трудам наших отцов в сотнях и тысячах домов были свет и тепло? Неужели он не понимал, что благодаря усилиям и стараниям наших отцов в домах людей имелось изобилие? Разве нефть не являлась национальным богатством? Эти рабочие также являлись национальным капиталом. Под градом гневных и странных измышлений господина Юсефи мы впали в уныние и заплакали.
До конца урока мы, наказанные, так и простояли в углу, подобно повешенным куклам, слушая этот эмоциональный всплеск учителя литературы.
Звонок на перемену оборвал господина Юсефи на полуслове, отняв у него возможность и далее демонстрировать въевшиеся в его сознание комплексы. Началась суета, и по классу пронеслась волна осуждающего и критикующего шепота. И острые, подобные молниям, взгляды ребят выбирали мишенью меня.
Так и не прочитав свои сочинения, мы с заплаканными лицами покинули класс. После уроков мы незамедлительно пошли в библиотеку, чтобы найти в энциклопедических словарях значение слов "интеллектуал", "феодал", "буржуазия" и т. д.
Старшеклассницы, с которыми я подружилась, узнав об этом инциденте, пообещали отомстить господину Юсефи. Он быстро шагал по коридору и из страха встретиться взглядом с какой-нибудь девушкой опустил голову так, что его подбородок приклеился к его груди. Единственной вещью, способной в тот момент замедлить скорость шагов учителя литературы, был чудесный вид приклеившейся к земле денежной купюры.
Это девчонки из старших классов решили отомстить Юсефи за инцидент того дня, использовав пятитумановую купюру, к которой привязали невидимую нитку и бросили ее на землю! Учитель литературы, не подозревая о замышляемом его подопечными трюке, нагнулся, чтобы поднять купюру, но в тот момент ребята дернули за ниточку, купюру как ветром сдуло, а господин Юсефи остался с носом. Поняв, что ученики хотят подшутить над ним, он прибавил шагу. Когда он осознал, что разменял свой авторитет на пятитумановую купюру, он очень разозлился, и это стало началом противостояния учителя с его воспитанниками, с которыми он постоянно хотел мериться силами. Через час, ведя урок в другом классе, он выражал свои мысли по поводу случая с купюрой следующим образом: "Учителю, который наклоняется, чтобы поднять с земли пятитумановую купюру, следует просить милостыню на кладбище, читая суру "Ар-Рахман"".
На следующий день наши отцы пришли в школу, чтобы выразить протест против клеветнических и оскорбительных заявлений, произнесенных господином Юсефи в их адрес. К тому же для моего отца было очень трудно примириться с тем, что я получила оценку ниже десяти баллов. Отец держал в руках кипу тех самых ненужных уже в Нефтяной компании черновых бумаг, которые он принес с собой в знак защиты себя, своей честности и невиновности. Он сидел на стуле так робко и учтиво, будто был на приеме у министра образования. Во мне вскипела кровь. Молчание директора школы, растерявшегося в такой ситуации, еще больше провоцировало меня к тому, чтобы закричать. В тот день я сделала первый в жизни шаг ко вступлению в многосложный и тернистый мир поисков справедливости. Самодельные тетради, сделанные руками моего отца, явились для меня вратами в мир криков, требований и протестов. Я хотела защитить непорочность, простоту и безропотность моего отца, на лбу которого явствовала печать набожности. И вот мой собственный голос зазвучал в моих ушах. Мой неистовый голос собрал ребят за дверью директорского кабинета. И вдруг я услышала, как они скандируют лозунги в мою поддержку! Причем делали они это спонтанно, без каких-либо предварительных согласований между собой. Мои крики смогли достучаться до их сознания и пробудить его. И несмотря на то, что их лозунги были лишены особого смысла, это было хорошим началом для внутренней революции и пробуждения. Воцарившаяся атмосфера усиливала мой пыл и воодушевление, а взгляд отца, выражавший благодарность и довольство, придавал мне еще больше энергии. Директриса школы – госпожа Собхани, желая положить конец конфликту, попросила у всех нас прощения и, умоляя забыть об этом недоразумении, попросила принести нам чай и сказала: "Господин Юсефи сам из народа, поэтому сочувствует рабочим и их детям. В данном случае он просто неправильно выразился и немного уклонился от верного пути. Я верну его к действительности".
Позднее я узнала, что господин Юсефи является одним из влиятельных лиц в Министерстве государственной безопасности нашей страны (САВАК) и имел целью выпытать у нас нужную ему информацию. Сразу же после революции он спрятался и исчез.
Вслед за этой акцией протеста в школе участились случаи ухода учеников с уроков и подшучивания над учителями. И госпожа Собхани, пытавшаяся напустить на себя грозный вид, не в силах была более контролировать анархическую ситуацию в школе. После того демарша ни один учитель не был больше в состоянии усадить всех учеников за парты, как это было прежде. В сознании учеников поменялось значение таких понятий, как "школа", "учитель", "ученик", "директор", "школьная парта" и "школьная доска".
