"…мною было предложено в своё время разделение урана на изотопы термодиффузионным методом".
Заканчивалась записка выводом:
"… будущее использование U-235 возможно лишь при наличии достаточных запасов урана в стране. Запасы его не выявлены".
Иными словами, в отзыве профессора оптимизма было мало. Виноградов рекомендовал отложить любой (даже самый заманчивый) проект до тех пор, пока "ядерная проблема" не будет окончательно проработана в теоретическом плане.
Документ, составленный академиком Иоффе, тоже не давал больших надежд на скорое решение "уранового вопроса". Зато был исключительно деловым, поскольку в нём подробно рассматривалась суть вопроса:
"В ответ на Ваш запрос о положении проблемы использования внутриатомной энергии урана сообщаю:
1. Основными специалистами, к которым прежде всего следует обратиться, являются И.В. Курчатов (ЛФТИ) и его сотрудники Флёров и Петржак, Зельдович и Харитон (ЛИХФ)".
Далее Абрам Фёдорович излагал (в пяти пунктах) причины, которые, по его мнению, препятствуют продвижению уранового дела вперёд. В частности, он писал (исходя из выводов всё тех же Зельдовича и Харитона), что единственным материалом, способным осуществить цепную реакцию в уране…
"… следует считать тяжёлый водород (дейтерий). Потребуется большое количество его (порядка тонны), для изготовления которых необходимо затратить около 1 миллиона рублей и электроэнергию, даваемую Днепрогэсом в течение суток".
Ссылка на Днепрогэс, вне всяких сомнений, делалась для того, чтобы у тех, кто будет читать эту записку, не осталось никаких иллюзий относительно затрат, которые потребуются на осуществление атомного проекта.
Затем следовал вывод, звучавший не так уверенно:
"Таким образом, возможность технического использования энергии урана нельзя считать исключённой при настоящем состоянии наших знаний".
И перечислялись мероприятия (также в пяти пунктах), необходимые "для форсирования этой проблемы".
Завершалась записка рекомендацией:
"Общее руководство всей проблемой в целом следовало бы поручить И.В. Курчатову как лучшему знатоку вопроса, показавшему на строительстве циклотрона выдающиеся организационные способности".
В наши дни на эти слова академика Иоффе ссылаются очень часто. Дескать, смотрите, задолго до практического развёртывания работ по созданию советской атомной бомбы Абрам Фёдорович предлагал именно Курчатова в качестве руководителя такого архисложного дела.
Да, Иоффе действительно предлагал.
Но обратим внимание на то, как он это делал.
В его записке вслед за словами: "возможность технического использования энергии урана нельзя считать исключённой", шли слова: "общее руководство всей проблемой в целом следовало бы поручить…".
Что они означают?
Только одно: Абрам Фёдорович имел в виду не научное, а всего лишь "общее" руководство "техническими" вопросами. Он по-прежнему не видел в Курчатове учёного, способного на гениальные озарения. Считая его всего лишь "лучшим знатоком вопроса" и "выдающимся организатором", не более того.
Когда оба заключения (Виноградова и Иоффе) поступили в Академию наук, Светлов приложил к ним заявку Маслова, подшил к делу и сдал в архив. При этом, видимо, полагал, что поступил абсолютно правильно. Ведь если даже сам академик Иоффе сомневается, что можно говорить о каком-то Маслове, кандидате наук 27 лет от роду! Мало ли что могло взбрести ему в голову? К тому же кандидатов в стране - пруд пруди, а Академия - одна.
Однако в Харькове думали иначе. И в Москву полетело новое письмо. На этот раз уже от научного руководителя ЛУНа Фрица Ланге. В его письме не было ни слова о важности (для обороны страны) "урановой проблемы", а лишь сообщалось, что разделять изотопы урана, по мнению харьковчан, лучше всего с помощью центрифуги.
Забегая вперёд, скажем, что "центрифугальный метод" спустя годы будет признан самым эффективным из всех существовавших на тот момент, и атомная отрасль СССР возьмёт его на вооружение. Но в 1940-м аргументы доктора Ланге ни на кого не произвели впечатления. Предлагавшийся им "метод" был воспринят как очередной заумный "прожект" с весьма неясными перспективами. И письмо научного руководителя ЛУНа с лёгким сердцем положили туда, где уже покоилась масловская заявка, то есть под сукно.
Поступали ли в тот момент какие-то другие предложения от советских физиков по тому же "урановому вопросу"?
Поступали.
