Юбилею перестройки в СССР посвящается.
Этот уникальный сборник включает более 1000 фотографий из личных архивов участников молодёжных субкультурных движений 1980-х годов. Когда советское общество всерьёз столкнулось с феноменом открытого молодёжного протеста против идеологического и культурного застоя, с одной стороны, и гонениями на "несоветский образ жизни" – с другой. В условиях, когда от зашедшего в тупик и запутавшегося в противоречиях советского социума остались в реальности одни только лозунги, панки, рокеры, ньювейверы и другие тогдашние "маргиналы" сами стали новой идеологией и культурной ориентацией. Их самодеятельное творчество, культурное самовыражение, внешний вид и музыкальные пристрастия вылились в растянувшийся почти на пять лет "праздник непослушания" и публичного неповиновения давлению отмирающей советской идеологии. Давление и гонения на меломанов и модников привели к формированию новой, сложившейся в достаточно жестких условиях, маргинальной коммуникации, опутавшей все социальные этажи многих советских городов уже к концу десятилетия. В настоящем издании представлена первая попытка такого масштабного исследования и попытки артикуляции стилей и направлений этого клубка неформальных взаимоотношений, через хронологически и стилистически выдержанный фотомассив снабженный полифонией мнений из более чем 65-ти экзистенциальных доверительных бесед, состоявшихся в период 2006–2014 года в Москве и Ленинграде.
Содержание:
Металлисты 1
Панки 30
Рокеры 58
Словарь 92
Кредиты 94
Миша Бастер
Хардкор
Металлисты
Сергей Окуляр
Фото 1. Очки и концерты, 1986 год. Фото из архива автора
С. О. Детские годы как-то протекали неравномерно. Москва строилась, и когда я родился возле Университета, тут же всех моих переселили в однокомнатную хрущебу. Получалось, если папа на маму залезал, то приходилось проверять, спит их сынок или нет. Девушкам же я сейчас люблю говорить, что родился в середине прошлого века.
Комиссионные были культовыми местами, и каждый продавец таких заведений становился культовым персонажем по определению. Ничего из вещей в обычных магазинах не было, и интересное можно было обнаружить лишь в "комках". Вот, ну детство как детство, а вот когда папаша купил такой музыкальный центр, состоящий из двухканального магнитофона, проигрывателя и радио…
Были такие центры, сработанные как предметы интерьеров в виде тумбы на ножках. Очень популярны стали как раз в конце восьмидесятых, хотя более ранние модификации впечатляли больше. Просто были такие стенки с книжными полками и встроенной аппаратурой.
Да… Конечно же, радио мне нафиг не было нужно, оттуда лилась монотонная бредятина. Только магнитофон и проигрыватель, что впоследствии оказалось ошибочным. Пришел как-то соседский мальчик и просто воткнул туда кусок проволоки. Радио вздрогнуло и заговорило на иностранном языке. Соседу было лет восемнадцать, но у него уже пробивалась седина. Бывает такая склонность у некоторых людей. Этот Коля, сам по себе тихий и интеллигентный, в шоблы ни с кем не сбивался, однажды принес пластиночки и настроил мне радио. Я, конечно же, сразу врубил все на полную катушку и оттуда понеслось: "О мио Майо, мио Майо"… Это были прямые концерты из Вашингтона: концерт поп-музыки номер один и номер два. То поколение много чего боялось, а вот когда я был еще мальчиком, то видал таких хиппарюг, что мама не горюй. В сабо и с полуметровыми клешами. У меня чуть сердце не остановилось. Джинсы, запиленные курточки и на ногах были сабо на огромной платформе на босу ногу. У нас сандалии до сих пор с носками носят, а там сабо с бубенчиками – вилы. Вся эта мода потом вернулась и очень долго адаптировалась. Это сейчас все модные циклы быстротечны, потому что есть индустрия, а тогда все это приходило с надрывом и оставалось на десятилетия. Тогда были стили, а теперь ремейки.
Было еще одно событие значительное для поколения семидесятников. Была такая передача, которая просто сделала римейк на Jesus Christ Superstar. Я помнил это произведение наизусть, и вдруг по телеку проходит какая-то опера. Слова советские, а музыка-то… Для первой половины семидесятых все эти арии Иуды в "Волшебном фонаре", их нахлобучивало не по-детски. Показывали это на Пасху в три часа ночи, и было это шоу каких-то эстрадных артистов. Бенефис актрисы Голубкиной, как потом оказалось, под режиссерством Ефима Гинзбурга.
