Перед ними обоими встал вопрос, как быть с маленьким Питером и их будущим. У него в Англии была жена, а у нее в Эстонии – муж, которых нельзя было сбрасывать со счетов, не говоря уже о других детях Муры. Что с ними будет? Было решено, что Мура должна поехать в Йендель – с ее возможностями свободно разъезжать и опытом пересечения границ это не представляло труда. Ее целью было умудриться затащить Ивана в постель. Таким образом, когда ребенок родится, законность его появления не окажется под сомнением, и двое влюбленных смогут делать все, что захотят, не покрывая позором своего малыша.
Это был отчаянный план и ужасная перспектива. Это было необычно для Муры, но ей хотелось уклониться от исполнения такой роли, и она откладывала отъезд из Москвы. Проведя месяц без его объятий, поцелуев, присутствия, она льнула к Локарту. Но в конце концов ей пришлось от него оторваться. Его положение в России с каждой неделей становилось все более шатким, и, когда Мура села в поезд, идущий в Петроград, в четверг 4 июля, существовала возможность, что его уже не окажется в Москве к ее возвращению.
Мура приехала в Петроград и обнаружила ожидающее ее письмо. Оно было от Ивана. Она связывалась с ним, чтобы предложить навестить его, но захочет ли он видеть ее теперь? В последний раз они были вместе в начале года, и отношения их были в состоянии холодной неприязни. Знал ли он о Локарте? Раскрыв письмо и пробежав его глазами, она с облегчением выяснила, что он зовет ее приехать в Йендель. Это облегчение было с оттенком вины. Муру тревожил предстоящий заговор. "Я нежно люблю своих детей, – написала она Локарту из Петрограда, – и если поставлю их в ложное положение, не говоря уже о том, чтобы их потерять… то это причинит мне сильную боль". Но ее решимость осталась: "Это ничуть не влияет на мое решение и ни на мгновение не заставляет меня думать: "не лучше ли бросить его и вернуться к старой жизни", – я с таким же успехом могла бы думать о том, чтобы отказаться от света и воздуха".
Каковы бы ни были ее чувства, она ничего не могла сделать немедленно. Между Петроградом и Эстонией не ходили поезда, и поэтому она намеревалась поехать на той же почтовой тройке, которая увезла ее детей в марте, и с тем же самым сопровождающим. Но, задержавшись с отъездом из Москвы, она опоздала на этот транспорт. Ей пришлось оставаться в Петрограде и ждать возвращения нужного человека.
Город превратился в место бедствия – он "умирал естественной смертью" от нищеты и голода. Случались вспышки холеры, когда каждый день появлялось более трехсот заболевших. Не хватало всего, и Мура вместе с матерью теперь зависели от посылок с мукой, которые отправляли Локарт или Денис Гарстин из Москвы, где продуктов было много, если у вас имелись деньги, чтобы платить за них все быстрее растущую цену.
Пока она возвращалась к своей привычной жизни – работа, встречи с Кроуми и другими сотрудниками посольства, собирание слухов, написание ответов на письма Локарта, – ситуация внезапно приняла драматический оборот. В Москве в субботу 6 июля, через два дня после возвращения Муры в Петроград, был убит граф Вильгельм фон Мирбах – посол Германии в Москве, заклятый враг Локарта: он был застрелен и взорван ручной гранатой в здании своего собственного посольства.
Приходили путаные сообщения, но "красные" газеты в Петрограде утверждали, что это убийство было инспирировано британскими и французскими агентами империализма. Обуянная страхом, Мура думала о том, как это скажется на Локарте.
Это убийство планировалось давно. И что бы ни печатали "красные" газеты в Петрограде, этот заговор родился, готовился и был приведен в исполнение с ведома высших эшелонов руководства ЧК.
Ситуация достигла критической точки во время Пятого Всероссийского съезда Советов – собрания, которое определяло политику правящих партий Российской Советской республики. Съезд проводился в Большом театре в Москве и открылся в четверг, 4 июля – в тот самый день, когда Мура уехала в Петроград.
В духе революционной открытости и эгалитаризма, которые еще имели место летом 1918 г., всем партиям, мнениям и инакомыслящим было дано право голоса, и приветствовалось присутствие представителей иностранных миссий в качестве наблюдателей. Локарту в сопровождении капитана Джорджа Хилла и некоторых представителей своей миссии была выделена ложа слева от сцены вместе с представителями французской и американской миссий. Напротив них были ложи центральных держав – Австрии, Венгрии и Германии во главе с невозмутимым и самодовольным графом Мирбахом.
Все присутствующие на съезде – делегаты, публика и председатели – лопались от напряжения и враждебности с самого начала. Тысяча двести делегатов со всех концов Советской республики представляли две партии, оставшиеся от неформальной коалиции, которая осуществила Октябрьскую революцию, – большевиков и левых социал-революционеров. Ленинские большевики были, бесспорно, партией власти. Встав во главе, проведя чистку и уничтожив большую часть других, включая анархистов и меньшевиков, они теперь вдвое превышали по численности левых социал-революционеров и были нацелены на установление абсолютной монополии на власть. Пятый съезд Советов быстро превратился в прелюдию к окончательной и смертельной схватке между двумя партиями.