К примеру, 29 августа 1940 года группа ленинградских учёных во главе с Курчатовым направила в Президиум Академии наук письмо с изложением насущных "атомных" потребностей. Физики (в который уже раз!) напоминали о том, что их работа периодически застопоривается из-за катастрофической нехватки урана. И весьма категорично заявляли, что научные исследования могут быть продолжены лишь "… при условии предоставления… чистого металлического урана (99–98 % чистоты) в количестве до 1 кг". Мало этого, у исследователей могла "… возникнуть необходимость постановки опытов со см, есью металлического урана в количестве до 300 кг с водой". Но такой "уймы" урана у них, конечно же, не было. Поэтому послание ленинградцев завершалось словами:
"Мы считаем необходимым:
1) созвать в конце сентября 1940 г. специальное совещание при Президиуме Академии наук, посвящённое проблеме урана;
2) создать при АН СССР фонд урана в количестве нескольких тонн для опытов по цепной реакции.
Проф. доктор И. Курчатов, проф. Ю. Харитон, ст. научн. сотрудник Л. Русинов, научный сотрудник Г. Флёров".
Какова судьба этого письма? Его так же благополучно подшили к делу.
"Ядерщики" против "уранщиков"
Летом 1940 года американские физики Филипп Абельсон и Эдвин Макмиллан открыли первый трансурановый элемент нептуний-239. Ими же был описан лантан-фторидный метод получения плутония. Для разделения изотопов урана Абельсон предложил использовать термодиффузию. Об этом сообщил журнал "Physical Review".
В Советском Союзе в это время на своё первое заседание собиралась созданная Вернадским Комиссия Президиума Академии наук СССР по проблеме урана (она же - Урановая комиссия). Мероприятие назначили на 16 сентября 1940 года.
Входивший в состав Комиссии директор ФИАНа Сергей Вавилов шёл на заседание без всякого энтузиазма - ведь там собирались явные конкуренты (Вавилов-то возглавлял другую Комиссию - ядерную), и никто из них не был специалистом по урану.
Вот почему Сергей Иванович сразу попросил слова и принялся знакомить членов Комиссии с неутешительными результатами зарубежных исследований.
"ВАВИЛОВ. Американские сведения о получении значительного количества изотопа-235 не подтверждаются, серьёзная пресса относится к вопросу без особого интереса".
И академик горько пошутил:
"ВАВИЛОВ. Интереса проблема, конечно, большого, но особо благоприятных перспектив пока не видно".
Вывод напрашивался сам собой: уж если могучий Запад относится к урану без особого энтузиазма, зачем же нам браться за это бесперспективное дело, тратить на него силы, время и деньги?
Выступивший затем профессор Харитон поддержал скептически настроенного Вавилова, повторив (в который уже раз), что по расчётам его и Зельдовича обогащение урана изотопом-235 потребует столько же энергии, сколько "можно ожидать в результате реакции". Поэтому надеяться на получение от расщепления атомного ядра какого-то "особого энергетического выигрыша" не имеет никакого смысла.
Сообщение председателя Урановой комиссии академика В.Г Хлопина тоже было весьма унылым: "… с добычей урана дела обстоят очень плохо". Однако исследовательские работы с металлом, заметных месторождений которого в стране пока не обнаружили, академик всё же советовал продолжить. И порекомендовал ввести в состав Комиссии профессора-химика Несмеянова, а также харьковчан Ланге и Лейпунского.
Через полторы недели, 26 сентября 1940 года, состоялось очередное заседание другой Комиссии - по атомному ядру. Открывая прения, председатель "ядерщиков", академик Вавилов, сразу же высказал свои сомнения относительно правомерности существования конкурентной Комиссии, состоявшей из "уранщиков".
"ВАВИЛОВ. И без неё в Академии есть Ядерная комиссия, в которой мы сейчас заседаем, есть Комиссия по изотопам. Эти две комиссии вместе с избытком обеспечивают этот вопрос".
Иными словами, академик недоумевал, зачем надо было создавать ещё одну комиссию, третью?
Вавилова поддержали.
"ИОФФЕ. Я вообще считаю, что постановление об этой комиссии есть дилетантское произведение людей, не знающих этого дела.
ВАВИЛОВ. Я также считаю, что наша Комиссия имеет право и даже обязанность высказать своё мнение о целесообразности работы этой Урановой комиссии. Я лично уже два раза высказывался против создания этой комиссии…
ЛЕЙПУНСКИЙ. Поскольку такая Урановая комиссия уже существует, вряд ли следует думать, что она может быть распущена. Мне кажется, что это сомнительно".
Разволновавшихся ядерщиков поспешил успокоить их более рассудительный коллега.
"АЛИХАНОВ. Проблема урана, несомненно, очень интересна, но не слишком ли много мы об этом говорим,? По крайней мере, на нашем Отделении по поводу этой проблемы рассказывалось четыре раза: два раза об этом рассказывал Игорь Васильевич, затем я об этом говорил. И сейчас - в четвёртый раз!"
