Книга Н. Я. Мандельштам "Об Ахматовой" – размышления близкого друга о творческом и жизненном пути поэта, преисполненное любви и омраченное горечью утраты. Это первое научное издание, подготовленное по единственной дошедшей до нас машинописи. Дополнением и своеобразным контекстом к книге служит большой эпистолярный блок – переписка Н. Я. Мандельштам с Анной Ахматовой, Е. К. Лившиц, Н. И. Харджиевым и Н. Е. Штемпель.
Содержание:
Надежда Яковлевна Мандельштам - Об Ахматовой 1
В поисках концепции: книга Надежды Мандельштам об Анне Ахматовой на фоне переписки с современниками 1
I. Голос старого друга 1
II. "Вся наша жизнь прошла вместе…" 5
III. Тата и лютик 6
IV. Первый старатель 9
V. Воронежская Беатриче 16
VI. Сквозь птичий глаз 19
Примечания 22
От составителя 24
Надежда Мандельштам Об Ахматовой 25
Примечания 46
Из переписки Н.Я. Мандельштам 51
I. Ануш (Переписка с А.А. Ахматовой) 51
II. Тата (Письма к Е.К. Лившиц) 59
III. Николаша (Переписка с Н.И. Харджиевым [27] ) 60
IV. Наташа (Переписка с Н.Е.Штемпель [28] ) 71
Список сокращений 85
Указатель имен [29] 85
А 85
Б 85
В 86
Г 86
Д 86
Е 86
Ж 87
И 87
Й 87
К 87
Л 87
М 88
Н 88
О 88
П 88
Р 89
С 89
Т 89
У 89
Ф 89
Ц 89
Ч 90
Ш 90
Э 90
Ю 90
Я 90
Надежда Яковлевна Мандельштам
Об Ахматовой
В поисках концепции: книга Надежды Мандельштам об Анне Ахматовой на фоне переписки с современниками
I. Голос старого друга
… Прочел я ее "одним дыхом", да иначе ее и читать нельзя…
Александр Твардовский
У автора рукописи есть религия – это поэзия, искусство.
Варлам Шаламов
1
"Дав пощечину Алексею Толстому, О.М. немедленно вернулся в Москву…" – этот зачин к "Воспоминаниям" Надежды Яковлевны Мандельштам вошел в число самых известнейших в русской прозе XX века, узнаваемых с первого взгляда.
Впервые Н.Я. села писать воспоминания летом 1958 года в Тарусе, вскоре после того, как прекратила преподавать в Чебоксарах и вышла на пенсию. Работа над кандидатской диссертацией потребовала у Н.Я. немало сил и лет, но, определенно, дала ей навык систематической работы над темой. И хотя пенсия по возрасту, которая ей полагалась, была настолько мизерной, что со временем она снова стала искать себе новый вуз, – тем не менее за три с лишним года, что Н.Я. провела в Тарусе, она если и не завершила "Воспоминания", то написала большую их часть; отдельные главы она давала читать самым верным и проверенным знакомым.
Наиболее ранней "внутренней рецензией" оказался тридцатипятистраничный отзыв Александра Александровича Любищева, знакомившегося даже не с "Воспоминаниями", а с отдельными их главами ("Капитуляция", "Труд", "Майская ночь" и "Дата смерти"). Читал он их внимательно, отвечал основательно, так что дата его замечаний – июнь-июль 1961 года – указывает на то, что машинопись от Н.Я. он получил, скорее всего, весной – в апреле или мае1.
М.К. Поливанов датирует завершение работы над первой книгой мемуаров Н.Я. о Мандельштаме началом 1962 года2, но он, вероятно, зафиксировал лишь один из моментов ее промежуточного завершения, поскольку работа продолжалась и в 1962–1964 годах – во Пскове, во время учебных семестров, и, особенно, в Тарусе, во время летних каникул.
Пожалуй, детальней и достоверней всего заключительная фаза работы Н.Я. над "Воспоминаниями" запротоколирована в дневнике драматурга Александра Константиновича Гладкова, с которым Н.Я. познакомилась в январе 1960 года в Тарусе и долгое время поддерживала самые дружеские и доверительные отношения. Она не только давала ему читать свои воспоминания в рукописи, но и выслушивала, не морщась, его замечания. Впервые Гладков читал еще незаконченную рукопись в августе 1961 года, а 4 февраля 1962 года он отмечает в дневнике: "Н.Я. начала писать едва ли не самую важную главу в своей работе"3.
Согласно дневнику Гладкова, Н.Я. еще как минимум дважды "кончала" свои "Воспоминания" – осенью 1963 и осенью 1964 года. Запись от 1 мая 1963 года: "Н.Я. дает мне читать еще 120 стр. своей рукописи, уже доведенной до лета 1937 года, с отступлениями разного рода (напр., "М[андельшта]м и книги" и пр.). Хорошо и точно"4. Это явное свидетельство того, что работа Н.Я. над воспоминаниями – в самом разгаре: и началась много раньше, и от завершения далека.
Двадцать девятого сентября 1963 года Гладков записывает в дневник:
Заходил прощаться к Над. Як. Она уезжает опять в Псков, на этот раз с великой неохотой и плохими предчувствиями. Она закончила свою "книгу", осталось кое-что отделать – это замечательный памятник поэту и страстное свидетельство о времени. Есть и преувеличения, и односторонность, но как им не быть с такой каторжной жизнью. На редкость умная старуха. Мало таких встречал.5
Книга, однако, всё еще не была завершена, работа над ней продолжалась еще около года. Известно, что в начале сентября
1964 года Н.Я. давала ее читать Ариадне Эфрон:
… на днях Мандельштамша, под страшным секретом, дала мне читать свои воспоминания. Сплошной мрак, всё – под знаком смерти; а когда так пишут, то и жизнь не встает. Как бы ни была глубоко трагична жизнь О [сипа] Э [мильевича], но ведь она была жизнью – до последнего вздоха. В ее же воспоминаниях (Над[ежды] Як[овлевны]), в ее трактовке основное – обстоятельства пути человека, а не сам этот путь, как бы он ни был сродни Голгофе. А ведь в жизни истинного поэта "обстоятельств" нет, есть Рок, под них подделывающийся. Воспоминания же – обстоятельно-обстоятельственны, и от этого – мутит. Впрочем, написано неплохо, она умна и владеет пером, но… "чему это учит"?6
А 31 октября 1964 года Гладков записал: "[Н.Я.] кончила книгу и кладет ее "в бест"7. Я уговаривал ее сдать экземпляр в ЦГАЛИ. Она плохо выглядит, лежала дома час с грелкой, но весела. Сегодня ей 65 лет"8.
Вот тут-то, судя по всему, и следует поставить датирующую точку. В начале 1966 года, на православное Рождество, машинопись "Воспоминаний" была переправлена Н.Я. на Запад.
Ю. Фрейдин относит завершение этой работы к концу 1965 или даже к 1966 году. Конечно, авторское совершенствование и доводка текста не останавливаются, как правило, никогда. Но Фрейдин имеет в виду другое: в его машинописи "Воспоминаний" книга завершается отсутствующей в западных изданиях главкой "Мое завещание". Это эссе было написано в декабре
1966 года, – то есть в самый разгар работы над следующей – публикуемой нами только теперь – книгой. В то же время ни на одном книжном экземпляре "Воспоминаний", вышедших в "тамиздате" (без этого эссе), Н.Я. ни разу не попыталась восстановить или обозначить указываемую Фрейдиным композицию9. Думается, что тут мы имеем дело именно с композиционным ходом Н.Я., мысленно включившей "Мое завещание" в некие будущие издания в качестве своего рода приложения или постскриптума.
Н.Я. давала читать свою книгу только близким друзьям и лишь с большими предосторожностями, и, конечно же, естественно было бы ожидать, что одним из первых ее читателей была Ахматова. Однако фраза из "Листков из дневника" – "Не моя очередь вспоминать об этом. Если Надя хочет, пусть вспоминает"10 – документирует лишь то, что А.А. определенно знала о том, что Н.Я. пишет воспоминания. Да и сама Н.Я. держала ее в курсе дела, когда писала ей в начале января 1964 года из Пскова: "Работать легко, но я уже не могу. Скоро кончу".
Но, как ни странно, в число их читателей А. А. вообще не входила. Нет ни одного свидетельства о том, что А.А. ее читала, как и о том, что Н.Я. давала ее читать. Сообщение Ю. Фрейдина о том, что в конце 1965 года А.А., с начала ноября лежавшая в больнице, "успела получить один из немногих машинописных экземпляров", 11 – не более чем предположение. А предположения, что, первое, неразысканная надпись А.А. на "Беге времени" – "Другу Наде, чтобы она еще раз вспомнила, что с нами было" – не что иное как напутствие и чуть ли не призыв А.А. к Н.Я. написать новую книгу воспоминаний, и, второе, что некий отзыв А. А. о "Воспоминаниях", заглазный и неодобрительный, дошел до Н.Я.12 (и, продолжим мысль, стал одной из причин "отказа" Н.Я. от ее книги об Ахматовой), – всего лишь догадки.
В то же время есть прямые свидетельства об обратном. Ане Каминской, прочитавшей "Воспоминания" в самиздате и сказавшей: "Акума, там есть много о тебе", – А.А. недоуменно заметила: "Казалось бы, надо было Наде показать мне, прежде чем распространять свою книгу"13. А Анатолию Найману, своему фактическому литературному секретарю, она так сказала о рукописи Н.Я.: "Я ее не читала. <.. > Она, к счастью, не предлагала – я не просила"14.
В ахматовских репликах явно сквозит отчетливое стремление – уклониться от чтения воспоминаний Н.Я. Тут можно, конечно, припомнить и общую для обеих – и А.А., и Н.Я. – "аллергию" на мемуары типа "жоржиковых" (Г. Иванова), но главное всё же в другом – в желании А.А. избежать неизбежного в таком случае выяснения и ревизии отношений с Н.Я.
Примерно такими же соображениями руководствовалась и Н.Я., не показывая А.А. свою первую книгу или ее фрагмент. Чисто физических возможностей сделать это было предостаточно – они виделись по нескольку раз в год, в Москве или Ленинграде15, и отношения, как показывает их переписка, были в 1960-е годы вполне безоблачными16.
Однако "новая" Н.Я., с написанием мемуаров окончательно порвавшая с тою прежней, почти бессловесной – вблизи и в тени О.М. и А.А. – "Наденькой", прекрасно понимала, чем это им обеим грозит. Крахом, полным разрывом отношений – причем почти независимо от того, что именно об А.А. она написала! Идти на этот риск Н.Я. решительно не хотела, но и не писать она уже тоже не могла.
Никого, кроме А.А., такие меры предосторожности, конечно, уже не касались, и у "Воспоминаний" Н.Я. вскоре появились первые желанные и благодарные читатели17. Так, в 1964 году "Воспоминания" прочел высоко чтимый Н.Я. художник – Владимир Вейсберг. Он называл их "великой книгой"18. А в июне
1965 года – с рукописью знакомился такой дорогой для Н.Я. читатель, как Варлам Шаламов. О своих впечатлениях он написал подробно и дважды – 29 июня самой Н.Я., а незадолго до этого – Н.И. Столяровой, где так сформулировал свои впечатления от прочитанного:
...
В историю русской интеллигенции, русской литературы, русской общественной жизни входит новый большой человек. Суть оказалась не в том, что это вдова Мандельштама, свято хранившая, доносившая к нам заветы поэта, его затаенные думы, рассказавшая нам горькую правду о его страшной судьбе. Нет, главное не в этом и даже совсем не в этом, хотя и эти задачи выполнены, конечно. В историю нашей общественности входит не подруга Мандельштама, а строгий судья времени, женщина, совершившая и совершающая нравственный подвиг необычайной трудности. <.. >
В литературу русскую рукопись Надежды Яковлевны вступает как оригинальное, свежее произведение. Расположение глав необычайно удачное. Хронологическая канва, переплетенная то с историко-философскими экскурсами, то с бытовыми картинками, то с пронзительными, отчетливыми и верными портретами, – в которых нет ни тени личной обиды. Вся рукопись, вся концепция рукописи выше личных обид и, стало быть, значительней, важнее. Полемические выпады сменяются характеристиками времени, а целый ряд глав по психологии творчества представляет исключительный интерес по своей оригинальности, где пойманы, наблюдены, оценены тончайшие оттенки работы над стихом. Высшее чудо на свете – чудо рождения стихотворения – прослежено здесь удивительным образом. <… >
Вернемся к рукописи. Что главное здесь, по моему мнению? Это – судьба русской интеллигенции. <.. >
Рукопись эта – славословие религии, единственной религии, которую исповедует автор, – религии поэзии, религии искусства. <… > Огромную роль в жизни и душевной крепости автора сыграла Анна Андреевна Ахматова, но и роль Надежды Яковлевны в жизни Ахматовой, конечно, очень велика, да еще в самом мужественном, в самом достойном плане. <… > Поздравьте от меня, Наталья Ивановна, Надежду Яковлевну. Ею создан документ, достойный русского интеллигента, своей внутренней честностью превосходящий всё, что я знаю на русском языке. Польза его огромна.19
В письме к Н.Я. он подхватил ее тезис об особой роли акмеизма в русской поэзии и культуре:
...
