Афганистан: экзамен на право жить
Не смотрю военные фильмы об Афганистане, не люблю вспоминать и что-либо рассказывать. На сей раз сделаю небольшое исключение.
Вода для афганской розы
Роза с благодарностью приняла заготовленную мною заранее воду.
Утрамбовав землю вокруг посаженного куста, я доложил прапорщику о выполнении задания. Тот, придирчиво оглядев дело моих рук, даже удивился:
- Ишь ты, и где только нашел?!
Таково было мое первое дело по прибытии в Афганистан - посадить у входа в установленную взводную палатку какой-нибудь цветочный куст. Случайно повезло найти недалеко дикую розу.
В отдельную роту химической защиты я попал сразу с пересылки. Все тот же прапорщик, углядев в развале документы новобранца с высшим юридическим образованием, сказал:
- Этого забираю я.
Рота располагалась в Кундузе на плато, у самого аэродрома. Это была окраина гарнизона, за нами - ровная степь с боевым охранением в полукилометре.
Ну, а дальше начались афганские будни, и могу сказать, что к концу года моей афганской службы я в своей части стал считаться чем-то вроде талисмана. До меня был один такой - заместитель командира части майор Честнейший. А когда заканчивал служить я, то и меня спрашивали, кому я передаю это качество - свою удачу. Непросто, но счастливо быть единственным человеком в части, который, во-первых, ни разу не ранен, а во-вторых, ни разу не подхватил никакой инфекции, ничем не болел.
Для Афганистана это была страшная вещь - болезни. Причем хорошо, когда удавалось различить, где брюшной тиф, где гепатит, где еще что-то. А иногда были какие-то очень тяжелые болезни, уносившие жизни военнослужащих, в которых медики вообще не могли разобраться, не могли понять, что это за болезнь, что это за зараза такая. К концу службы даже в том бронетранспортере, в котором мне приходилось перемещаться, все говорили:
- Ну, сержант с нами, значит все будет хорошо, даже "зеленку" пройдем спокойно.
А с соседнего кричали:
- Пошли, Серега, к нам.
Был случай, когда мы, возвращаясь поздно вечером из Мазари-Шарифа в Пули-Хумри, даже нарушили строгий приказ. Не боевые марши совершаются, как минимум, двумя бронетранспортерами. Установленным порядком шли и мы, но в тот раз один бронетранспортер был поврежден и на обратном пути вышел из строя. Пришлось его оставить для ремонта на одном из промежуточных КПП. Но нашему старшему лейтенанту хотелось, как и всем нам, ночевать в родном расположении. И мы пошли одной машиной, пошли на оставшемся БРДМе.
Из всех машин эта мне до сих пор больше всех нравится по ее более-менее комфортности и по юркости. Но на следующем блокпосту нас тормозят и говорят, что все, ночь уже, комендантский час, ехать нельзя. Командир пошел с ними разбираться. И потом, когда уже выходил, чтобы ехать дальше, я услышал реплику командира поста:
- Ну, мы вас на своих бронетранспортерах до конца своей зоны ответственности проводим, а дальше мы ни за что не отвечаем. Но имейте в виду, что в зеленке только что колонну спалили.
Нам повезло, в очередной раз мы вновь нормально добрались до дома.
Хотя бывало всякое. Ведь, к сожалению, очень многие потери, которые Советская Армия несла в Афганистане, были по глупости, в силу нарушения дисциплины, иногда даже - грубого нарушения приказов. С тех пор ненавижу истерику! Особенно у мужчин.
Не могу не рассказать, например, что во время одной из операций "духи" подожгли три бронетранспортера нашей колонны. Два экипажа выскочили и нормально отстрелялись. Из третьего выбрался только один водитель. Когда мы его потом навещали в госпитале, видели, что он обгорел достаточно сильно. Не знаю, что он сказал военному следователю, но нам он честно признался: остальные бойцы были обкурены анашой. И, когда загорелся бронетранспортер, они просто не поняли, что происходит, даже не попытались спастись.