И учёные успокоились. В самом деле, на этом уране свет что ли клином сошёлся? Стоит ли эта тема того, чтобы тратить на неё столько времени и сил?
Члены Ядерной комиссии не сомневались в том, что время, которое тратилось на подобные дискуссии, уходило впустую. Но с этим ничего нельзя было поделать - в ту пору главным событием, а порою и самым главным делом в работе любого учреждения (включая научное) считалось собрание коллектива. Партийное или профсоюзное - не важно, главное, чтоб люди собрались вместе! Действенность подобных мероприятий определялась по активности их участников. По речам и репликам, в которых непременно должна была присутствовать критика и самокритика.
На том сентябрьском собрании "ядерщиков" больше всего критических замечаний звучало в выступлении представителя УФТИ Александра Лейпунского. В его докладе, основанном на всё тех же расчётах Зельдовича и Харитона, часто встречались обороты типа: "возможности туманны", "путь необоснован", "результат получен отрицательный", "это ещё не подсчитано", "экспериментальных данных нет" и так далее.
Что же касается обогащения урана, то это дело и вовсе было поставлено под сомнение.
"ЛЕЙПУНСКИЙ. Были сделаны какие-то расчёты относительно стоимости обогащения. И эти очень ориентировочные расчёты дают фантастические цифры. Во всяком случае, полученная энергия будет стоить весьма дорого. Да и само исследование будет стоить очень дорого… Это необычайно тяжёлый путь, и говорить об этом пути следует только во вторую очередь".
С подобной постановкой вопроса категорически не согласился академик Иоффе, который тут же заявил Лейпунскому.
"ИОФФЕ. Вот вы, Александр Ильич, говорите о необычайной дороговизне. Но если речь идёт о том, чтобы сбросить тонну или полтонны урана и взорвать половину Англии, тут о дороговизне можно не говорить".
Как тут по примеру древних римлян не воскликнуть: "O tempora, o mores!" - "О времена, о нравы!"? Академик Иоффе, интеллигентнейший человек, умнейшая голова, спокойный, доброжелательный учёный - и такие страшные слова: "взорвать половину Англии"!
Но самое печальное в этой истории состоит, пожалуй, в том, что никто (никто!) из тех, кто услышал этот чудовищный призыв ("взорвать половину Англии"), не нашёл в нём ничего из ряда вон выходящего. Учёные спокойно продолжали обсуждать свои урановые проблемы.
"АЛИХАНОВ. Всё, что делается по урану, упирается в отсутствие урана!..
РУСИНОВ. Необходимо также проверить теоретические расчёты Харитона!..
ВАЛЬТЕР. Необходимо централизовать производство продуктов урна! Эти работы не следует дробить по отдельным институтам!..
ВАВИЛОВ. Ядерной комиссии необходимо обратить внимание Урановой комиссии на то, что все физики, занимающиеся этим вопросом, чрезвычайно приветствуют то обстоятельство, что вопрос о разведке урановых месторождений поднимается серьёзно…
ИОФФЕ. Мы всемерно приветствуем поиски урановых руд!".
Один из выступавших, физтеховец Лев Русинов, напомнил и о гелии. Сославшись при этом на высказывание Иоффе. Но вовсе не в связи с Англией:
"РУСИНОВ. Абрам Фёдорович говорит о тяжёлой воде… Гелий - более тяжёлый, чем тяжёлая вода. Поэтому осуществить опыт с гелием было бы значительно легче. Отсюда интересно выяснить вопрос: можно было бы получить тонну гелия?".
Старший научный сотрудник ФИАНа Михаил Иванович Филиппов, как бы завершая "атаку" на Урановую комиссию, предложил засекретить работу "ядерщиков" и собираться на свои сепаратные совещания втайне от "уранщиков":
"ФИЛИППОВ. Мне кажется, необходимо, может быть, не заявляя об этом в Урановой комиссии, в ближайшее время созвать такое совещание.
ВАВИЛОВ. Мне кажется, что рациональнее всего устроить такое совещание в Ленинграде.
ФИЛИППОВ. И второе - в Харькове.
ВАВИЛОВ. Такое совещание мы поручим созвать в Ленинграде уже в начале ноября".
Здесь следует заметить, что на подобные "конструктивные" совещания физики-ядерщики собирались в 1940 году неоднократно.
В тот же день состоялось ещё одно аналогичное мероприятие - заседание Бюро Отделения физико-математических наук. На нём среди множества прочих рассматривался вопрос о выдвижении кандидатов на Сталинскую премию. Было предложены кандидатуры трёх академиков: Петра Леонидовича Капицы, Леонида Исааковича Мандельштама и Николая Дмитриевича Папалекси.
Иоффе предложил включить в список соискателей фамилии молодых физиков, открывших спонтанное деление урана.