Их взаимная ненависть стала очевидной на второй день съезда, когда руководители левых эсеров стали выражать свое недовольство большевиками, начиная с введения смертной казни и заканчивая продолжающимся обнищанием крестьянства. Самым главным оратором была худощавая, бледная молодая женщина по имени Мария Спиридонова. Полностью преданная делу социалистов, в молодости она снискала себе славу, застрелив жестокого помещика и местного правительственного воротилу. Она обладала неукротимой смелостью, и со сцены Большого театра ругала Ленина по всем пунктам. "Я обвиняю вас в предательстве крестьянства и использовании его в своих собственных целях". Согласно ленинской доктрине, по ее словам, рабочие являлись "лишь навозом". Ее голос был монотонным и скрипучим, но дух был силен, и она пообещала, что, если большевики продолжат унижать и уничтожать крестьян, она обрушит на них то же возмездие, которое постигло царского чиновника двенадцатью годами раньше.
Пока театр бушевал шквалом аплодисментов, Ленин сидел спокойно с таким самоуверенным видом, что вызывал у Локарта раздражение. Ленин верил в свою собственную власть и свою собственную безопасность. У него были ЧК, а также полк латышских стрелков – его верная преторианская гвардия – весь театр был окружен и наполнен ими. Он считал, что ему не страшны пистолеты фанатиков, а его новому режиму – политические радикалы.
Спиридонова не закончила; она также обрушилась на немцев, сидевших в своей ложе, потрясая в их сторону кулаком и утверждая, что Россия никогда не станет ни колонией, ни вассалом Германии. Сидевшему рядом с Локартом Джорджу Хиллу пришлось удерживаться от того, чтобы не зааплодировать ей. Локарт, который знал, что левые эсеры поддерживают английскую интервенцию не больше, чем большевики, был настроен менее оптимистично.
Антигерманскую тему подхватил Борис Камков – еще один левый эсер и превосходный оратор. Он тоже обратился к ложе, в которой сидели немцы, и метал в них громы и молнии: "Диктатура пролетариата превратилась в диктатуру Мирбаха". Он осудил позорное подобострастие Ленина перед немецкими империалистами, "которые имеют наглость показываться даже здесь в театре". Пока Локарт изумлялся горячности Камкова и его самоубийственному безрассудству, левые эсеры в зрительном зале аплодировали и кричали: "Долой Мирбаха!"
Снова и снова оккупация Германией Украины и правительство гетмана Скоропадского упоминались как свидетельство намерений Германии в отношении России.
Мирбаха, казалось, совсем не трогали эти открытые обвинения. Как и Ленин, он относился к угрозам левых эсеров всего лишь как к словам. Оба они совершали серьезную ошибку. Ни один из них не знал, что за пределами театра Спиридонова и ее соратники готовились воплотить свои принципы в действие. Они уже заручились необходимой поддержкой в ЧК и были готовы нанести удар.
Около трех часов дня в субботу 6 июля, на третий день съезда, двое сотрудников ЧК прибыли в посольство Германии, расположенное в Денежном переулке. Старшим из этих двоих был Яков Блюмкин – начальник отдела контрразведки антиконтрреволюционного управления. Украинский еврей из Одессы Яков Блюмкин был молод – ему только-только исполнилось двадцать лет, – но имел уже за плечами впечатляющий послужной список в революционных вооруженных силах и занимал одну из самых высоких должностей в ЧК. Его официальной задачей было наблюдение за деятельностью иностранных шпионов и дипломатических миссий, главным образом за немцами. Подобно некоторым другим высокопоставленным сотрудникам ЧК он также был членом партии левых эсеров и близким соратником Марии Спиридоновой. Она участвовала в составлении плана операции, который должен был осуществить Блюмкин.
Блюмкин и его спутник принесли с собой документ, уполномочивающий их обсудить некоторые вопросы с немецким послом, подписанный руководителем ЧК Феликсом Дзержинским и запечатанный по всем правилам ЧК. Помощник графа Мирбаха, на которого произвел впечатление этот документ, провел двух мужчин прямо к послу в гостиную его резиденции.
На самом деле подпись Дзержинского была подделана, печать использована незаконно, а сам документ написан на официальном бланке самим Блюмкиным.
Чекисты обменялись с Мирбахом парой слов, а затем Блюмкин вытащил револьвер и без колебаний сделал несколько выстрелов в графа. Раненый Мирбах пытался скрыться, а немецкие охранники посольства открыли по Блюмкину и его спутнику ответный огонь, когда те выпрыгивали из окна. Во время бегства Блюмкин сломал ногу и был задет немецкой пулей, но для верности метнул в комнату ручную гранату. Двоим чекистам удалось выбраться с территории посольства, они сели в поджидавшую их машину, которая умчала их в их главное управление.