Это был бич Афганистана: анаша для солдат, водка для офицеров. Главная причина, думаю, - рутина буден при непрерывном огромном психологическом напряжении. Во время боевых операций было иначе. А вот безделье между операциями, когда ты месяц-полтора на боевом охранении находишься, - конечно, страшное дело. Жара, пекло, однообразие.
Был момент, когда я даже чуть не начал курить.
Во-первых, старшина был у нас веселый, который во время рытья капонира или каких-либо хозяйственных работ любил командовать:
- Так, перекур. Некурящие продолжают работать.
Конечно, это немножко задевало.
Ну и, во-вторых, от безделья. В армии безделье порождает не скуку, а саморазрушение духа.
Когда мы несколько месяцев стояли в боевом охранении, охраняя аэродром в Кундузе, то, помимо официальных часовых, которые стояли вдоль всей линии охранения, мы и сами себя охраняли, по очереди. "Внутреннее дежурство": один из обитателей нашей палатки всегда стоял параллельно с часовыми на дежурстве у входа в землянку. И не в силу какого-то приказа. Это было наше солдатское решение, потому что мы знали: на соседнем участке, буквально в полукилометре от нас, часовой уснул, и за ночь "духи" вырезали всех, кто спал в палатке. Кого убили, воткнув шомпол в ухо, кому перерезали горло, но утром вся палатка оказалась наполненной мертвецами.
Нам всем очень хотелось вернуться домой.
Рутина солдатской жизни
Не скрою: под случайными "дружественными" пулями быть тяжелее, чем под вражеским обстрелом. Ужасает нелепость смертельной опасности. Бывало всякое, но героического всегда гораздо меньше, чем будничной рутины. Особенно рутина доставала в часы полуденного солнцепека.
Если говорить о везении, то в Афганистане у меня было два случая, которые показали, что Господь ко мне расположен.
Первый случай произошел в первый месяц моего нахождения в Афганистане, когда я начал службу в отдельной роте химической защиты в Кундузе. Из меня планировали сделать писарчука, узнав о том, что я с высшим юридическим образованием. Но я подошел к командиру части и отпросился в боевое охранение.
В первый же месяц нахождения в охранении аэродрома в Кундузе мне дали приказ доставить какие-то документы в другую воинскую часть. На конверте - только номер полевой почты. Известно лишь, что находится в нашем гарнизоне. Но где? Этого мне никто не мог объяснить.
Методом тыка, спрашивая встречных солдат и офицеров, выяснял, где нужная мне часть располагается. Наконец, один из бойцов махнул рукой в сторону дальнего края плато. Аэродром в Кундузе - действительно уникальный такой объект, он находится на вершине плато. И мне боец показал направление:
- Вон, видишь, вон там стоят землянки и доты. Вот это она и есть.
Я - туда. Не доходя метров ста, вижу, как из блиндажа выходит офицер (определил, что это офицер, по портупее. Это потом стали с офицеров портупеи снимать, потому что и "духам" было видно издали, кого в первую очередь отстреливать при атаке).
Подхожу к стоящему офицеру полустроевым шагом:
- Товарищ капитан, разрешите обратиться, сержант Бабурин.
И вижу: что-то не то, потому что капитан держит в подрагивающей руке незажженную сигарету и смотрит на меня странно.
- Ты где шел?
Оглядываюсь и показываю: вот здесь.
- Здесь же минное поле!
Вначале я подумал, что он шутит. Но когда капитан начал запоздало закуривать и материться, понял, что это серьезно.
- Я вижу, что ты прешься по самому минному полю. Кричать - ты начнешь метаться и точно взорвешься. Или станешь столбом. Что мне - вертолет вызывать, снимать тебя оттуда? Думаю, повезет - дойдешь.
Особенно меня убедило оптимистичное "повезет". Вот тут у меня холодный пот на спине, конечно, проступил. Даже сейчас кожей вспоминаю.
