* * *
Генеральные штаты открылись 5 мая 1789 г. речами короля, хранителя печатей Ламуаньона и г-на Неккера. Считали, что последний лишь слегка и осторожно коснулся ожидаемых конституционных преобразований. В его речи высказывания о них не были столь полными, как в его предыдущем "Докладе королю". Это расценили не в его пользу. Но не следует забывать, в каком положении он оказался, ибо его собственные намерения противоречили намерениям министров и дворцовой партии. Вынужденный поступаться своими собственными взглядами, приукрашивать взгляды своих оппонентов и даже скрывать их тайны, он не смог изложить свое подлинное отношение к делу.
Состав ассамблеи, хотя в целом и соответствовал ожидавшемуся, все же несколько отличался от него. Предполагали, что лучшее образование поставит на один уровень с третьим сословием значительную часть дворянства. Это и произошло с дворянством Парижа, его окрестностей и других крупных городов, где широкое общение с просвещенным обществом либерализовало умы дворян и помогло им подняться до требований времени. Но сельское дворянство, составлявшее две трети собрания, далеко отставало от них. Живя постоянно в своих родовых имениях, усвоив в силу привычки феодальные порядки, оно еще не научилось подозревать их несовместимость со здравым смыслом и справедливостью. Оно было готово подчиняться равенству в налогообложении, но не поступиться своим званием и прерогативами, чтобы заседать совместно с третьим сословием. С другой стороны, в среде духовенства предполагали, что высшие слои иерархии благодаря своему богатству и связям одержат в целом победу на выборах. Но оказалось, что в большинстве случаев предпочтение получил нижний слой духовенства. Его составляли приходские священники, сыновья крестьян, выполнявшие всю тяжелую работу своей службы в приходе за десять, двадцать или тридцать луидоров в год, в то время как высшее духовенство проживало свои княжеские доходы во дворцах, роскоши и праздности.
Поскольку цели, ради которых были созваны Генеральные штаты, имели первостепенное значение, мне было очень интересно понять взгляды различных сторон, представленных в его составе, а в особенности – идеи, преобладающие в отношении планов создания правительственной системы. Поэтому я ежедневно ездил из Парижа в Версаль для того, чтобы присутствовать на дебатах, как правило, до самого их конца. Дебаты дворянства были страстными и бурными. У обеих сторон были способные и равные, одинаково энергичные люди. Дебаты третьего сословия отличались сдержанностью, разумностью и несгибаемой твердостью. Все другие вопросы предваряли два ужасных вопроса: "Должны ли штаты заседать вместе в одном помещении или в разных? Должно ли голосование производиться посословно или индивидуально?" Вскоре выяснилось, что оппозицию составляли епископы среди духовенства и две трети депутатов дворянства, в то время как в третьем сословии все депутаты до одного были едины и исполнены решимости.
После того как различные предложения компромисса потерпели неудачу, третье сословие предприняло попытку разрубить гордиев узел. Аббат Сиейес, самый логичный ум нации (автор памфлета "Что такое третье сословие?", наэлектризовавшего Францию так же, как нас – "Здравый смысл" Пейна), после яркой речи, произнесенной 10 июня, предложил послать последнее приглашение депутатам дворянства и духовенства явиться в зал заседаний штатов всем вместе или поодиночке для проверки полномочий, к которой депутаты третьего сословия приступят незамедлительно независимо от их присутствия или отсутствия. После окончания проверки полномочий 15 июня было выдвинуто предложение провозгласить себя Национальным собранием. Решение об этом было принято 17 июня большинством в четыре пятых.
Во время дебатов по этому вопросу к нему присоединилось около двадцати приходских священников, а в курии духовенства было выдвинуто предложение, чтобы она целиком присоединилась к ним. Сначала оно было отклонено совсем незначительным большинством, но после того как в него были внесены небольшие изменения, оно было принято большинством в одиннадцать голосов.
