Это было последнее "ура" английских игроков в России; но начиная с этого момента ставки будут расти так быстро, что им придется бороться, чтобы за ними поспевать. Еще до окончания лета двое из присутствовавших на этом застолье будут мертвы, а другие трое – окажутся в тюрьме ЧК, думая о том, что в любой момент могут оказаться перед расстрельной командой.
Переезд властей в Москву начался. Ленин переехал первым. В следующую субботу 16 марта за ним последовал Троцкий. Он отправился специальным поездом в сопровождении семисот латышских стрелков – "преторианской гвардии нового красного Наполеона". С ним также уехали сотрудники его штаба и – на почетных местах – Роберт Брюс Локарт и капитан Уильям Хикс. В пути они вместе с Троцким обедали, и тот продолжал уверять Локарта, что намерен воевать с немцами. Он только что был назначен комиссаром по военным и военно-морским делам, или военным министром, как все называли эту должность, и говорил, что не примет этот пост, если Россия не начнет воевать. Локарт до поры до времени предпочитал верить ему.
Оставшись в Петрограде, Мура почувствовала себя одиноко. Ее дети были с ней, но это не могло длиться долго. Для них было слишком опасно оставаться в городе, и Мура неохотно приняла решение позволить Кире, Павлу и Тане поехать в Йендель, чтобы о них там заботился Иван.
Так как граница была закрыта, а Эстония находилась под контролем Германии, предприятие было рискованное. Детей тайно вывезли из Петрограда в быстрой тройке – виде транспорта, который все еще составлял основу почтовой службы в России. Мики поехала с ними. Она ехала навстречу величайшей опасности: подданная Великобритании направлялась в государство, подконтрольное Германии. У нее был фальшивый паспорт, и ей были даны указания не произносить ни слова по-английски до тех пор, пока они не окажутся в Йенделе. Мики никогда хорошо не владела русским языком, так что эта поездка была сопряжена с рисками. Помимо Мики детей сопровождали два фокстерьера их бабушки. Продуктов в столице так не хватало, что мадам Закревская больше не могла прокормить их.
Снабженная продовольствием на один день, в сопровождении швейцарца, который зарабатывал себе на жизнь, нелегально переправляя людей через российские границы, маленькая группа беженцев разместилась в почтовой тройке и отправилась в путь. Какой бы бесстрашной ни была Мики, она боялась за детей. Свой собственный язык она могла держать за зубами, но дети росли, говоря в семье по-английски, и в своем возрасте (Тане было три года, Павлу – пять лет, а Кире – семь) кто знает, что они могли выпалить, как бы строго их ни предупреждали, что нужно помалкивать.
После долгой, изнурительной поездки – на земле все еще лежал снег, который замедлял движение колесной тройки, – они добрались до эстонской границы. Дети молчали, и они пересекли границу без вопросов со стороны пограничников. В конечном счете они добрались до Йенделя, где их встретил Иван.
Под защитой Германии в Эстонии был восстановлен порядок, и жизнь Бенкендорфов – Ивана, детей и всех их родственников – стала спокойной и безопасной. Но дети оказались теперь в трудном положении. Граница между ними и их матерью была границей между враждующими государствами, и они больше не могли вернуться.
Мура объяснила причину того, что сама она осталась в России: там была ее мать, которая не могла отправиться в дорогу. Но у нее была и гораздо более веская причина. Оказавшись теперь свободной от своей самой главной ответственности, она с нетерпением ожидала того момента, когда сможет поехать в Москву, чтобы быть с Локартом.
Глава 6. Страсть и интрига. Апрель – май 1918 г.
Пятница 12 апреля 1918 г., Москва
Молодая женщина лежала лицом вниз на ковре в окружении осколков дорогого фарфора и разбитых бутылок из-под шампанского. Великолепный обюссонский ковер был пропитан вином и кровью, а обитые шелком стены гостиной – испещрены отверстиями от пуль. Яков Петерс, заместитель начальника ЧК, ткнул носком ботинка женщину под ребра и перевернул тело. Ей в шею попала пуля, а ее растрепанные волосы слиплись от запекшейся темно-красной крови.
"Проститутка", – пробормотал Петерс и пожал плечами. Она не была одной из намеченных жертв сражения, которое произошло в этом доме, и дюжин других жертв в этом районе, – просто случайная подружка анархистов, которые устраивали свои притоны в заброшенных домах московской состоятельной элиты. Она не представляла никакого интереса.
Локарт посмотрел на застывшее, испачканное кровью лицо женщины. По его оценке, ей было не больше двадцати лет. Он оглядел пулевые отверстия в стенах и на потолке и все то, что казалось остатками оргии. По всему дому лежали и другие тела: некоторые были безоружными, другие – вооруженными до зубов. ЧК начала силой брать под свой контроль новую столицу, уничтожая контрреволюционный сброд, и это была первая крупномасштабная операция чекистов.
Это был необычный и тревожный день для Локарта, ужасная, но и волнующая интерлюдия в однообразном первом месяце его жизни в Москве.
За недели, которые пролетели после переезда из Петрограда, жизнь превратилась в нескончаемую череду встреч и деловых бесед. Ему часто приходилось заставлять себя сосредоточиться. Дни сменяли друг друга, складывались в недели, и мысли о Муре все больше отвлекали его. Когда же она приедет к нему, как обещала, как они планировали? Сколько еще он сможет выдержать это ожидание? Прошло уже четыре недели. Путь неблизкий, требуются пропуска, у нее своя работа, у него – своя… но как же трудно было переносить эту неизвестность. Она мешала его работе. Он писал, слал телеграммы, в которых говорилось об этом. Ее поспешные, дразнящие ответы сосредоточенно перечитывались по многу раз и тщательно хранились, как и каждая записка от нее будет храниться у него до самой смерти. Один визит был уже обещан и отменен. Потом Денис Гарстин возвратился из поездки в Петроград с письмом и вестями о том, что Мура нездорова.
"Дорогой Локарт, – писала она, соблюдая формальности, которых они придерживались, – и опять это всего лишь письмо, а не я сама. Гарстино объяснит, как и почему. Но я надеюсь, что вы вскоре снова увидите красный свитер и сделаете чуть большую и лучшую работу… С наилучшими пожеланиями, Мура Бенкендорф". Самой мысли было достаточно, чтобы испытать непреодолимую тягу к ней.
Тем временем он ходил то на одни, то на другие встречи. Большинство из них были встречами с Лениным, Троцким или другими комиссарами – эти ему приходилось посещать самому, но иногда гора в лице коллег-дипломатов и агентов приходила к Магомету. Локарт устроил свою штаб-квартиру в номере люкс гостиницы "Элит" – изящном, но приземистом здании в квартале, который располагался неподалеку от улицы Петровка. Гостиница "Элит" была одной из немногих хороших гостиниц, все еще работавших в городе. Казалось, что всем в Москве нужно было поддерживать отношения с представителем Великобритании – русские, англичане, французы, американцы, люди изо всех уголков прежней Российской империи хотели поговорить с ним. Его просили об одолжениях или предлагали услуги, обменивались с ним информацией и делились мнениями. При этом выгода от общения была обоюдной.
Так пролетали дневные часы; с наступлением темноты он писал отчеты и сообщения, самостоятельно трудясь над шифрами, потому что в его миссии не было для этого специального сотрудника. Лишь секретарь (которому не были доверены шифры), сам Локарт, Хикс и временами Гарстин. В России находились и другие британцы – предприниматели, журналисты, военные, которые не были связаны с миссией Локарта, но имели собственные интересы, зачастую по приказу британского правительства – различные фишки, которые переставлял Ллойд Джордж в своей игре в рулетку. Локарт имел минимальную или вообще не имел никакой информации об их делах, и все же русские считали, что он несет за них ответственность. Лишь с немногими он имел прямые контакты. Кроуми и некоторые разведчики в Петрограде регулярно выходили с ним на связь, а иногда и приезжали к нему. Была еще военная миссия в Петрограде и Мурманске, задача которой была позаботиться о том, чтобы огромные запасы британского продовольствия, оставшиеся с тех времен, когда Россия была союзницей Великобритании, не попали в руки немцев. (Постоянно шли закулисные разговоры о том, что эта миссия является ядром сил вторжения – идея, которую Локарт энергично отвергал.) У него также было много дел с журналистом "Манчестер гардиан" (а позднее детским писателем) Артуром Рэнсомом – "Дон Кихотом с усами как у моржа", который был на дружеской ноге с большевиками и представлял собой хороший источник информации. Локарту он очень нравился.
Локарта время от времени приглашали присутствовать на заседаниях Центрального комитета, которые проводились в ресторане гостиницы "Метрополь". Здание было целиком реквизировано, чтобы стать парламентом и спальным корпусом для делегатов-большевиков, и переименовано во Второй дом Советов.
На одном из этих заседаний в начале апреля его представили человеку, который считался воплощением большевистского террора. Стройный, безупречный злодей из зажиточной белорусской семьи с козлиной бородкой с проседью и носом, похожим на кривую турецкую саблю, Феликс Дзержинский, основатель и руководитель ЧК, оставаясь на протяжении всей жизни радикалом, за плечами которого были годы тюремного заключения и ссылки, служил в военном подразделении большевистской партии во время Октябрьской революции. Его высоко ценил Ленин; он уже имел репутацию безжалостного истребителя всего, что пахло контрреволюцией. Эта встреча оказала на Локарта глубокое впечатление. И хотя у Дзержинского поблескивали глаза, а его тонкие изящные губы кривились в улыбке, Локарт не ощущал в нем и следа юмора.