Много позже я узнал, что в 1982 году (а это было начало 1982 года) с минными полями в Афганистане был очень сильный беспорядок. С декабря 1979 года, когда наши первые воинские части туда вошли, они часто перемещались и выставляли для безопасности вокруг себя минные поля. А затем, уходя, далеко не всегда их ликвидировали, зачастую даже не оставляли сменщикам карт с обозначением минных полей. Было лишь известно, что примерно вот здесь есть минное поле.
В годы моей службы даже был приказ по 40-й армии о наказании виновных, когда в одной из частей солдатский сортир угораздили поставить на минном поле, что обнаружилось, когда около него подорвался солдат.
Так что солдатское везение - штука очень важная.
Второй особо примечательный случай был у меня в начале 1983 года, когда за отличие в службе я был отпущен в отпуск. Поскольку "чистые" отпуска не разрешались, то организовали мне командировку в Ташкент с последующей поездкой на две недели в Омск.
У кого как, а у меня с тех пор отношение к Ташкенту как к очень холодному городу. До сих пор кожей ощущаю Ташкент через продуваемый ледяным ветром пересыльный пункт на военном аэродроме. В огромных палатках чугунные печки-буржуйки, конечно, есть, да вот дров при них нет. Грелись ночью, как могли, даже расходились группами по подъездам соседних домов, а там - поднимались на самую верхнюю, более теплую лестничную площадку.
Хотя по сибирским меркам и мороза-то не было, так - минус десять-пятнадцать, наверное.
Убыл в отпуск я в конце января, а возвращался в начале февраля. Солдат-срочник не мог через границу перемещаться сам, без команды. Меня должны были включить в команду на борт, летящий из Ташкента в Афганистан. Вначале я записался в такую команду, вылетавшую бортом в Джелалабад. Было по-прежнему холодно, а Джелалабад - самый теплый район в Афганистане, говорили, что даже с субтропическим климатом. И захотелось побывать в тех местах.
Когда я уже во всю настроился побывать в Джелалабаде, вдруг узнаю, что через час вылетает другой борт, который идет на Кабул. Ох уж мое любопытство! Я решил, что в Кабуле побывать интересней. И уже через Кабул двинусь на Пули-Хумри. Поэтому я попросил вычеркнуть меня из первого списка, и зарегистрировать в следующем.
Через час нас построили и колонной повели на посадку. Продержали у готового борта с установленным трапом где-то минут пятнадцать и развернули на пересылку. Объяснили, что потеряна связь с только что улетевшим самолетом. Еще через некоторое время солдатская молва принесла известие, что вылетевший первым транспортный борт сбит, не долетев до Джелалабада. Идут бои вокруг его обломков, вокруг тех грузов, которые он вез. Все, кто летел на транспортнике, погибли.
Так получилось, что именно о той потере впервые сообщила программа "Международная панорама" - ее ведущий Александр Каверзнев заявил на всю страну, что сбит советский военно-транспортный самолет. Именно эту программу увидела моя мама, которая направила маршалу Советского Союза Устинову паническую телеграмму: "Немедленно сообщите, что с моим сыном". Но все это я узнал много позже, когда после службы оказался дома, потому что в Афганистане узнать о чем-то было просто неоткуда. Тогда еще не существовало мобильных телефонов, не было посылок, только почта.
Только почта, поэтому почтальона ждали всегда.
Под Новый 1983-й год приходит почтальон к нам в расположение. Ему традиционно ставится табуретка, мы все его окружаем, и он, взяв пачку писем, начинает выкликать. И вот, взяв вторую пачку, он говорит:
- Бабурин.
Я радостно беру письмо. Второе письмо:
- Бабурин.
И дальше:
- Бабурин, Бабурин, Бабурин…
Вся пачка писем - моя. Начинаю ловить на себе не очень добрые взгляды однополчан и стал всех успокаивать:
- Спокойствие, это словарь. Это не письма, это словарь.