Было мне лет двенадцать; в школе хулиганил я не больше всех, стандартно. Школьное время – тоска зеленая, которая была разбавлена появлением какого-то мужичка, который спросил: "Кто хочет к миру музыки приобщиться?" Я думаю, ё-мое, конечно хочу. Мужик затеял в школе оркестр и ходил отбирал детишек. Смотрит, у паренька губы как будто бритвой прорезаны – все, говорит, это трубач. Смотрит, ученик ножкой дергает. Подходит и спрашивает: "Ну-ка, ну-ка, а так можешь?" Всё – барабаны. А мне тогда альтушку дали. И я, как в мультфильме про Незнайку, с этой фигней: "Не доросли вы еще до моей музыки"… Я тогда еще подумал: вот чуваку с барабанами повезло. И, короче, после уроков, сидишь, дуешь: "Как под горку, под горой". Надуешься до одурения. Слюней, соплей – полведра. И вот надуешься, идешь и чувствуешь, что как будто двадцать матрасов надул. И так-то легкие как у курицы. И прям, реально музыка меня сносила с ног, шатала по дороге из школы, и я получал удовольствие от приобщения к миру слюней и высоких мотивов. Потом я додулся до боли в железах и забил на эту альтушечку. Трубы я потом ненавидел долго-долго, до того момента как Sweet, сделал Desolation Boulevard с офигительным вступлением с трубами. А тогда, в детстве, я был далек от дворовых игр в "пионербол" и увлекся поиском зарубежной музыки, которая по капелькам сочилась отовсюду. Даже телевизионные советские программы использовали рок-композиции, Creedence был точно. Сорокопятки были смешные. Там не писали исполнителя, а писали: "Песня на англ. языке". Или редко писали: Леннон-Маккартни, что было крамолой по тем временам. The Beatles, Creedence, даже Deep Purple– все это было и продавалось отдельно и в сборниках "Кругозора". Причем, если песни были длинными, их просто резали. Очень увлекал отлов музыки через глушилки, музыка кочевала с волны на волну. Так что влияние всяческих зарубежных голосов, оно, несомненно, сказалось на формировании сознания.
Собственно, из почерпнутой и проанализированной информации и сложилась моя жизненная позиция, которая заключается в том, что любое правительство – суть насилие над личностью и его сознанием. С тех пор я начал строить свою жизнь без участия любого государства, и всю жизнь строил. Государство мной не интересуется, я им тоже. Принцип самодостаточности. При этом большинство людей не способно остановиться в случае, если у них "попрет фишка". Идут до конца и в конце кончаются. По одной причине: они хотят больше, чем имеют, а обосновать зачем– не могут. У них и времени на это нет, они всегда заняты.
Сначала пошла музыка, потом я начал прислушиваться к новостям и пришел к такому незамысловатому мнению: люди, большинство, не постесняюсь этого слова, – мудаки. Я не имею в виду только Россию, это во всем мире. Им что ни дай– все надо. Втирают всякую лабуду, а они верят. Причем без этих мудаков тоже нельзя. Никто бы тогда не водил троллейбусы, не убирал дерьмо в туалетах, да и вообще– без них, мудаков, скучно. Если в детстве им еще недостаточно по ушам поездили, а быть может, они невнимательно слушали себе подобных, то тогда они окончательно в жлобов еще не превратились… Так вот, эти мудаки иногда способны даже на поступки межпланетного масштаба и иные героические действия. Для них патриотизм становится главным в жизни. При этом положительном моментом для урелов всегда было то, что большая часть всегда стремилась к чему-то большему, и старалась "взболтать" ситуацию вокруг себя. Только немногие в этом процессе осознавали, что урела на самом деле они сами и есть – и в конечном итоге от лоховства избавлялись. Люди, дети доярок и конюхов или вообще – бог весть откуда, в этом случае оказываются более гениальными и менее мнительными, чем их родовитые земляки.
Тот же Владимир Семенович Высоцкий, если посмотреть на портрет без бороды, это привет: визуально печать интеллекта отсутствует. Просто пособие по изучению древней антропологии… Но до той поры, пока молчит. Только откроет рот – как даст первобытного драйва! Ломоносовщина в чистом виде. Я недавно смотрел концерт, где исполнялись его песни: такое впечатление, что всем отрезали яйца и заставили из-под палки завывать. Это не обязательно фальцет; больше всего это напоминало те звуки, которые издают интеллигенты, когда их прижимают хулиганы в темной подворотне. А нормальный человек в таких случаях, используя тембры Высоцкого, сразу коротко: "руки, нах!"… Это чтоб понятно разницу было.