Доктрина, принципы акмеизма были такими верными и сильными, в них было угадано что-то такое важное для поэзии, что они дали силу на жизнь и на смерть, на героическую жизнь и на трагическую смерть. <…> Рукопись эта закрепляет, выводит на свет, оставляет навечно рассказ о трагических судьбах акмеизма в его персонификации. Акмеизм родился, пришел в жизнь в борьбе с символизмом, с загробщиной, с мистикой – за живую жизнь и земной мир. <… >
Рукопись отвечает на вопрос – какой самый большой грех? Это – ненависть к интеллигенции, ненависть к превосходству интеллигента. <…>
У автора рукописи есть религия – это поэзия, искусство.20
Кстати, в начале 1968 года, покуда "Воспоминания" еще не вышли на Западе, Н.Я. предприняла дерзкую попытку предложить их не куда-нибудь, а в "Новый мир". Вот что ответил ей А.Т. Твардовский 9 февраля 1968 года на официальном бланке журнала:
...
Глубокоуважаемая Надежда Яковлевна!
Большое Вам спасибо за предоставленную мне возможность прочесть Вашу рукопись.
Не собираюсь писать на нее "внутреннюю рецензию", вряд ли и Вы в этом нуждаетесь, – скажу только, что прочел я ее "одним дыхом", да иначе ее и читать нельзя – она так и написана, точно изустно рассказана в одну ночь доброму другу, перед которым нечего таиться или чем-нибудь казаться. Словом, книга Ваша счастливым образом совершенно свободна от каких-либо беллетристических претензий, как это часто бывает в подобных случаях. А между тем написана она на редкость сильно, талантливо и с собственно литературной стороны – с той особой мерой необходимости изложения, когда при таком объеме ее ничто не кажется лишним. Даже своеобразные повторения, возвращения вспять, забегания вперед, отступления или отвлечения в сторону, вбок – всё представляется естественным и оправданным.
Трагическая судьба подлинного поэта, при жизни до крайности обуженной, внутрилитературной известности, вдруг захваченного погибельной "водовертью" сложных и трагических лет, под Вашим пером приобретает куда более общезначимое содержание, чем просто история тех испытаний, какие выпали на Вашу с Осипом Эмильевичем долю.
Мне хочется сказать Вам, что книга эта явилась как выполнение Вами глубоко и благородно понятого своего долга, и сознание этого не могло не принести Вам достойного удовлетворения, как бы ни трудно было Вам вновь и вновь переживать пережитое. <.. >
Я ни на минуту не сомневаюсь, что книга Ваша должна увидеть и увидит свет, – потому и называю рукопись книгой, – только относительно сроков этого, к сожалению, я не могу быть столь же определенным.21
Твардовский даже не подозревал, что сроки эти не так уж и далеки. Он, конечно же, имел в виду книгоиздание в Союзе, где выход книги Н.Я. на самом деле был решительно невозможен. А вот на Западе бикфордов шнур издания "искрился" уже вовсю. В начале 1966 года, на православное Рождество, ее увез к себе в Принстон Кларенс Браун: с ним оказалась вплотную связана издательская судьба обеих мемуарных книг Н.Я. – "Воспоминаний" и "Второй книги" – на Западе.
В 1970 году, почти одновременно, в нью-йоркском издательстве им. Чехова и в лондонском издательстве "Atheneum" вышли массовые русское и английское издания22. Английское вышло под названием, обыгрывавшим то состояние, в котором Н.Я. тогда пребывала: "Норе against hope", что-то вроде "Надежде вопреки"). За ним и за рецензиями в лучших журналах и таблоидах последовал целый вал переводов едва ли не на все европейские языки – известность и слава Н.Я. быстро превзошла известность стихов О.М., также интенсивно, но понемногу переводившихся во второй половине 1960-х годов (благодаря успеху американского издания О.М. по-русски).
Конечно, эти издания, особенно переводные, были не свободны от разного рода дефектов: в силу понятных причин автор была не в состоянии ни держать корректуры, ни визировать наборные рукописи. До выхода в СССР оставалось подождать еще два десятилетия – в 1989 году в издательстве "Книга" вышли "Воспоминания" с послесловием Николая Панченко, а в 1990 году в издательстве "Московский рабочий" – "Вторая книга" с предисловием Михаила Поливанова. Этому предшествовали первые советские публикации в периодике – в журнале "Юность" (1988, № 8; 1989, № 7–9), подготовленные Ю. Фрейдиным и С. Василенко, а также в двухнедельнике "Смена" (1989, № 2).