Продолжение "спонтанной" истории
В науке, как известно, мало сделать открытие. Нужно, чтобы о нём своевременно узнали другие учёные и признали приоритет "первооткрывателя".
Это многократно проверенное правило на всю жизнь запомнили физики Петржак и Флёров, которым выпала удача открыть явление спонтанного деления урана. Молодые люди жаждали признания, а вместо этого они, по словам Георгия Флёрова:
"… год ходили со своим спонтанным делением. Доложили на семинаре, о нём узнали в других местах. Пошли разговоры:
- Вот на Западе ничего подобного нет, значит, ученики Иоффе и Курчатова сделали ошибочную работу. У них там, в Физтехе всегда торопятся, сам Иоффе торопится и ошибки делает…".
Иными словами, к молодым исследователям стали относиться как к выскочкам, претендующим на лавры серьёзных учёных-исследователей.
Но потом произошёл перелом. Исай Гуревич рассказывал:
"Но когда всё было доказано, Игорь Васильевич больше и минуты не хотел ждать. И потому заставил Флёрова и Петржака срочно написать сообщение, а Иоффе - послать его в "Physical Review". Это было сложное дело - осень 1940 года, в Европе уже идёт война, сообщение в Америку можно передать только из Англии по подводному кабелю. И вот каблограммой - роскошное слово, не правда ли? - сообщение было передано и вскоре увидело свет".
Между тем в Европе, вовлечённой в сражения мировой войны, все публикации по атомной тематике были строжайше запрещены. Лишь советские физики продолжали рассылать по редакциям иностранных журналов материалы, содержание которых во многих странах относилось к разряду государственной (и даже военной) тайны.
Что же касается признания приоритета "первооткрывателей" спонтанного деления, то ещё 26 мая 1940 года на сессии Отделения физико-математических наук с сообщением об открытии, сделанном его учениками, выступил Игорь Курчатов. И сессия постановила:
"Ввиду большого принципиального значения работы поставить вопрос о премировании Флёрова и Петржака перед Президиумом Академии наук".
В этой фразе, кроме некоторой витиеватости, вроде бы нет ничего особо примечательного. Разве что фамилии физиков стоят не в той последовательности, как их ставили прежде, - не в алфавитном порядке!
Но именно это обстоятельство и вызвало бурю возмущения. Инициатором протестов стал директор Радиевого института академик В.Г.Хлопин, который, по словам Флёрова, "… был очень ревнив к успеху своего института, своей научной школы, своих учеников".
Для восстановления справедливости 29 мая (то есть через три дня после выступления Курчатова) на общем собрании Академии наук Хлопин выступил с сообщением, в котором речь шла о том же открытии, но "первооткрыватели" представлялись в ином порядке (в том, в каком, по мнению Хлопина, их и следовало их представлять):
"… сотрудник Радиевого института Петржак и Флёров из ЛФТИ".
Таким образом, попытка физтеховцев поставить своего физика на первое место решительно пресекалась.
Однако в ЛФТИ сдаваться не собирались. И обвинили Хлопина в попытке приписать приоритет открытия Радиевому институту. В Президиум Академии наук тотчас полетело возмущённое письмо, содержавшее требование немедленно исправить допущенный директором РИАНа "неверный порядок перечисления фамилий".
С этого момента всякий раз, когда речь заходила о спонтанном делении урана, представители ЛФТИ говорили, что явление открыто Флёровым и Петржаком. Сотрудники же РИАНа неизменно утверждали, что "первооткрывателями" следует считать Петржака и Флёрова.
26 сентября 1940 года в Комиссии по атомному ядру началось выдвижение кандидатов на соискание Сталинских премий. Первым выступил директор ЛФТИ:
"ИОФФЕ. Было предложение нашего института о том, чтобы выдвинуть работу Флёрова и Петржака по самопроизвольному распаду урана. Впрочем, я считаю, что к ним нужно присоединить и Курчатова.
ВАВИЛОВ. Мы об этом говорили. Работа эта, несомненно, очень интересная. Но тут возникает одно сомнение. Не лучше ли представить эту работу в следующем году, когда она будет окончательно закончена.?
АЛИХАНОВ. Мне кажется, Сергей Иванович, что всякая работа, выдвигающаяся на премию или не выдвигающаяся, всегда продолжается. Что же касается данной работы, то она почти целиком закончена, причём 99,9 % шансов за то, что результаты не изменятся.
ИОФФЕ. Я считаю, что эту работу можно представить на премию. Это большой, очень тонкий и серьёзный труд…
КОЛМОГОРОВ. Как вы считаете, Абрам Исаакович, целесообразно ли принять предложение Абрама Фёдоровича о выдвижении троих лиц?".