И вот такие "Володи Высоцкие", обделенные богатырским ростом и журнальной красотой, своим первобытным драйвом действительно способны изменять ситуацию. Главное, чтоб среда была. В советском, да и в нынешнем обществе единственная возможность совместного проведения досуга, где тебе мозги не разрушали, была армия. Поэтому большинство интереснейших мужских историй связаны непосредственно с этим периодом. Отсюда и поговорка – кто в армии не был, не мужик. Позже таковая среда сложилась на улицах Москвы уже в середине восьмидесятых, и неформалам стало бессмысленно в армию уходить.
Позже, когда получаемой информации стало не хватать, я стал с одноклассниками шататься по городу и встретил "Папу Валеру". В ГУМе, где снимали Робертино Лоретти, который вскоре подрос и исчез. Было это все в конце семидесятых. И когда я первый раз пошел покупать пластинки, встретил Валерия Михайловича, который впоследствии стал моим учителем. А учил он меня не быть лохом. Все меломаны того периода были ушлыми до беспредельности: и пластиночку послушать с кондачка, и впарить менее опытным собратьям по несчастью. У начинающих это не получалось. Увидел любую пластинку, сразу: дай! Валерий Михайлович Сокол на тот период уже был легендарной личностью. Его уже знали все центровые "утюги", а он был самым центровым, и у него было множество позывных. Я ему дал свою-Ливерпуль – потому что, стремясь к импозантности, он все время менял свой имидж. Органы его знали в лицо, что отразилось на том факте, что Валерий ходил то с усами то без, а то и со шкиперской бородой. А тогда за бороды и усы могли из института выгнать. Вот с такой шкиперской бородой и без усов я его встретил. В каком-то советском фильме все иностранные капитаны были с такими бородами, и один даже пел "Ливерпуль, мой Ливерпуль". Я дал ему такую кличку, хотя у него были уже "Сокол", "Папа Валера" и другие. Про него писали фельетоны в газетах; были сотни приводов, и в одном фельетоне "Вечерний Москвы" был заголовок "Кто Соколу подрежет крылья". Через него я ознакомился со всем мирком филофонистов и "утюгов". Все "толчки" были у крупных грампластиночных магазинов – таких, как "Калинка" на Ленинском или напротив Телеграфа.
С этих времен началось мое меломанство, и Валерий Михайлович учил меня непрерывно. Обувал по-черному. Стояли мы на точках, попивая "Салют", и дико сдружились. Выглядел я тоже своеобразно. Вечно развевавшийся по ветру хаер, ацетатная шуба. Не так, как ходили хипарики, запрятав волосы под пиджачки и кепочки. Зашуганные семидесятники. А я всегда ходил без шапки, даже когда в 79-ом году от мороза отлетала краска на трамваях. Так продолжалось до самой армии, в которую я ушел в тот же самый день, когда у Игги Попа состоялся легендарный концерт в Сан-Франциско.
