"Когда началась война, мне было 10 лет. Вскоре начались бомбежки и обстрелы. Мальчики-подростки дежурили на чердаках, гасили зажигалки, а мы дети, носили песок и воду. Конечно, было очень страшно. И как только появлялся характерный звук самолета-фашиста, не дожидаясь сирены, я бежала в бомбоубежище, что находилось в метрах 100 от дома. Звук сирены, лет пятьдесят после окончания войны, я не могла спокойно переносить. Школа в 1941–1942 году не работала. Учась в 1942–1943 году в 78 школе на Зверинской улице, д. 21, во время налетов мы тоже бегали в бомбоубежище в соседнюю школу № 90. Мальчики старших классов дежурили у ворот дома напротив нашей школы и однажды нашему ученику во время дежурства оторвало ногу.
В школе нас кормили обедом и давали бактериофакти хвойную воду, а когда летом ходили в парк Ленина, заставляли есть липовые листочки. Еще ели лебеду, вернее лепешки из лебеды. Зимой в 1941–42 году ели клей столярный, кожаные ремни, дуранду – это корм скота. Квартира у нас была – 10 комнат в доме № 31 по Зверинской улице. Половина людей умерли, некоторые эвакуировались. Осталось три семьи. Зимой 41 года был пожар, горели 3 этажа и к нам наносили умерших, сгоревших людей. Долгое время я оставалась одна с этими покойниками. Лестница была обледеневшая до 5 этажа. В 42 году нас с мамой переселили в другой дом – № 1 по ул. Эдисона (ныне Яблочкова, до революции – Грязная).
Налеты в основном были вечером и ночью. Но были обстрелы и днем – при одном из дневных обстрелов откололся угол от дома № 5 по ул. Яблочкова и во дворе этого дома была убита Галя Беспалова – 7 лет. В тот же день откололся угол на Гулярной улице (с 1952 – Лизы Чайкиной). В одну из бомбежек я видела, как горели Американские горы в Госпардоме – это в парке Ленина. В этот же день убило слона в Зоопарке. Я помню как я стояла в очереди за хлебом весь день, там меня поставили мои родители, а хлеба не привезли совсем. Магазин Кулаковский на Провиантской улице. Одна из первых бомб упала 9 сентября 1941 года, образовав большую воронку, стекла и штукатурка – все осыпалось.
Я всячески старалась помогать маме, ходила за водой на Неву к Мосту Строителей. Я видела, как горело общежитие Университета. Мама работала лифтером на заводе им. Кулакова, что был напротив нашего дома. Её звали Чернова Вера Ивановна, 1909 года рождения. Это она герой, она сама выжила, и меня спасла. И очень часто работники завода ночевали у нас, так как не было сил вернуться к себе домой.
Особенно трудно было выживать зимой 1941 г. и весной 1942 г. Летом разбили огород у церкви князя Владимираи у меня появилась своя грядка. Больше всего я запомнила турнепс, он белый и сладенький. Огороды появились во многих скверах. Церковь работала, вернее служила всю войну.
Отца призвали служить в январе 1943 г., а летом 1943 г. он дал знать, что его часть будет стоять на Поклонной горе, и мама со мной отправилась пешком на свидание. Когда шли обратно, попали под обстрел, пережидали уже ночью в каком-то жакте на Пионерской улице. В 1943 году меня прикрепили к одной семье носить обеды на дом, получая в столовой. Однажды, когда я несла обед и в руке хлеб, у меня этот хлеб вырвал парень Слава Карпов. Я его знала раньше, а мне не поверили. Так осталось неприятное чувство без вины виноватой. У этого мальчика была сестренка Наташа, такая красивая, но умерла она и он умер. Я бы хотела помянуть учительницу пения, Марианну Исаевну Шверберг. Она заняла нас хором. Это здорово нас отвлекало от голода. Позднее в 1944, 1945, 1946 года мы уже выступали даже в филармонии, давая правительственные концерты с дирижерами Исаченко и Александровым. В военные годы выступали в госпиталях перед ранеными солдатами.
Из памятных мест разбитых был дом, где сейчас станция м. Адмиралтейская. Снаряд попал там, где станция метро Невский проспект. Бомба разрушила целый флигель дома на ул. Введенской (ныне О. Кошевого), напротив поликлиники № 34. А вот Эрмитаж работал всю войну. Дома около Эрмитажа были раскрашены под разрушенные и так они уцелели. Многие разрушения я постаралась забыть. В День Победы 9 мая 1945 года я стояла на ступеньках Биржи на салюте. Было сплошное ликование."
С блокадой связано много чудес великих и малых. Чудом было уже то, что немцы остановились в пригородах Ленинграда. Но это чудо куплено реками солдатской крови.