Учитель математики объяснял нам линейные, квадратные и кубические уравнения, учитель химии – метод молекулярных орбиталей, а учитель физики – закон всемирного тяготения и силу гравитационного притяжения вместе с политическими понятиями, такими как "деспотия", "несправедливость", "угнетатель", "угнетенный", "бедность" и "обездоленность". Во всех науках мы искали человека. Как будто все научные формулы были связаны с понятием "человек". Мы поняли, что, согласно законам физики, любой сделанный нами шаг и любой крик, исторгнутый из гортани, представляют собой колоссальные потоки энергии, которые насыщают внешнюю среду и вносят в нее хаос и, несомненно, влияют на Вселенную. Мы хотели посчитать жизненные проблемы при помощи математики. Политические темы стали постоянными и основными объектами дискуссий учителя литературы. Естественные акценты были смещены, вещи перестали находиться на своих местах. Классные журналы, в которых отмечали присутствующих и отсутствующих, постоянно пропадали, и это явление давало нам возможность сбегать с уроков. Мы обрели самих себя и повзрослели в одночасье. Наши желания не совпадали с желаниями пятнадцатилетних подростков. Мы говорили не о себе. Пробужденность сознания достигла в нас кульминации. Мы стали считать себя приверженными назревающей революции и определенному мышлению. Наши портфели и книги постоянно меняли своих владельцев. Учителя начали использовать отсутствие мела или тряпки в классе как повод для отмены занятий, и все эти факторы создавали неподходящую для прилежных и старательных учеников обстановку в учебных аудиториях. Министерство образования в силу политических мотивов без конца меняло учителей под предлогом "отсутствия профессиональной самодостаточности". Но мы – надо отдать нам должное – не сидели молча и сложа руки, мы стали смеяться и подшучивать над новыми учителями, изводя тем самым госпожу Собхани и выматывая ей нервы. А интереснее всего было то, что школьный туалет был превращен в центр информации относительно встреч, листовок и арестов.
Порой для обмена информацией мы собирались по три-четыре человека в туалете и устраивали там заседание, забывая о том, что ни одна точка на территории школы не выходила за пределы поля зрения госпожи Собхани. Она поручила нескольким из неприметных ребят миссию осведомителей – они должны были выявлять тех учеников, которые часто ходят в санитарные узлы, и доносить ей информацию об этом, после чего их вызывали в кабинет директора для "приватного разговора". Одним словом, в какой-то момент даже посещение туалета стало опасным и чреватым нежелательными последствиями.
Местом для обмена запрещенными книгами был опять же туалет. Курсирование ребят в коридоре и внутри самого туалета было таким частым, что мы не допускали мысли о том, что игра в шпионов, инициированная госпожой Собхани, возымеет надлежащий результат.
Новость о наступлении нового 1357 года, приход которого сопровождался дуновением упоительного весеннего ветерка и волнением воцарившейся вокруг атмосферы, удвоили наше юношеское дерзание и смелость и окончательно загнали госпожу Собхани в угол. Госпожа Дашти и Мейманат Карими – учителя Корана и активистки из мечети имени Обетованного Махди – доставляли нам очень хорошие книги и листовки. Мечеть и школа слились воедино. Мечеть стала центральной осью всех разговоров и движений. В мечети мы получали духовную пищу и идеи; там же мы разрабатывали планы на завтрашний день. У каждого человека была своя миссия.
Захра Алмасиан была одним из постоянных и набожных посетителей мечети имени Обетованного Махди. Она посещала лекции господина Сейеда Мохаммада Киаваша, одного из видных революционеров Абадана, и приносила нам новости и информацию о выступлениях имама Хомейни, методах борьбы и сопротивления борцов в разных городах, а также – об арестах и мученических смертях религиозных деятелей в политических тюрьмах. Всю эту информацию я приносила с собой в школу и распространяла ее среди ребят. Религиозная информация, предоставляемая Захрой Алмасиан, носила резкий политический окрас. Она сообщала об убийствах религиозных деятелей в тюрьмах шахского режима, запрете на употребление кока-колы и разрозненные демонстрации в разных городах страны. Мы вместе с Марьям Фарханиан и Зинат Чангизи, с которыми я сидела за одной партой, согласно разработанной ранее системе, зашли в туалет для ознакомления с новой информацией. После того, как мы прочли листовки, мы разорвали их на мелкие кусочки, бросили в туалетную яму и смыли водой. Мы приготовились выйти из туалета, как вдруг услышали стук каблуков госпожи Собхани, которая стала колотить в дверь туалета. Мы не знали, что делать и как нам выйти наружу так, чтобы директриса не поняла, что нас в кабине было трое. Она изо всех сил стучала по двери и кричала: "Немедленно откройте дверь!" Нам ничего другого не оставалось, кроме как открыть дверь, после чего она отвесила каждой из нас по такой пощечине, от которой на наших лицах остались красные отпечатки. Затем она быстро зашагала по коридору, крича: "Бессовестные! Стены туалета превратили в стенгазету! Поистине, эта ваша писанина годится только для туалетных стен!"