Поскольку нельзя было отправлять ни бандеролей, ни посылок, моя жена (а я женился после окончания ВУЗа, до армии) по моей просьбе высылала мне в конвертах вырезки из немецких газет. Я не настолько знал немецкий, чтобы их читать и все понимать. По моей просьбе, Таня раздербанила немецко-русский словарь, по частям сложила его в конверты и отправила. И я его полностью получил, сшил и стал им пользоваться. А делал я это, потому что рассчитывал после армии пойти поступать в аспирантуру и знал, что мне нужно будет сдавать экзамен по немецкому языку. Конечно, занятий с немецким реально у меня не получилось, было не до них. И потом вступительный экзамен в аспирантуру по немецкому языку я героически "прополз", по-другому не сказать.
На вступительном же по теории и истории государства и права, кстати говоря, я получил четверку потому, что стал жертвой собственных знаний - слишком о многом хотел сказать. С тех пор никогда не растягиваю ответ на неопределенное время. И своим студентам говорю: вы вначале изложите концепцию вашего ответа, его план. И потом уже идите по этому плану. А тогда я действительно хорошо знал историю, и решил ответить развернуто. Был остановлен профессурой на первой трети своего выступления. Однако потом было отмечено, что ответ хороший, но не полный.
Но вот с иностранным языком. Я на тех экзаменах получил тройку впервые в жизни. У меня в аттестате за среднюю школу нет ни одной четверки. И в дипломе о высшем образовании нет ни одной четверки. Хотя я своим сыновьям говорил, когда они начали учиться:
- Не старайтесь быть отличниками, это очень тяжело. Нет никакого особого удовольствия на старших курсах, когда другие идут на экзамен с мыслью "лишь бы тройку"; идти на экзамен думая "не дай Бог четверку" - это же удар по репутации. Зачем такие муки?
Так вот, на вступительных я немецкий сдал на тройку, а через год, сдавая кандидатский минимум, не просто получу отличную оценку, мой ответ будет особо отмечен комиссией с точки зрения знания языка. Но это станет возможным только благодаря тому, что я попаду в руки такого преподавателя, как Анна Андреевна Бойко, окончившей Институт иностранных языков перед войной в том выпуске, которому еще преподавала немецкая профессура - носители языка, - арестованная в 1937 году. С приходом тех, кто просто учил иностранные языки, уровень преподавания, по ее словам, многократно снизился. Но это будет потом.
Еще одна истина в Афганистане подтвердилась: А.В. Суворов прав, утверждая, что тяжело в ученье - легко в бою.
Никогда не забуду подполковника И.Е. Пузанова. Игорь Евгеньевич Пузанов, командир 149 полка, а затем заместитель командира нашей дивизии даже у офицеров вызывал зубной скрежет требовательностью до педантичности и своим мастерством загонять на учении до полусмерти. Но когда дело доходило до боевых выходов - все стремились попасть под его руку: именно он так организовывал любую операцию, что она проходила с минимальными потерями или вообще без потерь. Его ругали. У него учились. И ему подражали.
Вообще, с командирами мне везло, с признательностью вспоминаю каждого. А уже в депутатские годы познакомился и со своим командующим ОГСВА - генералом армии В.Ф. Ермаковым. Горжусь службой под его началом.
Афганистан в моей жизни, как и в жизни каждого, кто прошел его солдатской дорогой, - это бесценные страницы жизни, связанные, с одной стороны, с молодостью и радостью, с другой - с разочарованиями и горечью потерь.
Не просто расставаться с иллюзиями. Тяжело терять друзей и даже просто сослуживцев.
Когда меня спрашивают, почему максимализм меня обуревает, то я искренне отвечаю: потому что я увидел в Афганистане человека, с которого заживо сняли кожу. Именно так нам сказал судебный медик, прибывший из Кабула, показывая на то, что осталось от нашего сослуживца. Это было оставшееся без конечностей тело, точнее, кусок мяса. А ведь многие лично знали этого солдата перед тем, как он с приятелем ушел за анашой в кишлак. Второго так и не нашли. А то, что осталось от первого, обнаружили на второй день после того, как были подняты по тревоге, в излучине реки.