Мать меня пристроила служить в Подмосковье; я умудрился поставить рекорд по самоволкам и продолжал меняться пластинками на "куче". По "самоходам" в период 81–83 года я был чемпионом. Иногда за водку-колбасу, а иногда просто деру давал. Причем, когда я уходил в армию, жена была беременной; а когда пришел, уже сын ходил. И как-то я в "самоходе" пришел домой, сын вышел навстречу и вместо стандартного "папа" с эстонским акцентом сказал "пить-курить". Где-то он нахватался во дворе и запомнил; с тех пор и щебетал на ход ноги "пить-курить". Особенно ему это удавалось, когда он запеленатый, как снеговик, переступал по ступенькам, приговаривая свой речитатив с каждым шагом…
Армия была отдельным пластом, о котором можно рассказывать часами. В армии я научился ругаться матом почти на всех тюркских диалектах. Причем выспрашивал у сослуживцев самые обидные ругательства и был дико популярен. А пластинки лежали рядом. При этом если бы это все происходило чуть позже, я, естественно, не служил бы. Пузо и компания были моложе меня, а те, кто постарше, служили все и писали трогательно-смешные письма из армии. Это был переходный период от Олимпиады-80; явных металлистов было всего три человека на Москву: я, который уже отделял остальную музыку от Judas Priest, Андрей Кисс, который был прикинут так, как никто в Москве. Я офигел, когда увидел в 78-м году человека с выкрашенными перьями на голове и ИКОНОЙ "Кисс– Destroyer". Деревянный иконостас на цепях, в запиленной курточке, а сам как воробей. Собственно, его так и прозвали потом. Весь в булавках, а потом, шесть лет спустя, уже его сценический имидж был самый крутым по Москве. Потом, я слышал, он купил где-то дом и уехал. Третьим был парнишка, который ходил в летчицкой куртке и которому я до армии дал чирик взаймы а после армии он, нисколько не смутившись, достал червонец из той же самой куртки! Ничего не изменилось ни в нем, ни в ситуации. Как будто это все было вчера. Отложилось это в памяти… Ну и, конечно же, Саша Морозов, более известный как Саша Вельвет. Он уже тогда был очень модным молодым человеком и, когда джинсой все наелись, попер вельвет. У него было все вельветовым, начиная от курточки и кончая кепочкой. Я б не удивился, если бы у него носовой платок был бы из вельвета… Грузины бегали по Москве после Олимпиады и спрашивали, где взять вельвет. А у Саши уже в то время был список, отпечатанный на машинке с иностранными буквами. Список был длиннющим, и сумма всего представленного была немаленькой. Машинка же такая могла быть в те времена далеко не у каждого.
У Саши были всегда "последники", которые он брал у "крючка", который в свою очередь брал их у детей дипломатов, учившихся в то время в Москве. В основном это были голландские пласты. Когда пошли первые студии звукозаписи при каждом рынке, у Вельвета уже было несколько студий звукозаписи; и потом неожиданно: бах! он уже работает в SNC records, который появился при Горбачеве. До сих пор остается загадкой, каким образом Стасу Намину еще при коммунистах удалось заполучить Зеленый театр и творить там черт-те что. Позже Саша отделился от Намина и основал Moroz records, где продюсировал Паука, выкупил права на записи Высоцкого и Цоя. А потом я узнал, что он купил дом в Майами, по соседству с Пугачевой, и осел там окончательно. Смешно: раньше были дома генеральские, челюскинские, где селили всех в один дом, чтоб на прослушку меньше тратиться. Так и у них там дома шоу-бизнесменов. Очень удобно.
Нужно отметить всемирный продуктивный всплеск в музыкальных кругах, когда тяжелый рок полез из всех щелей, как грибы после дождя. Так же, как в 79-м году все "Дип Пёрплы", "Назареты", "Лед Зеппелины" выдали на гора шедевры, так же в следующий год отоварили своим искусством металлисты. Есть такая тенденция, когда в юбилейные года идет напор новой музыки. Панк-революция до нас не докатилась, а вот "железо" поперло. При этом появились статьи Троицкого в "Ровеснике", появились какие-то статьи в "Студенческом меридиане", журнале "Сельская молодежь" и других. Но это были крупицы, и гораздо большее количество информации можно было почерпнуть у старых системщиков. Я впервые услышал словосочетание "Хеви Метал" именно от такого представителя. Он был женат на подруге жены и пять лет вводил в заблуждение жену, что якобы учится в каком-то медицинском институте. Он каждый день уходил, приходил… И вот этот Коля перед моей свадьбой озвучил это магическое слово.
А торговля и обмен пластинками было той самой важной отдушиной, через которую черпались жизненные силы – и жизнерадостность фонтанировала. При этом опасность, которая весь этот процесс сопровождала, стимулировала сознание по полной. Везде были переодетые менты. Если тебя забирали в ГУМе (а "пасли" сверху через колодец всегда), то быстро проводили на второй-третий этаж, где были маленькие конторки-никанорки. Если вели уже в отделение, то это в "арбитраж". "Арбитраж"– это центральный вход и темный коридор, где была такая надпись. Вот по этому коридору был выход в глухой двор, где по диагонали находилось второе отделение. В отделении, конечно же, находился "обезьянник"; пластинок– море, но это были "вегетарианские" времена. Не было этого быдлячьего урлаганства и гоп-стопа, которое было привнесено в ряды правоохранительных органов в "новые времена". Милиционеры в столице считались с местными жителями и старались вести себя культурно. По крайней мере, были вежливыми. Правда, некоторые милиционеры испытывали чувства, сходные с оргазмом, пропилив ключом по пласту и при этом заглядывая в глаза "жертве". Но не отнимали. А взрослые филофонисты попросту откупались.