Сенсация
Летчик-любитель Стен Лундквист над фиордом Хеллему повис на проводе высоковольтной линии. В газетах под заголовком "В рубашке родился" – подробности происшествия и огромные фотографии: самолет поплавками вверх висит над фиордом. Летчик чудом остался жив. Линию обесточили, вызвали вертолет. "Это были минуты ужасные, – рассказал потом потерпевший. – Я думал, сейчас-сейчас меня сдует, а это конец – до воды метров сто". Но самолет держался на проводе прочно, а летчик, висевший в кабине вниз головой, присутствия духа не потерял: уцепился за брошенную веревку…
Наткнуться на провод в Норвегии немудрено. Проезжая, все время видишь опоры электролиний. Провода убегают куда-то в горы, висят над фиордами, соединяют в глуши поселки и домики. Промышленность тут развивается с учетом избытка энергии электричества. Первооснова всему – вода. Реки в этих местах не текут, а бегут. И едва ли не половина из них – в упряжке. За Норвегией – первое место в мире по количеству электрической энергии на душу населения.
Монументы
По числу скульптур-монументов норвежцы тоже едва ли не самые первые в мире. Возможно, сама природа, обтачивая камни водой и ветром, воспитала тут уважение к монументу. Но ни в каком другом месте земли я не видел столько людей из камня и бронзы. Гуще всего заставлен скульптурами Осло. Всякие. И в самых разных местах. По ним можно читать историю государства, узнать людей, которыми тут гордятся, почувствовать стили ваятелей, понять, какие черты человека норвежец особенно ценит.
И есть в столице норвежцев нечто совсем особое – парк, где собрано несколько сотен скульптур. Если бы все на земле пошло прахом и уцелели бы только бронза и камень, по скульптурам этого парка можно бы было понять, какими радостями, страстями и муками жил человек. "Рождение", "Смерть", "Материнство", "Любовь", "Веселье", "Разлука", "Дружба", "Борьба", "Тревога"… Более сотни фигур. И все их исполнил один человек. Тридцать лет непрерывной работы! Поражает, однако, не одержимость творца (это явление частое), поражает вера в художника городской власти, субсидирование долголетней работы. Имя скульптора Вигеланд. Норвежцы любят и чтят его – "второй после Родена", что не мешает, однако, хождению шутки: "Хорошо, что вовремя умер, иначе весь Осло был бы заставлен скульптурами".
Среди монументов есть в Норвегии памятник нашему солдату-освободителю от фашизма. Это благодарность. Есть монумент англичанину Роберту Скотту, проигравшему драматическое соревнование за овладение Южным полюсом норвежцу Амундсену. Это благородство. И есть монумент, в связи с которым вспоминают любопытную шутку истории. В центральном парке перед дворцом короля, до удивления похожим на наш ленинградский Смольный, сидит на бронзовой лошади человек. Это король Карл Юхан, известный еще как француз Бернаддот. Памятник похож на тысячи других конных памятников королям и царям. Но биография короля любопытна. Солдатом он делал французскую революцию. Наполеон произвел его в маршалы. Умер Бернаддот владыкой Швеции и Норвегии. Обмывая тело усопшего, придворные пришли в ужас – на груди короля они прочли татуировку, сделанную в молодости: "Смерть королям!"
"Королевское молоко"
– Коровы в черте города?
– Да. Но это королевские коровы.
Мы вылезли из машины… Президентский самолет, королевская яхта, царский дворец – это понятно. Но королевские коровы… Стадо справных пегих коров, привыкшее к любопытным, лениво паслось на обтянутом проволокой чистом лужку. Приближалось время вечерней дойки, и я живо себе представил, как старичок король Улав V просит налить ему стаканчик парного перед отходом ко сну.
Король в Норвегии не правит, а только царствует. Правят: парламент (стортинг), министры, чиновники. Король же для нации – вроде живого памятника старины. Бережно сохраняют в музее под небом рубленые дома, сараи и мельницы, сохраняется старинная утварь, одежда, старинные лодки. Отчего же с теми же целями не сберечь королевскую должность? Власти у старика никакой, или почти никакой. Но есть у нации кто-то вроде отца. "Как все", король ходит на лыжах, участвует в парусных гонках, открывает государственные церемонии, вручает награды.
Конечно, полагается королю государственное довольствие. Трудно сказать, деньги ли эти невелики и король подрабатывает, или старик, "как все", хочет иметь причастность к земле, к простым делам, но есть у него вот стадо коров. Излишки молока король сдает в кооператив. И очень возможно, что, завтракая в отеле, мы отведали "королевского молока".