Именно тогда, глядя на страшные останки, я дал себе слово: ради того, чтобы этот ужас не пришел ко мне на Родину, чтобы остановить этот страх Божий подальше от родных краев, я буду жить решительно и бескомпромиссно. Я должен оправдать право остаться живым здесь.
Афганистан никогда не уйдет из нашей памяти
Именно Афганистан приучил радоваться каждому прожитому мигу. Мы не боялись смерти, но и на встречу с ней не торопились.
Опасайтесь тех, кто вообще отрицает страх: если человек утверждает, что никогда не боялся, он говорит неправду, а если он говорит правду, то это не человек. Преодолеть страх, но при этом не допустить глупостей и решить поставленную задачу - вот в чем солдатская наука побеждать.
Страшно бывало. До сих пор с содроганием вспоминаю поздний вечер лета 1982 года, когда при выполнении задачи в Кабуле возникла реальная угроза не просто погибнуть, а бесславно пропасть без вести, просто исчезнуть, не выполнив приказа командования. Установить, что мы не дезертировали было бы невозможно. Вот это страшно - безвинно еще и честь потерять. К счастью, все сложилось успешно. Солдатское счастье!
Конечно, Афганистан никогда не уйдет из нашей памяти. Иногда он откликается самым неожиданным образом.
Через два года после службы, при прохождении медицинской комиссии, врач, рассматривая рентгеновский снимок грудной клетки, спросил, когда у меня были сломаны два ребра. Пожимаю плечами: не ломал. А потом соображаю: весной 1983 года меня бросило грудью на бруствер, да так, что света белого не видел. Не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. С ужасом думал, что вот-вот задохнусь. Какая нелепость! Пули свистят - ничего, а умереть как какой-то задохлик! И только чудом - от страха глупо погибнуть - смог восстановить дыхание. На груди потом был небольшой синяк, а через годы оказалось, что были сломаны ребра.
Никогда не жалел ни о своей срочной службе в армии, ни о службе в Афганистане. Даже когда в конце 80-х годов "афганцы" стали крайне непопулярны, когда чинуши разных уровней стали говорить, что они нас в Афганистан не посылали, и вообще, нас слишком много для воинских льгот. Записные разоблачители заявили об исторической ошибке Политбюро - вторжении в Афганистан.
Не считал и не считаю приход Советской Армии в Афганистан ошибкой. Это была одна из самых успешных советских миротворческих миссий. Сегодня это понимают и признают сами жители этой многострадальной земли.
15 февраля никогда не отмечаю как день вывода советских войск из Афганистана. Отмечать эту дату надо как день успешного завершения миротворческой операции советских войск в Афганистане. Вывод войск не был бегством - это было успешное завершение миссии. Хотя, конечно, завершить операцию следовало много раньше.
А вот предавать афганских соратников и друзей вообще не следовало. Если бы горбачевское руководство СССР не предало Наджибуллу, как перед этим оно предало Бабрака Кармаля, организовав его свержение, Наджибулла и сам удерживал бы ситуацию под контролем. Но ему из Москвы перекрыли поставки оружия и запчастей, поставки топлива. Только прямое предательство тогдашнего российского руководства помешало Наджибулле сохранить стабильность в Афганистане, когда война уже была близка к завершению.
Убежден, что историческая ответственность России за установление в Афганистане справедливого мира и благополучия сохраняется в полной мере и ныне. Несмотря на то, что общих границ у нас теперь нет.
Кстати говоря, в конце службы в Афганистане, я был прикомандирован к военной прокуратуре. Как сказал прапорщик моей родной части, которому все не давало покоя, что я отказался быть писарчуком, а пошел в боевое охранение, в действующую часть: