Но у магазинов, расположенных на улице Накамисе, есть одна характерная особенность: здесь торгуют главным образом сувенирами.
Сначала я недоумевала: зачем Хейшун привел меня сюда, в пеструю ярмарочную сутолоку?! Разве не лучше было бы пойти в музей, в картинную галерею?!
Но вот я стала рассматривать тесно заставленные полки крохотной лавчонки и залюбовалась изящными, любовно вырезанными из дерева, отлитыми из бронзы, вылепленными из глины статуэтками, куклами.
Передо мной на полках стояли маленькие позолоченные бродячие сказочники и разносчики тофу. Я узнала, что тофу - питательная соевая масса шоколадного цвета. Ее разносят в ведрах, и она более или менее заменяет простому японскому люду молоко. Я узнала также, что бродячие сказочники и разносчики тофу не только существовали много лет назад. Они и сейчас то и дело появляются в японской столице, а особенно в деревнях.
Продавец показал мне трех стеклянных обезьянок. Они были крохотной копией известной резьбы по дереву, которая украшает стену так называемых "Священных конюшен" на территории храма Тосиогу в нескольких часах езды от Токио. Продавец не только показал мне обезьянок, он рассказал, а Хейшун перевел, что храм Тосиогу является мавзолеем Сиогуна - генерала Токугава, который считается основателем города Токио. Храм Тосиогу строили восемьсот тридцать тысяч рабочих, трудившихся пятнадцать месяцев, с января 1635 года по март 1636 года. Тогда же была сделана резьба по дереву - три обезьянки, которые должны были напоминать людям о древней японской пословице: "Не гляди на зло, не высказывай зла, не выслушивай зла". Поэтому одна обезьянка закрывает себе глаза, другая - рот, третья - уши.
В лавке сувениров стояли десятки японских деревянных кукол разных размеров, похожих на кегли. На нескольких одинаковых деревянных фигурках-кеглях было что-то написано иероглифами. Хейшун перевел:
Смотрю на руки я свои.
Работали, работали,
А жизнь не стала легче.
Так не в библиотеке, не в книжном магазине, а в лавке сувениров услышала я стихи Исикава Такубоку. Деревянная фигурка изображала его, прославленного японского поэта, умершего в 1912 году.
Продавец прочел нам по памяти еще одно стихотворение Исикава Такубоку:
В тот день, когда я голодал,
Так добра была морда собаки,
что в лицо мне глядела,
Голодная, тонким виляя хвостом!
Звучали стихи, и забывалась пестрая ярмарочная сутолока улицы Накамисе. Вернее, эта пестрая улица представала перед нами как бы в новом свете.
Хозяин лавки был не просто продавцом сувениров, безделушек, мелочей. Его скромная торговля не давала ему ни богатства, ни даже мечты о богатстве. Но какую-то грустную радость крохотная торговля все-таки приносила японцу: он охотно рассказывал людям о великих поэтах и музыкантах, народных сказочниках и древних храмах Японии, а не о Японии солдатских "хаки" и военных баз!
В лавке сувениров я вспомнила музыкальное обозрение, которое мы видели накануне в токийском мюзик-холле. Обозрение состояло из нескольких сценок. Одна называлась "Волшебный лес" и показалась нам сначала похожей на японскую сказку.
На фоне занавеса вставала гигантская багровая фигура чародея. За ним открывалась чаща дремучего леса. Мы видели коричневато-стальные, осыпанные землей корни, глубокие складки древней коры. Лес оживал. Затанцевали диковинные грибы. Выбежали мохнатые обезьяны, ветвеобразные, похожие на деревья. Показалась бледная, светло-голубая луна, напоминавшая нам лицо спящего Будды, которое мы видели в музее. Лес испугал двух заблудившихся в нем японских ребятишек. Каждый шаг ребят вызывал к жизни какое-нибудь новое чудо или чудище. Чудесами страшного леса управлял спрятавшийся под гигантскими корнями чародей. Но оказалось, что против него есть средство - букет волшебных цветов, похожий на яркий факел. Этот факел принес детям их друг - ночная бабочка. Она взмахнула факелом, и открылась дорога из лесной чащи к светлому дворцу... До этого места в сценке "Волшебный лес" чувствовалось дыхание народной сказки. Но, попав во дворец, дети неожиданно оказались как бы на экране американского кино. Безвкусно одетая королева запела крикливую американскую песенку, а окружающие ее фрейлины начали исполнять что-то очень похожее на модный американский танец.
А в следующей сценке, которая называлась "Век автоматизма", от японской народной сказки вообще не осталось и следа. Из машины-автомата вылезли два американских солдата и целый отряд девушек в военных шинелях и начали танцевать.
Мы смотрели на такое американское вмешательство в японский театр и думали: "Куда девалась японская сказка? Куда девалось настоящее национальное искусство Японии?"
Я вспомнила об этом в лавке сувениров потому, что здесь я снова встретила настоящее искусство и людей, любящих его.
Низко над лавкой нависала пышная розовая ветка сакуры. Были заметны узкие полоски серебряной бумаги, поблескивающие меж цветов. Я уже знала, что по древнему обычаю японцы ежегодно украшают цветущие вишневые деревья серебряными "страничками", на которых иероглифами написаны стихи любимых поэтов - классических и современных, или даже просто самими жителями Токио сложенные стихи.
Как часто я не могла поговорить откровенно с посетителями той или иной чайной или кофейной. А тут, в Асакуса Парке, возле лавок, торгующих сувенирами, город вдруг сам заговорил со мной, стал высказывать свои думы, тревоги, мечты.
Хейшун наклонил еще ниже розовую ветку сакуры и перевел мне стихотворение, написанное на одной из серебряных "страничек":
Чужих меж нами нет!
Мы все друг другу братья
Под вишнями в цвету.
- Это стихотворение японского крестьянского поэта девятнадцатого века Исса, - сказал Хейшун.
Потом он нашел среди цветов еще одно стихотворение Исикава Такубоку:
Пятилетний ребенок
Услыхал и запомнил такие слова:
"Революция" и "Рабочий"!
Мне казалось, что я попала в сказочную страну. Деревья шелестели стихами, "цитировали" стихи... Но стихи сами возвращали нас к действительности, далеко не всегда похожей на сказку.
На одной из серебряных страничек было написано стихотворение "Увольняют" Аокура Гэггай:
Нажмут печатью слегка
На тонкий листок бумаги...
А раздавят, как червяка!
Сколько еще таких горьких, искренних признаний можно было, наверно, найти меж чудесных весенних цветов!
...Улица Накамисе поднимается в гору, как бы упираясь в скалу стального цвета, которая постепенно по мере приближения к ней становится высокой серой кровлей храма Асакуса Каннон. Перед входом в храм, шагах в двадцати от ведущих в него ступеней, стоит нечто вроде громадного подсвечника: десятки тонких, свитых из бумаги пахучих "свечей" тлеют на укрепленной под деревянным навесом широкой подставке. Люди протягивают руки к пахучему дыму, "очищаясь" перед входом в храм. Потом они полощут рты водой, вяло вытекающей из водопроводной трубы. Судя по ее внешнему виду, кажется, что это водопроводная труба была подведена к храму Асакуса Каннон в те давние-давние времена, когда водопровода еще не существовало.
Очистив руки и рты, японцы поднимаются по ступеням храма, и бесконечный ливень монет падает в колоссальную "копилку" - длинный и широкий ящик, установленный здесь. За "копилкой" алтарь храма, яркий и нарядный, чем-то похожий на великолепное кимоно. Статую Будды, блестящую, как новенький самовар, окружают массивные золотые лотосы. Словно бледные луны, мягко светятся овальные фонари. У алтаря - буддийский священнослужитель в лиловом кимоно. И все это видно как бы в легкой дымке. Тонкая проволочная решетка наподобие громадной металлической вуали отгораживает алтарь от посетителей. Только за особую плату можно пройти за решетку, вплотную приблизиться к алтарю.
Японцы молятся. Они поднимаются по ступеням буддийского храма, бросают монеты в "копилку", хлопают в ладоши и на мгновение склоняют бледные, как будто уснувшие лица на молитвенно сложенные руки. Постояв недолго перед алтарем, задернутым металлической вуалью, японцы спускаются со ступеней буддийского храма на улицу Накамисе.
О чем молятся эти люди? О том, чтобы не было безработицы? О том, чтобы жизнь стала дешевле?
Мне вспомнились строчки из стихотворения Исикава Такубоку:
Работали, работали,
А жизнь не стала легче.
Когда мы уже выходили из Асакуса Парка, я спохватилась, что так и не купила себе ни одного сувенира. А возвращаться назад уже было поздно - нас ждали в гостинице.
- У меня есть для вас сувенир, - сказал Хейшун и протянул мне серебряную ленточку - серебряную "страничку".
Я не знаю, можно ли, по японским обычаям, срывать стихи с цветущей вишни, но Хейшун сделал это, и я очень благодарна ему.
На моем сувенире было написано:
Идешь в туманной мгле,
И вдруг на горной тропке
Сквозь дождь - вишневый цвет!
2
...Есть в Токио, среди его шумных и немых контрастов, в гуще его пестрых улиц, тихие строения, будто появившиеся из фантастической сказки. Легкие чистые стены кажутся нарисованными кистью мастера-художника. К фасаду дома с японским изяществом протягивает свои ветви гибкая сосна. Слышно, как журчит вода. Наверно, где-то за стенами здания сад с миниатюрным озером или, может быть, даже водопад. В таком Доме поэзии жил известный японский профессор Macao Ионекава, знаток классической русской и советской литературы.
Я не раз наблюдала, что японцы улыбаются одними губами, что улыбка часто не отражается в их глазах. У профессора тоже были неулыбающиеся темные глаза - глаза его родины. Однако улыбка его имела одну особенность - она была заразительна. Она отражалась не в глазах профессора, а на лицах окружающих его людей.
Мы сняли туфли и вошли в кабинет хозяина дома, потом надели другие туфли и вышли в сад.
- Настоящий японский сад, - с легкой улыбкой сказал по-русски профессор. - Вот водопад, речка, горная тропинка...
И мы увидели "водопад" - не более мощный, чем струя воды, выливающаяся из стакана, "речку", которую могла перейти вброд курица. Что касается горной тропинки, то действительно извилистая, светлая, каменистая тропинка соединяла чайную комнату, пристроенную к основному зданию, с деревянной беседкой в саду.
Мы прошли в беседку и, по японскому обычаю, молча посидели там, ожидая гонга - сигнала к началу чайной церемонии. Я смотрела на крохотный зеленый мирок передо мной, на этот "настоящий японский сад" и вспоминала слова из сокровищницы японской народной мудрости: "Посмотри с изнанки на то, что ты хочешь понять, и ты узнаешь правду. Ты познаешь смерть через настоящую жизнь. Ты познаешь молчание, слушая пение".
Может быть, происхождение крохотных "настоящих японских садов" в этой стране так же объясняется стремлением людей познать большой мир природы через малое.
- Гонга у нас в доме нет, - сказал профессор. - Звонок, к сожалению, испортился. Я попросил, чтобы нас просто позвали. И вот нас уже приглашают в чайную комнату.
В чайную комнату мы не вошли через дверь - мы, как это полагается по японскому обычаю, проникли туда, согнувшись в три погибели, через отверстие вроде форточки. Только форточка эта была частью не окна, а стены, и находилась у самого пола.
Чайная церемония, так же как и мастерство составлять букеты из живых цветов, причисляется в Японии к изящным искусствам, изучается в школах. Издавна считалось: хорошо воспитанная японская девушка должна хорошо знать чайную церемонию.
Каждое движение всех участников чайной церемонии должно быть рассчитано, имеет свое значение. И, как мне сказали, в чайную комнату трудно проникнуть именно потому, что, согласно японскому обычаю, человек должен уметь преодолевать препятствия, если он хочет наслаждаться красотой!
Впрочем, вначале я не увидела никакой особенной красоты в очень скромной - вернее, просто пустой - комнатенке, застланной светлыми бамбуковыми ковриками - татами. Посреди комнаты находился теплый, дымящийся, как бы вдавленный в пол квадрат. На нем стоял сосуд, похожий на опрокинутый маленький колокол. На стенке сосуда висела деревянная ложка, вернее ковшик, укрепленный на длинной палочке. Возле вдавленного в пол дымящегося квадрата лежали предметы, необходимые для чайной церемонии: пиала, черная лакированная коробочка, в которой хранится чай, медная полоскательница, керамический сосуд для холодной воды и кисточка, напоминающая кисточку для бритья. Назначение кисточки было для меня полной загадкой, и я уже собиралась обратиться за разъяснением к профессору, но не рискнула - так торжествен и серьезен был хозяин дома. И правильно сделала. Во время чайной церемонии, как я узнала позднее, разговаривать надо как можно меньше.
Появились две женщины в таких кимоно, о которых хотелось сказать "цветущие" или "ароматные", - так, как говорят о букетах живых цветов. Женщины появились и... Но дальнейшее будет ясней, если я расскажу вам сначала одну японскую историю.
Некий уважаемый гражданин ожидал гостей к чайной церемонии и велел сыну прибрать дорожку в саду, ведущую в чайную комнату. Сын чисто подмел дорожку, полил ее, но отец сказал: "Никуда не годится!" И заставил сына еще раз позаботиться о красоте и порядке в саду. Сын еще раз подмел дорожку и еще раз полил ее и был очень доволен своей работой, потому что на дорожке в самом деле не было ни одного ни сухого, ни зеленого листочка. Но отец взглянул и снова сказал: "Никуда не годится! Нет ни чистоты, ни красоты!" Сказав это, он тряхнул осенний клен, и сухие листья посыпались на дорожку. Они окружили каменные плиты золотой каймой так, что сразу стала видна свежесть и чистота камней и красота самих листьев.
Когда женщины в "цветущих" кимоно вошли в чайную комнату, сразу стала заметна ее строгая, простая красота!
Кстати, я тут же узнала назначение кисточки. Говорят, что в японском доме нужно только терпение: он сам постепенно откроет вам все свои тайны! Кисточкой, о которой идет речь, оказывается, сбивают чай до такой степени, что он поднимается над пиалой наподобие сбитых сливок зеленого цвета.
Двигаясь словно в ритмичном танце, женщины поднесли пиалу со взбитым чаем профессору. Он выпил чай и произнес: "Ойси" (вкусно). Пиалу ополоснули и поднесли чай мне. И я тоже выпила зеленый чай, горечь которого тонула в чудесном аромате, и сказала: "Ойси".
Так гости, все поочередно, пили чай, произносили "ойси" и любовались пиалой.
Затем мы перешли из чайной комнаты в основное здание, в кабинет профессора.
Профессор играл для нас старинные песни на кото - тринадцатиструнном инструменте, похожем на большую опрокинутую лодку. Жена профессора, гибкая, как веточка сакуры, играла на трехструнном сямисен - музыкальном инструменте, несколько напоминающем балалайку.
Как хороша японская музыка! Звуки падают, как хрустальные капли светлого весеннего дождя: упала - растаяла, упала - растаяла. Но дождь так и не пошел: его разогнал ветер. В японской музыке слышен легкий звон дождя, течение ручья, шелест ветра в листве... Падали и таяли хрустальные капли. Звучала народная песня "Черные волосы", созданная еще двести лет назад, и мелодия "Рокудан", написанная композиторам Яцухаси, родоначальником музыки "Кото", триста лег назад...
Так в атмосфере музыки и своеобразной красоты чайной церемонии запомнился мне дом профессора и он сам...