И коль скоро о молоке разговор, уместно сказать: молоко норвежцы ценить умеют не только в смысле пищевых его качеств, но и в коммерческом смысле. В стране 44 тысячи коров. Прокормить их непросто. С парохода я видел: старик крестьянин делал что-то на высокой горе. Глянул в бинокль – косит сено. Как он оттуда его переправит? Мне объяснили: сложит в сетку и скатит вниз. Плодородной земли тут немного. Любая куртинка травы тщательно убирается. (На Севере, где трав совсем мало, коров приучили есть рыбу.)
Себестоимость молока высокая. Чтобы сделать его доступным для всех и в то же время поощрить фермеров, государство все молоко покупает "в общий бидон". Продается молоко в магазинах дешевле, чем уплачено за него фермерам. К такому приему сейчас прибегают, впрочем, не только в Норвегии.
За столом
Еда… В любой стране присматриваешься: что едят, как едят? Я был гостем и не думаю, чтобы лакс (лосось), шампиньоны и куропатка, которыми нас угощали, – обычная пища норвежцев. Расспросы и наблюдения позволяют сказать: хлеба норвежцы почти не едят и, кажется, даже и не испытывают в нем потребности – на столе для тебя в лучшем случае маленькая булочка. Вместо хлеба – картошка. Эта привычка сложилась веками. Хлеб привозной, и отношение к нему соответственное. Мясо тоже тут привозное и дорогое, конечно. На обычном столе его еще меньше, чем хлеба. "По воскресеньям для запаха в суп и котлеты", – сказал мне норвежец в беседе на эту тему. Зато в достатке, я бы сказал, обилен сыр самых разных сортов. И, конечно, в избытке рыба. (Одной селедки двадцать сортов.) Из рыбы, особенно трески, норвежцы делают массу разнообразных блюд, опять же в сочетании с сыром и со сметаной.
Норвежцы – сластены. Но сахар тут тоже привозной. И, возможно, поэтому спрессован в кубики раза в четыре меньшие нашего рафинада. Зато в избытке разного рода варенья и джемы: из клюквы, малины, брусники, черники, смородины, голубики. Варенье ты можешь тут обнаружить приправой к любому блюду, даже к селедке, причем сама по себе селедка нередко тоже тут сладкая.
Заметно, ни в коем случае не скаредное, но какое-то уважительное, аккуратное обращение с пищей. Тут ничего не ставят на стол навалом, чем нередко в других районах земли похваляются. Принцип: "Едим, чтобы жить, а не живем, чтобы есть" – тут хорошо усвоен. В прошлом веке Энгельс писал: "Люди здесь… красивы, сильны, смелы…" К этому можно еще добавить – здоровы. Дело, конечно, не только в разумном питании, но и оно в человеческой жизни не последнее дело.
Не едят норвежцы грибов. Удивительно, но эти стоящие близко к природе люди грибов не знают и, пожалуй, даже боятся. Грибов же тут пропасть. Москвичи, живущие в Осло, ходят нередко "только за белыми". Норвежцы, читая в газетах статьи о грибах – "Это едят, и это вкусно!", – тоже пробуют собирать. Но без консультации специалиста грибы домой редко кто носит. То же самое я наблюдал в ГДР. Там (в Лейпциге) мы видели эмалированные пластинки на дверях дома: "Консультант по грибам". В Норвегии "справочные пункты" в субботу и воскресенье организуются прямо в лесу. В одном месте мы видели, как идет консультация. Спортивного вида старушка в очках перебирала содержимое кузовка двух молодых супругов. Грибы она разглядывала, нюхала и даже пробовала на вкус. Итог: "Эти четыре возьмите, остальные следует бросить".
Лыжи
В Осло нам показали фильм, чтобы мы знали, какой бывает Норвегия в зимнее время. Это был гимн лыжам и лыжникам. Нет, чемпионов по бегу мы не увидели (хотя родина этих лыжников чаще всего бывает Норвегия), но мы увидели, как Осло пустеет в выходной день: из четырехсот тысяч с лишним жителей города сто тысяч становились на лыжи. На снегу мы увидели молодежь, пап и мам с рюкзаками, семидесятилетних бабушек, дедушек и трехлетних внучат – все на лыжах! Одни – потихоньку, другие – бегом. (Дистанция 50–60 километров считается нормой для дневного похода.) Для ночлега и убежища в непогоду по всей Норвегии разбросаны домики "хюгге", где лыжник найдет очаг, свечку, дрова и спички.
Нет в обиходе норвежцев предмета, более распространенного, чем лыжи. Есть в Осло и лыжный музей. С изумлением стоишь у деревянных пластинок, которые кто-то в здешних местах надевал для хождения по снегу 2200 (!) лет назад. Лыжи, лодка и колесо – древнейшие изобретения. В этих гористых озерных местах лыжи и лодка были важнее, чем колесо. И каких только лыж не придумано! Охотничьи, беговые, для хождения по горам, лыжи-лапки из ремешков на раме, лыжи, подбитые мехом, лыжи из пластика с металлической оторочкой. Тут, в Норвегии, производят лучшие в мире лыжи. Сырье для них под боком. Главным образом это береза. Но для самых хороших лыж покупают норвежцы в Америке дорогую упругую древесину гикори.