Они хорошо сделали свое дело. О смерти графа Мирбаха было объявлено чуть позже в этот же день. Немедленно ЧК и большевистское правительство начали взрываться изнутри. Сам Дзержинский попытался арестовать Блюмкина и чекистов – членов партии левых эсеров, но вместо этого сам был посажен ими под арест.
Так началось восстание левых эсеров. Несмотря на насилие, оно не ставило целью совершение государственного переворота; скорее это была попытка заставить большевиков прекратить проводить политику ублажения Германии и эксплуатации крестьян.
В тот же самый день, очевидно, безо всякой связи с событиями в Москве Борис Савинков – лидер воинствующей антибольшевистской оппозиции при тайной поддержке союзников начал наконец свое давно откладываемое восстание. После того как была отменена попытка совершить государственный переворот 1 мая, он готовил новый удар по большевикам, и 6 июля его вооруженные отряды захватили власть в Ярославле – небольшом, но стратегически важном городе на Волге, расположенном на пути между Москвой и Вологдой. Восстание Савинкова финансировалось французской миссией в Вологде в размере миллионов рублей, о чем прекрасно знал Локарт.
Большевистская пресса была полна голословных утверждений, будто Великобритания и Франция помогали и Савинкову, и левым эсерам, восстание которых на следующий день распространилось на Петроград. Ранним утром потрясенный возможными последствиями со стороны Германии Ленин телеграфировал своему заместителю Сталину о внутреннем расколе в ЧК. "Убийство совершено явно в интересах монархистов или англо-французских капиталистов, – утверждал он и яростно обвинял предателей – левых эсеров. – Мы собираемся безжалостно ликвидировать их сегодня вечером, и мы скажем народу всю правду: мы на волосок от войны".
В Петрограде Мура стала свидетельницей восстания местных левых эсеров, которое вызвало в ней смесь презрения и страха. Презрение – к бедности духа, а страх – перед опасностью, которая могла грозить Локарту. Узнав о восстаниях в Москве и слушая выдумки о том, что в убийстве замешаны союзники, она отложила свою и так уже затягиваемую поездку в Йендель и написала ему, изливая свои страхи: "Ты знаешь, что это может означать, – писала она, имея в виду слухи об участии в этом убийстве союзников. – Я в ужасе, в ужасе".
В субботу вечером, в день начала восстания в Петрограде, Мура и Френсис Кроуми пошли вместе посмотреть на место действия. Для всех тех, кто ожидал падения режима большевиков, увиденное стало разочарованием.
Пажеский корпус был престижной военной академией в центре города недалеко от Невского проспекта приблизительно в полумиле от британского посольства. После революции в нем разместился штаб военного крыла левых эсеров, которые должны были защищать Петроград от нападения немцев и белофиннов. Это здание занимала смешанная банда из нескольких сотен солдат. Большинство из них были молоды, многие были наемниками. Их ряды уменьшились за счет некоторых преданных делу левых эсеров-боевиков, которые боролись с контрреволюционными силами в далеких уголках России – на Кавказе, в Сибири. Когда отряды Красной армии приблизились к зданию и пригрозили арестовать мятежников, если они не сложат оружие, левые эсеры, которые имели слабое представление о том, что на самом деле происходит в Москве, оказали сопротивление. Началась осада. Бойцы Красной армии имели численное преимущество; они установили орудия в торговом пассаже на другой стороне улицы и били по Пажескому корпусу. Левые эсеры отвечали ружейным огнем.
Стоя вместе с Кроуми среди испуганных, но увлеченных зрелищем зевак в дыму сражения, рассеивающемся по улицам, Мура не получила никаких особенных впечатлений. "Через 40 минут их храбрость иссякла, и они сдались, – написала она Локарту. – Это было смехотворно". Некоторые защищавшиеся сдались, другие бежали по крышам. К девяти часам все было кончено. Так пришел конец левым эсерам в Петрограде, тогда как в Москве, будучи более организованными и под лучшим руководством, они продолжали бороться.
Кроуми отнесся к восстанию не так легко, как Мура. Узнав о смерти Мирбаха, он стал уничтожать официальные бумаги; приближался переломный момент, и он счел небезопасным хранить документацию. Все это было внове для него. Привыкнув командовать на море, он теперь находился в незнакомых водах, плывя в темное царство заговоров и шпионажа, ежедневно имея дело с агентами SIS, пропагандой и антибольшевистскими движениями в Прибалтике, и это заставляло его нервничать.
Он не был человеком, пригодным для такой деятельности, как считала Мура, и не обладал природной осторожностью, необходимой для нее. Она воспользовалась его болтливостью и уязвимостью перед своими чарами и сделала самым ценным для себя источником информации о целях англичан. Она передавала узнанное Локарту, предупреждая его о любых враждебных намерениях и злословии за его спиной, и уверяла его в том, что самые важные люди – сам Кроуми, например, – верны ему. Даже когда волновалась из-за опасных последствий убийства Мирбаха и считала дни до своего отъезда в Йендель, она продолжала собирать информацию.