3
Встреча с известным художником Тайсю Канеко показалась мне особенно удивительной, потому что она произошла неожиданно, в магазине.
..."Маруноцуи билдинг" - универсальный магазин, или, вернее, Дворец торговли в Токио, немного напоминает наш московский ГУМ. Справа и слева вдоль широких светлых коридоров-аллей тянутся ряды лавок, похожие на роскошно организованные выставки различных товаров - как самых дешевых, так и самых дорогих. И вот я увидела, что посреди одной из "аллей", посреди пестрой бойкой торговли за небольшим рабочим столом сидит пожилой человек в черном кимоно. На столе - вазочки с кистями, банки, темные плитки, краски и стопка готовых рисунков. Оказалось, что пожилой человек в черном кимоно - известный японский художник Тайсю Канеко. Над его рабочим столом, установленным в универсальном магазине, висит плакат, объясняющий, что Тайсю Канеко может нарисовать вам в течение двадцати минут любую картинку по вашему заказу и это будет стоить вам всего двести пятьдесят иен.
Можно ли купить что-либо другое красивое за такую ничтожную сумму?! Я стала перебирать стопку готовых рисунков. На покрытых японской рисовой бумагой и обведенных золотой каемкой листах картона, размером восемь на девять дюймов каждый, были нарисованы хорошенькие красно-золотые рыбки, щеночек, самурай, птички, бамбук, серебристо-белые и розовые ветки сакуры. Мне понравились эти рисунки. Я увидела в них те "тающие" линии, те "уплывающие" образы, с которыми уже немного познакомилась, посетив музеи. Но японцы и японки, заполняющие светлую "аллею" магазина, толпящиеся в лавках-выставках, не обращали внимания ни на художника, ни на его работу.
Мне подумалось, что рядовые покупатели в Токио, вероятно, гораздо бо́льшие знатоки живописи, чем я, и, может быть, считают рисунки Тайсю Канеко старомодными или еще по каким-либо причинам не заслуживающими внимания. Впрочем, могло быть и так, что токономы у большинства граждан Токио были уже давно заполнены или денег на то, чтобы покупать новые картины, не хватало.
- Нарисуйте, пожалуйста, что вы видите перед собой, когда произносят "Япония", - попросила я.
Художнику перевели мою просьбу, но он и на родном языке не сразу понял, что я от него хочу.
- Откуда вы? - спросил он.
- Из Москвы.
- Вы хотите увидеть настоящую Японию?
- Да.
Я попросила господина Тайсю Канеко не торопиться: у меня есть время, а техника японской живописи трудна и искусство трудно уложить в регламент.
- Я привык... Двадцати минут достаточно для наброска, - ответил он.
И вот на листе, обведенном золотой каймой, появилась - нет, не рыбка, не птичка, не ветка сакуры - появилась темная крыша бедной хаты. И черная, как будто бы сожженная земля вокруг. И не красавица Фудзияма, знаменитый вулкан Японии, а серенькая горка, похожая на могильный холмик. И наконец, - легкое розовое облачко сакуры вдали... Не знаю, сколько прошло времени: двадцать минут или, может быть, час? Художник рисовал. Под его кистью на бумаге возникала настоящая Япония, не пестрая и нарядная, какой ее видишь при первом знакомстве. Не праздничная ярмарка, не гигантский базар, а страна, страдающая от многих бед.
Когда рисунок был закончен, я подняла голову и не сразу поняла, что случилось: рабочий стол художника окружала внимательная немая толпа: строгие лица, блестящие, неулыбающиеся глаза.
Много разных людей, пришедших в большой универсальный магазин, смотрели на рисунок, забыв и о необходимости хозяйственных покупок, и об обязательности вежливых улыбок.
Люди молчали. Это было молчание взаимопонимания, молчание митинга, когда все уже высказано и наступает несколько мгновений тишины перед единогласно принимаемым решением.
Рабочий стол художника сейчас окружала тоже настоящая Япония.