Далеко ли можно уйти на лыжах? Нансен девяносто лет назад на лыжах за 42 дня пересек Гренландию. Другой норвежец, Руаль Амундсен, добрался на лыжах к Южному полюсу. Лыжи, реликвия этих походов, хранятся в музее. И, конечно, норвежцы глядят на эти заостренные и загнутые дощечки как на святыни.
Впечатляет, однако, и жизненная обыденность этой древнейшей оснастки ног для хождения по снегу. На работу – на лыжах, в гости – на лыжах, на охоту, в школу, за почтой, к больному на вызов, в одиночку, всей семьей, как только научился ходить и в годы, когда ноги служат уже еле-еле, – все время и всюду на лыжах! "Норвежец родится с лыжами на ногах" – из всех северных поговорок эта, пожалуй, самая точная.
У воды и в лесах
Едем. Точнее, движемся: на автобусе, на паромах, на маленьком катерке. Наша команда – семь журналистов из европейских стран, которых норвежцы позвали в гости, позвали – пожаловаться на свои нужды, точнее, на южных своих соседей, откуда в Норвегию ветры приносят… Чего только не приносят южные ветры в Норвегию! Нам дали пухлые папки с бумагами разных обследований. Сопровождающие нас ученые по ходу дела (на озерах, на реках, в лесах) объясняют, что происходит в природе Норвегии. Тревога эта серьезна и обоснованна. О ней – разговор особый и обстоятельный. Теперь же представьте разноязычную группу газетчиков под опекой "сестры-хозяйки" (служащей министерства охраны среды) Ирины Сигиец. Перед каждой посадкой в автобус или на катер Ирина считает нас, как цыплят. Расстилает скатерти-самобранки в часы еды, заботится о ночлеге, о расписании паромов и самолетов. Ирине хочется, чтобы нам работалось хорошо и чтобы Норвегия нам понравилась.
Из окошка автобуса эта страна представляется лесом, в котором много озер и лишь кое-где лоскутком зеленеет или желтеет пашня. Дорога тут вьется то круто вверх, то несет тебя вниз, так, что ломит в ушах, будто ты в самолете. Этот пейзаж точно выражается в цифрах. Леса занимают четверть всей территории, два с половиной процента занято пашней, пятую часть занимают озера, остальное – горы, иначе говоря, камень, на котором ничего не растет.
Земля, конечно, не щедрая, но живописная. Озер тут больших и малых 200 тысяч. На карте они прозрачными слезками вытянуты с юга на север. На земле же это тихие синие воды, обрамленные елками и березами, лобастыми валунами, мягким желто-зеленым мхом – наша Карелия, но гористей, куда гористей!
Леса сосновые и еловые поднимаются в горы до какой-то строго определенной природой отметки. А выше – лишь дикий камень, местами сглаженный ледником, местами обрывистый, рваный. Положить дорогу (точнее сказать, прорубить ее в камне) – дело и трудное, и недешевое. Дорог тем не менее много. Их продолжают строить. Соединяют они иногда небольшие лесные поселки – очень важно, чтобы жизнь, сгущенная главным образом на побережье, не угасала и тут, в лесах.
Живут "полесовщики" главным образом тем, что дают им лес и озера. Ель идет на бумагу. Сосны пилят на доски и брусья. Вывозить за рубеж кругляком древесину запрещено – за распиленный лес выручается много больше, чем за сырье. К тому же химия поглощает отходы лесопильного производства.
Озера и реки искони тут были богаты рыбой. И любопытно, что воды – нередко частная собственность. ("Моя речка" – сказал симпатичный норвежец, приглашая половить рыбу.) Нынешний вал туризма и страсть норвежцев к рыбалке частную рыбную речку или какое-нибудь озерцо мог бы сделать золотодонной водой, но приносимые южным ветром отбросы опустошают здешние воды. Мы видели много озер, в которых нет рыбы и нет вообще ничего – пугающе тихая, неживая вода.
В таких местах исчезает, конечно, и след человека. Пустеют леса. Частенько мы видели на озерах лишь старый прикол для лодки и деревянный домишко, из которого ветром давно уже выдуло запах жилья.
Сам лес, нам сказали, тоже страдает от южного ветра. Но тут недуги по времени сильно растянуты и заметить тревожные перемены сразу нельзя. Вот только очень сухие лето и осень наложили на все отпечаток. Повсюду висели предупреждения: "Туристам проход запрещен!" – сухие, как порох, леса берегли от пожаров. Выходя из автобуса поразмять ноги, мы чувствовали, как накален лес: под ногами ломко хрустели мхи и все, что опало с деревьев, на соснах блестели янтарные капли смолы, брусника казалась провяленной, казалось, от спички загорится сам воздух, пропитанный хвойным настоем…
Когда же с автобуса мы пересели на катер, открылась совсем иная Норвегия: светлая, ветреная, умытая соленой водой, источенная заливами, бухтами, кишащая кораблями и лодками, заселенная густо, добротно, обращенная ликом к водяному простору.
Карта Норвегии в общедоступном атласе крадет подробности, упрощает очертания берегов. Зато на огромных листах, подаренных нам для работы, лицо Норвегии нарисовано так, что видны малейшие родинки и морщины. Берег на этой карте выглядит очень затейливым кружевом: узкие бухты, заливы, фиорды, лагуны, мели, мыски, острова – все это так многочисленно, что вполне понимаешь Виктора Гюго, который сказал: "…они утомляют память путешественника и терпение топографа".
Наш катеришко (как, впрочем, и все, что двигалось нам навстречу или нас обгоняло) шел не открытым морем, а в виду берега, между каменных островов, разнообразных, конечно, но похожих все-таки друг на друга оттого, что было их в самом деле до бесконечности много. Большинство – голые, другие с домиком непонятного назначения, с маячной башней, колокольней, путевым знаком черно-белой окраски. Эти прибрежные острова с самолета выглядят, как котлеты на синем блюде. Норвежцы называют их "кальв", то есть "телята".
Не в такие уж давние времена женщины местных поселков, проводив мужей промышлять рыбу или в дальние плавания, вели тут хозяйство. На островах запасался корм для скота. Рядом с весельными лодками от острова к острову вплавь добирались лошади.
Ветер тут всюду крепкий. Но острова унимают волну открытого моря, и потому любая посудина – весельная лодка ли из сосны или большой корабль идут дорогой, проложенной в лабиринте торчащих из моря "телят". Эта дорога сейчас хорошо обозначена множеством огоньков, маяков, всякого рода знаками и упреждениями. Раньше же только лоцман, на память знавший водяную тропу, мог провести тут корабль.
Наш катеришко пришвартовался в местечке, особенно густо засеянном островками. И нас водили на гору, с которой несколько лоцманов, загородившись от ветра кладками из камней, наблюдали когда-то за горизонтом. Конкуренция заставляла быть зорким и скорым. Первым увидев корабль, лоцман бежал к своей лодке и на веслах (иногда скорость хода решала исход конкуренции) спешил встретить гостя. Вознаграждение за провод получал лоцман, первым поднявшийся на корабль.
В лоцманы шли обычно старые моряки, не сумевшие обзавестись семьей и списанные жизнью на берег по старости. Я живо представил себе стариков, стоявших на ветреной лоцманской горке в ожидании кораблей. На стертых ногами камнях высечен круг с перекрестками линий, помогавший, как видно, определять направления к кораблю. Рядом с кругом сохранилось на камне полустертое имя. Улав Лиен. Это след человека, проводившего тут корабли триста – четыреста лет назад.
Меньше всего меняется тут от времени камень. Островов наверняка столько же, сколько их видели самые первые люди. Следы же человеческой жизни время смывает. Но норвежцы, кроме старинных построек, свезенных из разных мест в специальные поселки-музеи, тут, на берегу, умело сохранили поселения моряков от тех времен, когда они ходили за рыбой или в дальние странствия только под парусом и на веслах. И не только гости-туристы, но и сами норвежцы с любопытством разглядывают, какой была пристань когда-то, как выглядели: соляная лавка, чан для приема рыбы, старая церковь, ночлежка для моряков…
Современные городки, поселки и отдельно стоящие домики, проплывая вдоль берега, видишь все время. Жизнь пустила тут корни давно и прочно. И она продолжает тут утверждаться. Три миллиона норвежцев (из четырех) проживают на побережье. Естественно, что вода является главной дорогой, по которой общаются люди и перевозятся грузы. Дорога эта надежная и дешевая. По ней идут большие суда и многие тысячи маленьких – на моторе, под парусом, просто на веслах. "Вода – это наше шоссе", – скажет норвежец. Особенность здешней водной дороги в том, что во многих местах она глубоко и ветвисто взрезается в сушу. И тут уж некуда деться – придется сказать о фиордах.
Фиорды
Можно совсем забыть географию, но слово фиорд почему-то у каждого крепко сидит в голове. Можно мало что знать о Норвегии, но каждый скажет что-нибудь о фиордах. Что же это все-таки за явление – фиорд?