* * *
Пока все это обсуждалось и было еще неизвестно при дворе, 19 июня в Марли состоялось заседание совета, на котором было предложено просить короля вмешаться и высказать свое мнение в заявлении на "королевском заседании". Текст заявления был предложен Неккером. В нем, хотя в основном и порицался ход заседаний как депутатов от дворянства, так и от третьего сословия, тем не менее объявлялось, что мнение короля во многом сходно с мнением третьего сословия. Совет постановил назначить "королевское заседание" на 22 июня, а до этого дня приостановить заседания штатов и хранить пока все в секрете. На следующее утро (20 июня), когда депутаты пришли, как обычно, к зданию, где заседали, они увидели, что двери его заперты и находятся под охраной. В объявлении на дверях сообщалось, что "королевское заседание" назначено на 22 июня и что до этого дня все заседания отменяются. Решив, что их хотят распустить, депутаты собрались в здании, называемом "Jeu de раите" (or Tennis court) и там дали клятву не расходиться по своей воле до тех пор, пока не добьются для своей страны конституции на прочной основе, а если их разгонят силой, собраться вновь в каком-либо другом месте. На следующий день они встретились в церкви св. Людовика, и к ним присоединилось большинство духовенства.
Предводители аристократии поняли, что все будет потеряно, если не предпринять каких-нибудь смелых действий. Король все еще находился в Марли. Никому не разрешалось приближаться к нему, кроме друзей партии двора. Его окружили стеной лжи. Ему внушили, что депутаты от третьего сословия собираются освободить армию от присяги на верность королю и увеличить жалованье солдатам. Дворцовая партия была в ярости и отчаянии. Она добилась образования комитета, состоящего из короля и его министров, в который должны были допускаться Месье и граф д’Артуа. На заседании комитета последний выступил с личными нападками на г-на Неккера, осудил текст его заявления и предложил другое, подсунутое его подпевалами. Г-ну Неккеру угрожали, его запугивали; все это потрясло короля. Он приказал рассмотреть оба плана на следующий день, а "королевское заседание" отложить еще на день. Это вызвало назавтра еще более яростные нападки на г-на Неккера. Проект его заявления был полностью переделан, и в него включен проект графа д’Артуа. Неккер и Монморен подали в отставку, в которой им было отказано. "Нет, сударь, – сказал граф д’Артуа г-ну Неккеру, – мы оставим Вас как заложника. Вы нам ответите за все зло, которое случится"!
Слух об изменении плана разнесся мгновенно. Дворянство ликовало, народ был потрясен. Я был очень встревожен таким ходом событий. Военные пока еще не высказали признаков того, чью сторону они примут, но было несомненно – победит та сторона, которой они окажут поддержку. Я считал, что успех реформы правления во Франции обеспечит всеобщие изменения в странах Европы, возрождение народов этих стран, неимоверно страдающих от злоупотребления властей, к новой жизни. Я был хорошо знаком с видными патриотами собрания. Поскольку я был представителем страны, успешно прошедшей через подобные преобразования, они относились ко мне с расположением и с доверием. Я весьма энергично настаивал на немедленном компромиссе, с тем чтобы можно было получить то, чем готово было сейчас поступиться правительство, и положиться на то, что в будущем можно будет добиться остального.
Было совершенно ясно, что на этот раз король готов предоставить: 1. Свободу личности по примеру Habeas corpus. 2. Свободу совести. 3. Свободу печати. 4. Суд присяжных. 5. Представительную легислатуру. 6. Ежегодные ее созывы. 7. Разработку законов. 8. Исключительное право налогообложения и расходования средств. 9. Ответственность министров.
С получением таких прав депутаты смогли бы добиться в будущем всего, что необходимо для дальнейшего улучшения и укрепления конституции. Они, однако, думали иначе и ход событий показал, что это было печальное заблуждение. Потому что после тридцати лет войн внутри страны и за ее пределами, после потери миллионов жизней, утраты людьми личного счастья, временной оккупации страны иностранцами они не только не добились большего, но и даже не получили с уверенностью того, о чем мы говорили. Они и не догадывались (да и кто же мог предвидеть?) о печальных последствиях своего упорства, которое они проявляли с благими намерениями, о том, что их физическая мощь будет использована первым тираном, чтобы растоптать независимость и даже угрожать самому существованию других народов; что все это послужит возможностью дать роковой пример чудовищного заговора королей против своих народов и объединит их в дьявольский, смертоносный альянс во имя достижения их общей цели, чтобы всей мощью этого альянса сокрушать любые попытки умерить злоупотребления и тиранию королей.
* * *
Когда на следующее утро король шел по проходу между рядами людей из дворца к палате, его встретило гробовое молчание. Король провел в собрании около часа, произнося свою речь и заявление. Когда король выходил, раздались слабые детские голоса: "Да здравствует король!", но народ угрюмо безмолвствовал.
В заключение своей речи король приказал депутатам последовать за ним, а дискуссии продолжить на следующий день. Депутаты от дворянства последовали за ним, так же поступили и депутаты от духовенства, за исключением приблизительно тридцати человек, которые вместе с депутатами третьего сословия остались в зале и приступили к дебатам. Они заявили протест против действий короля, подтвердили приверженность своим предыдущим решениям и провозгласили неприкосновенность личности депутатов.
Вошедший офицер именем короля потребовал, чтобы они покинули помещение. "Скажите тому, кто Вас послал, – ответил Мирабо, – что мы уйдем отсюда только по своей воле или уступая острию штыка".
Во второй половине дня возбужденные толпы людей стали стекаться в окрестности дворца. Это вызвало тревогу. Королева послала за г-ном Неккером. Его привели под крики и возгласы толпы, заполнившей весь дворец. У королевы он находился всего несколько минут, и о чем они говорили, осталось неизвестным.
Король поехал на прогулку. Когда он шел к карете и садился в нее, никто не обратил на него никакого внимания. Когда же вслед за ним вышел г-н Неккер, его все приветствовали возгласами: "Да здравствует г-н Неккер! Да здравствует спаситель угнетенной Франции!" Его провели обратно домой при таких же изъявлениях любви и тревоги. Около двухсот депутатов от третьего сословия, возбужденных событиями дня, отправились к нему домой и вынудили его дать обещание не уходить в отставку.
25 июня сорок восемь депутатов от дворянства, и среди них герцог Орлеанский, присоединились к третьему сословию. Вместе с ними были теперь и сто шестьдесят четыре депутата от духовенства, хотя небольшая часть их все еще заседала отдельно и называла себя палатой духовенства. 26 июня архиепископ Парижский, как и ряд других депутатов от духовенства и дворянства, присоединился к третьему сословию.
Эти события привели к сильному брожению в народе. Оно охватило солдат, распространившись сначала на французских гвардейцев, а затем на все другие полки гвардии, за исключением швейцарской, и перекинулось даже на личную охрану короля. Гвардейцы выходили из своих казарм, собирались группами и заявляли, что они будут защищать короля, но не будут убийцами своих сограждан. Они называли себя солдатами нации и не оставляли теперь никакого сомнения, чью сторону они примут в случае потрясений. Подобные же известия поступили из войск, расположенных в других частях королевства, давая основания считать, что солдаты встанут на сторону своих отцов и братьев, а не своих офицеров.
Воздействие этого лекарства в Версале было столь же внезапным и сильным. Тревога была настолько сильной, что во второй половине дня 27 июня король собственноручно написал послание председателям палат духовенства и дворянства, обязав их немедленно присоединиться к третьему сословию. Депутаты от этих двух сословий еще продолжали спорить и колебаться, пока записка графа д’Артуа окончательно не склонила их к повиновению. В полном составе они направились в Собрание и заняли свои места рядом с депутатами третьего сословия, завершив тем самым полное соединение сословий в одной палате.
Теперь Собрание перешло к выполнению своих задач и первым делом приступило к определению порядка, в котором оно будет рассматривать главы конституции.
Сначала пойдет – как предваряющая все – общая Декларация прав человека. Затем последуют главы: Принципы монархии; Права нации; Права короля; Права граждан; Организация и права Национального собрания; Формы, необходимые для принятия законов; Организация и функции провинциальных и муниципальных ассамблей; Обязанности и пределы судебной власти; Функции и обязанности военной власти.
Декларация прав человека – как предварительная часть этой работы – была соответственно подготовлена и представлена маркизом де Лафайетом.
* * *
Но спокойный ход их работы был вскоре нарушен сообщением о том, что войска, и в частности иностранные наемники, движутся к Парижу с разных сторон. Королю, вероятно, посоветовали вызвать их под предлогом поддержания мира в Париже. Но считают, что его советники на самом деле замышляли нечто другое. Командующим войсками был назначен маршал де Брольи, честолюбивый аристократ, хладнокровный и способный на все.