Степан Сергеевич Семенец, ветеран войск НКВД, рассказывал нам о том, как их – курсантов, выпускников 1941 года, – выдвинули на оборону Ленинграда после прорыва Лужского рубежа. Немцев они сдерживали в течение нескольких дней. Из 2 тысяч курсантов осталось 50 человек. Оставшихся затем бросили под Стрельну. Они составили знаменитый Стрельнинский десант, из которого в живых осталось 18 человек.
Как дань этому общему подвигу армии и народа, Ольга Бертгольц написала великое стихотворение:
Мне скажут – Армия… Я вспомню день – зимой,
Январский день сорок второго года.
Моя подруга шла с детьми домой -
Они несли с реки в бутылках воду.Их путь был страшен, хоть и недалёк.
И подошёл к ним человек в шинели,
Взглянул – и вынул хлебный свой паёк,
Трехсотграммовый, весь обледенелый.И разломил, и детям дал чужим,
И постоял, пока они поели.
И мать рукою серою, как дым,
Дотронулась до рукава шинели.Дотронулась, не посветлев в лице…
Не видал мир движенья благодарней!
Мы знали всё о жизни наших армий,
Стоявших с нами в городе, в кольце.
Описанных в стихотворении случаев было множество. Рассказывает ныне здравствующий протоиерей отец Виктор Голубев, настоятель храма "Кулич и Пасха" в Санкт-Петербурге. Ему было во время блокады 12–13 лет.
"Семья наша была верующая. В храм хотя и не часто, но ходили. Отец мой, правда, состоял в партии с 1924 года, но из нее вышел в 1930 году. Из-за этого много намаялся: не хотели его брать на работу как беспартийного, из-за чего приходилось ему переходить с одного завода на другой. И, тем не менее, отец мой всегда был патриотом и не держал обиды на советскую власть. Когда в 1941 году грянула война, в действующую армию его не призвали по возрасту. Но отец добровольцем ушёл в народное ополчение и погиб под Псковом.
С начала блокады и до сентября 1942 года я был в блокадном Ленинграде. В 1942 году меня ранило осколком во время артобстрела. Мама была на работе, ей говорят: "Идите скорее, ваш сын убитым валяется!" А на самом деле я остался жив – добрые люди на улице подобрали, доставили в больницу. Я потерял много крови, необходимо было переливание. Кровь нашлась – её пожертвовали моряки-краснофлотцы, сами истощённые и изможденные. Дай Бог им здоровья, если ещё живы. И Царствие Небесное, если скончались".
Это один лишь эпизод потрясающего самопожертвования, удивительной любви к ближнему.
Или вот такой проникновенный рассказ жительница блокадного Ленинграда Людмилы Ивановны Павловой:
"Когда началась война, мне было 13 лет. Вместе со всеми я дежурила на крышах, тушила зажигалки. Сколько их за это время потушила, уж и не помню… Не уходила с крыш, даже когда сильно бомбили. А взрывы были такие, что однажды лошадь с повозкой во дворе перелетела через гараж. К слову, о гараже. Когда начался голод, в него стали складывать трупы. Вот лишь одна из картин: идут двое – муж и жена. Ноги опухшие, как у слона. Это потому, что много пили, желая утолить голод. Временно чувство голода засыпало, но за это приходилось расплачиваться водянкой. И несут они в корзине два детских тельца – это их дети умерли от голода. А однажды, проходя мимо гаража, я услышала старческий голос: "Помогите!" Звала старушка, которая замерзла в своей квартире. Ее сочли за умершую, отнесли в гараж. А она среди трупов отогрелась, пришла в себя, стала звать на помощь. Ну, я позвала нашего управдома, открыли гараж, выпустили, конечно. Что с ней было дальше – не знаю. Отец мой, Иван Сергеевич Павлов, был рабочим, сапожником. Когда началась война, папу в армию не взяли – по возрасту и по здоровью. Он стал бойцом МПВО – противовоздушной обороны города. В его обязанности входила и очистка города от трупов. Собирали их, загружали в грузовики и везли за город – на Пискарёвку. Там экскаватор рыл траншеи: выгружали тела из грузовика и сбрасывали прямо в траншею…
Так вот однажды шёл мой папа по Литейному проспекту и увидел мужчину в дорогом пальто, который лежало на снегу. Очевидно, человек был не простой – какой-то начальник. Скорее всего, возвращался с работы с карточками и стало ему плохо. От голода. Спасти его уже было невозможно. Умирая, он попросил отца: "Отнесите карточки домой". И назвал адрес. Отец обещал: "Хорошо, донесу". И донёс! Хотя сами голодали. Рассказывал, что открыла ему дверь женщина – жена покойного. Осмотрелся отец: квартира богатая. И говорит жене: "Ваш муж скончался". Она первым делом спросила: "Что с карточками?" И понятно почему: у них ещё оставались дети, а без карточек – смерть. Папа вытащил карточки и отдал ей. Она открывает шкаф – а там дорогие мужские костюмы – и говорит: "Спасибо вам. Берите любой из них". А отец отвечает: "Да на что они мне?" Ничего не взял и ушёл. Такой он у меня был. Всегда".