Начальника ЧК сопровождал низкорослый коренастый мужчина лет сорока с длинным носом, нависающим над густыми черными усами; из-под густой шевелюры зачесанных назад волос на всех пристально смотрели узкие, внимательные, слегка смеющиеся глаза. Локарт был представлен ему и пожал руку, но оба они не проронили ни слова. Звали мужчину Иосиф Джугашвили – имя это ни о чем не говорило представителю Великобритании. Он сделал вывод, что этот человек честолюбив, но всерьез его никто не воспринимает. "Если бы собравшимся членам партии его представили как преемника Ленина, – позднее вспоминал Локарт, – делегаты расхохотались бы". Но Джугашвили уже превращался в страшного, несгибаемого человека и носил революционный псевдоним Сталин.
Дзержинский создал вокруг Ленина кольцо безопасности, противостоя множащимся угрозам в адрес большевистского государства. После месяцев беспорядка власть начинала вводить в Москве дисциплину. Заговорщиков-контрреволюционеров следовало искоренить, и анархисты были первыми в этом списке. Они считались сподвижниками большевиков во время революций прошлого года, но анархисты-коммунисты откололись, когда большевики отошли от их идеала – разрушения государства до основания – и начали устанавливать свою собственную диктатуру. Анархисты, загнанные в подполье, превратились в необычный и пугающий гибрид подрывного политического движения и криминальной чумы; в их рядах состояли бывшие солдаты, радикально настроенные студенты и преступники. Их лидеры пытались снять с себя ответственность за действия преступных элементов, но большевики решили, что анархисты, которые когда-то были союзниками, теперь стали контрреволюционными бандитами, и с ними должно быть покончено. ЧК начала кампанию по очистке от них партийных рядов.
Первый сильный удар по анархистам был нанесен 12 апреля. Поводом к нему послужил инцидент, имевший место несколькими днями раньше, когда автомобиль, принадлежавший Реймонду Робинсу – американскому коллеге Локарта, был якобы украден анархистами. Рано утром более тысячи чекистов начали облавы в двадцати шести местах, известных как притоны анархистов, многие из которых находились в доходных домах на Поварской улице – в западном районе Москвы, где раньше жили богатые торговцы. Анархисты были хорошо вооружены, и перестрелки длились по нескольку часов, переходя от дома к дому, из комнаты в комнату. Десятки анархистов были убиты, а еще двадцать пять – казнены чекистами на месте. Более пятисот были задержаны и увезены.
Днем того же дня Дзержинский послал машину за Робинсом и Локартом и распорядился, чтобы его заместитель Яков Петерс провел их по местам проведения облав.
Петерс был незабываемым персонажем. Латыш по рождению, он был фанатичным революционером. Несколько лет он прожил в изгнании в Англии и в 1911 г. привлечен к суду в Олд-Бейли в качестве одного из участников осады дома номер 100 на Сидней-стрит в Лондоне, в ходе которой бандой радикалов были застрелены трое полицейских. С Петерса было снято обвинение в убийстве, и в 1917 г. он возвратился в Россию, чтобы принять участие в революции. У него было широкое круглое лицо со вздернутым носом и ртом с опущенными вниз уголками, похожим на серп; он смотрел на мир напряженными горящими глазами. Как чекист он был совершенно неумолим, не испытывая жалости или душевного волнения. Если нужно, он мог казнить и пытать, но не получал от этого удовольствия. Безопасность государства – вот что было важным, и подобно Ленину и Дзержинскому он считал, что террор – самый эффективный способ ее обеспечить.
Но он был воспитанным человеком и умел держаться учтиво. В этом же году Локарту придется узнать Якова Петерса гораздо ближе, и, несмотря на все, что он знал об этом человеке от людей, которых тот без долгих рассуждений обрекал на пытки или смерть, и все то, что Локарт сам перенес при "общении" с ним, ему было трудно испытывать к нему неприязнь.
Петерс имел слабость к англичанам и американцам, и ему нравились Локарт и Робинс. Казалось, он получал удовольствие от того, что водит их из дома в дом по Поварской улице, демонстрируя им трупы и разрушения – результат безжалостного обращения ЧК с контрреволюционерами. Локарт не мог найти в себе большого сочувствия к убитым и наказанным; убогость и запустение, которые они создали и в которых жили в этих роскошных, комфортабельных домах, – грязь повсюду, разрезанные ножами картины, фекалии на коврах – вызывали в нем отвращение. В этом районе он жил в те времена, когда работал в консульстве. Они с Джин снимали квартиру всего через улицу от этого самого места. Эти дома, загаженные и находящиеся в состоянии упадка, принадлежали его соседям и знакомым.
Но женщина, застреленная в гостиной дома Грачевой, вызывала совсем другие чувства. Проститутка или нет, она была молода и, очевидно, ни в чем не виновата. Петерс холодно заметил, что, возможно, к лучшему, что она погибла, но почему сделал такой вывод: потому ли, что она была проституткой, или просто потому, что была не очень привлекательной, – не сказал.