Вскоре под разными предлогами было арестовано несколько гвардейцев, но действительной причиной ареста были их симпатии к делу нации. Жители Парижа ворвались в тюрьму, где содержались арестованные, освободили их и послали делегацию в Национальное собрание, ходатайствуя об их помиловании. Собрание призвало парижан соблюдать порядок и спокойствие, возвратить заключенных королю, а короля просило отвести войска. Король ответил отказом, сухо заявив, что Собрание может удалиться само, если угодно, в Нуайон или Суассон.
Тем временем эти войска, численностью от двадцати до тридцати тысяч человек, прибыли и были размещены в Париже, а также между Парижем и Версалем. Мосты и проходы были взяты под охрану. В три часа дня 11 июля граф де ла Люзерн был послан известить г-на Неккера о его смещении и вынудить его немедленно уйти в отставку, никому не говоря об этом ни слова. Придя домой, г-н Неккер пообедал и предложил жене навестить знакомых: в действительности они уехали в свой загородный дом в Сент-Оуене, а в полночь выехали в Брюссель. Но об этом ничего не было известно вплоть до следующего дня (12 июля), когда произошла смена всего министерства, за исключением Вилледея, министра двора, и Барантена, хранителя печатей. Произошли следующие изменения: барон де Бретейль стал председателем совета финансов; де ла Галасьер – генеральным контролером вместо г-на Неккера; маршал де Брольи назначен военным министром вместо Пюи Сегюра, его помощником – Фулон; герцог де ла Вогюйон – министром иностранных дел вместо графа де Монморена; де ла Порт – морским министром вместо графа де ла Люзерна; из Совета был также исключен Сен-При. Люзерн и Пюи Сегюр были твердыми приверженцами аристократической партии в Совете, но они считались теперь неспособными выполнить стоявшие перед ними задачи.
Теперь король целиком находился в руках людей, основной чертой характера которых на протяжении всей их жизни был турецкий деспотизм. Они объединились вокруг короля как надежные исполнители для того, что надлежало сделать.
Об этих переменах в Париже начали узнавать около часа-двух дня. Во второй половине дня отряд немецкой конницы числом около сотни был выведен на площадь Людовика XV и построен там, а две сотни швейцарских гвардейцев были выстроены позади них. Это привлекло сюда людей, которые таким образом нечаянно оказались перед войсками, сначала просто как зрители. Однако по мере того как росло их число, росло и их возмущение. Отступив на несколько шагов назад, они расположились за огромными грудами камней, мелких и крупных, собранных здесь для намечавшегося неподалеку строительства моста.
Случайно оказавшись в этом месте, проезжая мимо в карете, я беспрепятственно проследовал через ряды этих людей, но не успел я проехать, как в конницу полетели камни. Кавалеристы двинулись в атаку, но град камней парижан, занявших выгодные позиции, заставил всадников отступить. Покинув место стычки, они оставили одного человека лежащим на земле. Стоявшая позади швейцарская гвардия не тронулась с места, чтобы прийти им на помощь. Это событие послужило сигналом для всеобщего восстания, а этот отряд кавалерии, чтобы избежать гибели, отступил к Версалю.
Люди вооружались тем оружием, какое могли найти в оружейных мастерских и частных домах, дубинками, бродили всю ночь по всему городу, не решив пока, что предпринять.
На следующий день (13 июля) Собрание потребовало, чтобы король отвел войска и разрешил парижской буржуазии вооружиться для сохранения порядка в городе. Оно предложило также направить свою депутацию, чтобы успокоить горожан. Но эти предложения были отвергнуты.
Комитет из членов городского управления и городских выборщиков был создан этими органами, чтобы руководить их действиями. Горожане, к которым теперь открыто присоединились французские гвардейцы, ворвались в тюрьму Сен-Лазар, выпустили всех заключенных и захватили крупные запасы зерна, которые они перевезли на зерновой рынок. Здесь горожане добыли кое-какое оружие, а французские гвардейцы стали формировать отряды и обучать их. Городской комитет принял решение поставить под ружье сорок восемь тысяч буржуа, а точнее – ограничить их число сорока восемью тысячами.