Мамин дядя – Евгений Васильевич Баканов – работал в организации "ЭПРОН" по подъёму кораблей и остался в блокадном Ленинграде, не стал эвакуироваться, несмотря на то, что был инвалидом. Из блокадного города он слал страшные письма своей сестре, моей бабушке, Тамаре Васильевне Бакановой: "Ты не представляешь, что здесь творится, я чувствую, как ледяная рука смерти берёт меня за горло". И тем не менее, свой паёк он отдавал соседским детям. Он их спас, а сам умер от голода и цинги…
Нам, живущим в раздолье и изобилии, не понять, что двигало этими людьми. Сотрудники Ленинградского института растениеводства умирали от голода рядом с коллекциями семян, но не трогали их, зная какую ценность они представляют для страны и для всего мира. Они сохранили эти коллекции ценой собственной жизни!
Потрясает один из блокадных рассказов о почтальоне, который нёс довольно тяжёлый пакет – передачу от лётчика. Пакет разорвался, и оттуда выпала плитка шоколада. Человек видел это и, сам умирая от голода, донёс пакет до адресата – это была мать с маленькой девочкой. А почтальон уже не дошёл до своего отделения: упал в обморок и умер от голода. Через много лет спасённая женщина нашла его родственников, чтобы поблагодарить, нашла то отделение связи и там узнала правду о его кончине…
Вот ещё один образец мужества. Во время войны Вырица была оккупирована немцами. По молитвам преподобного Серафима, разрушений и больших жертв в Вырице не было. Но детей из пионерлагеря, захваченных в Вырице, согнали в лагерь, где многие из них погибли от голода и жестокого обращения. Везде немцы наводили свои порядки. Располагались как хозяева жизни, как раса господ. Выбирали дома получше. До сих пор старожилы называют один из домов "домом Миллера" – по имени одного из офицеров, который там разместился. И вот немецкие офицеры узнали, что живет в Вырице один старик, который умеет предсказывать будущее и знает настоящее. Ради полезного любопытства некоторые из них пожаловали к преподобному Серафиму домой на Пильный проезд. Спрашивают его: "Старик, какие дома нам посоветуешь выбрать? Чтобы покрепче были и на ремонт не тратиться?" А преподобный Серафим им говорит: "Какие дома? О чём вы? Погонят вас отсюда. Взашей погонят. И Германии вашей вы не увидите". Немцы взъярились, один из них вытащил револьвер и размахивать им стал: "Да мы тебя сейчас расстреляем". А преподобный (он уже лежал) спокойно отвечает: "А стреляйте. Мне уже немного осталось. Жизнь моя – Христос, а смерть – приобретение". Плюнули немцы с досады и ушли…
В 1944 году исполнилось пророчество преподобного Серафима: огненным валом накрыла Красная Армия немецкую нечисть и очистила от нее окрестности града святого Петра, в т. ч. и Вырицу. Один Бог знает, где сложили свои кости неудачливые посетители отца Серафима. Ведомо лишь, что тысячу дней и ночей (практически всю Ленинградскую битву) преподобный Серафим молился о победе России.
Что спасало людей? Спасало умение любить и жертвенность. Те, кто так жили, чаще всего спасались. Те же, кто зацикливались на себе и стремились выжить любой ценой, умирали чаще. В свое время вспоминал Степан Сергеевич Семенец:
"Зимой 1941–1942 года я работал на Дороге Жизни. Вспоминаю, что чаще выживали те, кто думал не о себе, а о других, в ком была совесть".
Хочется поведать об одном случае, правда, связанным не с блокадой, а с битвой под Москвой. Его рассказала мне одна слушательница богословских курсов при храме Новомучеников и исповедников Российских в Москве (Строгино). Ее отец прошел курсы военных фельдшеров и должен был отправиться в тыл. Перед распределением к нему подошел его товарищ и сказал: "Послушай, меня отправляют на фронт. Ты холостой, а у меня дети. Давай поменяемся". Отец ее согласился и отправился на фронт, под Москву. И прошел всю войну. А его товарища убило во время бомбежки, когда он отправлялся в тыл.
Уже перед смертью, в 90 лет отец пришел к вере и сказал: "Да, теперь я понял, что Бог меня вел по жизни".
Спасало людей и умение терпеть. Рассказывает блокадница Лидия Сергеевна С:
"Что нас спасало? Я думаю наше вековое умение терпеть. Как можно было объяснить ребёнку, что надо растягивать хлеб, а не есть его сразу, но мне удавалось это сделать. Мы понимали, что это надо претерпеть".
Показательна судьба на войне Кирилла Васильевича Захарова, который пережил блокаду, затем воевал, освобождал Украину, войну закончил в Берлине. У него во время Таллиннского перехода погиб брат – Михаил Васильевич Захаров, служивший на эсминце. Самые страшные месяцы блокады Кирилл Васильевич провёл в Ленинграде. Он рассказывал, как был сбит немецкий самолёт, упавший упал прямо в Таврический сад, и до сих пор помнит трупы немецких летчиков. Рассказывал и о голоде, испытанном им осенью-зимой 1941 года. Спасло его то, что он пошёл работать на завод. В конце зимы 1942 года его вывезли на Большую землю по льду Ладожского озера. Ветеран помнит, как их погрузили в машины, как двигавшийся перед ними грузовик попал под бомбёжку и провалился под лёд: в ледовой каше плавали вещи и люди, которых пытались спастись, но увы… Все это он помнил: и погибшего брата, и умерших от голода друзей и родственников, и утонувших в Ладоге. И всю войну на фронте его жгла одна мысль и желание: представлял себе, как будет мстить, дойдя до Берлина! И вот он в Берлине. Двадцатые числа апреля 1945 года. Идут бои за каждую улицу, каждый дом. Гибнут наши солдаты. В один из дней, когда огонь на время стих, Кирилл Васильевич решил подкрепиться: с утра во рту не было ни крошки – такими напряжёнными были бои. Он зашёл в подворотню одного дома, развернул свой паек… И вдруг видит, как поднимается крышка канализационного люка, и перед ним предстает измождённый от голода пожилой немец и показывает на рот: дескать, есть хочу. И тогда солдат… отломил кусок от своего пайка и отдал ему. Потом откуда-то взялся еще один немец, молодой, тоже изнемогавший от голода. Поделился Кирилл Васильевич и с ним. В общем, в этот день он остался без обеда… Месть не состоялась. И спустя годы фронтовик нисколько он об этом не жалеет.
Как тут не вспомнить слова Л. Н. Толстого из романа "Война и мир":
"Благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и лёгкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью".
Почему немцы столь ожесточённо сопротивлялись, когда война была уже очевидно проиграна? Они боялись, что русские будут поступать с ними так же, как они обходились с ними. И как они были потрясены, когда встречали человеческое и милосердное отношение со стороны советских солдат и офицеров, когда после взятия Берлина было приказано кормить всех (на оккупированной территории СССР немцы принципиально кормили только тех, кто на них работал). Вот и ответ на вопрос: почему мы победили? Благодаря воле и вере, силе духа русского народа, укорененного в столетиях православной жизни. Невольно вспоминаются слова Шамиля в письме Александру II:
"Государь, ты победил меня не только силой оружия. Ты победил меня своим великодушием и милосердием"…
Война и фронт – тяжелый труд и лишения. Вот что об этом вспоминает протоиерей Иоанн Миронов:
"Часть войны я провел в оккупации, в Псковской области. Перед уходом немцы все уничтожали и истребляли, народ угоняли с собой. Нам удалось избежать угона в Германию. Когда пришли наши, меня мобилизовали. Попал я в гаубичную артиллерию. Воевал в Курляндии, освобождал Тукумс, Лиепаю. Часто попадали под вражеские обстрелы, хотя нам было и легче, чем тем, кто был в расчетах "сорокапяток". Их так и называли: "Прощай, Родина". Но и нам бывало приходилось туго. Еды часто не хватало, паек для молодых был явно недостаточным. А при этом – тяжелый труд, изнурительные переходы, недосыпы. Временами спали мы не только во время переходов, но даже и в строю, и на ходу. Старослужащие нас старались беречь. И в бой нас не бросили сразу, вначале подучили. Веру я хранил всю войну и Бог мне помогал. Командир подразделения так и говорил: "Не трогайте Миронова, он крест никогда не снимет. Я его знаю". И с Богом мне ничего не было страшно".
Немногие оставшиеся свидетели той эпохи говорят о великой, подлинно пасхальной радости в день Победы. Вспоминает Александра Васильевна Аксенова:
"В ночь с 8 на 9 мая 1945 года на улице стали стрелять, палить в небо из ракетниц. Все высыпали на улицы "Победа! Подписана капитуляция Германии!" Совершенно незнакомые люди обнимались, целовались, плакали. Одна старушка увидела молодого солдатика, бросилась к нему на шею, заплакала и сказала: "Милый, дорогой мой, победа! Ты останешься жив, тебя уже не убьют!"