Призванный обеспечить освобождение Локарта, Петерс должен был заняться его деталями. Он отвечал в ЧК за расследование заговора союзников. Локарт обвинялся – действительно его поймали за руку – в самом ужасном заговоре против советского правительства. Его имя сочилось кровью в советской прессе. И его освобождение требовалось еще оправдать в глазах народа и правительства (от имени ЧК). Было слишком поздно убирать его с переднего плана – он был признан руководителем и вдохновителем заговора, который носил его имя. Но когда Петерс составлял на него досье по этому делу и писал отчет, он начал систематически манипулировать фактами, разрезая нити, связывавшие Локарта с этим заговором, минимизируя его участие в нем и порочность его характера.
Петерс уже сфальсифицировал свой отчет так, чтобы миссии союзников выглядели более виновными, а ЧК – менее виновной, чем они были. Он скрыл план использования латышских агентов-провокаторов, предложенный Дзержинским, который являлся нарушением закона о дипломатической неприкосновенности. Петерс написал, что заговор был полностью разработан союзниками, а разоблачен благодаря верности полковника Берзина, к которому обратился Смидкен ("агент Локарта") и который немедленно поднял тревогу. С учетом этого ложного исходного условия еще немножко лжи и искажения фактов были не лишними.
Самой простой задачей было отделить Локарта от его шпионского круга, замкнутого на Александра Фрайда, – быть может, самой отягчающей части его деятельности. Это было достигнуто благодаря заявлению, что Мария Фрайд была задержана при доставке свертка с секретными документами на квартиру, снятую Сиднеем Рейли и его любовницей, а не на квартиру Локарта. К тому времени, когда Петерс закончил описывать роль Фрайдов в предоставлении военной и экономической разведывательной информации для заговора, все выглядело так, будто они имели дело почти со всеми шпионами и консулами союзников в Москве, кроме Локарта.
Для человека беспристрастного явное неучастие в заговоре Локарта выглядело бы странным. И это было только начало лжи и скрытых фактов. Петерс не был особенно искусным обманщиком или фальсификатором и в своем рвении объединить свою версию заговора без участия в нем Локарта с тем, что уже было широко известно, составил отчет, полный противоречий. Локарт выглядел одновременно и суперманипулятором, и неудачливым простофилей, и бесстрашно дерзким шпионом, и ничтожным трусом.
Самой явной ложью Петерса стало утверждение, будто Локарт был арестован по ошибке – это противоречило утверждению в том же отчете, что налет имел целью его квартиру, а Локарт и его люди уже некоторое время находились под наблюдением (это снова должно было скрыть нарушение правил дипломатической неприкосновенности). И все же, когда Локарта допрашивали (с его согласия, разумеется, чтобы не нарушать дипломатические правила), он, как было сказано, признал все и заявил, что его правительство дало ему указание осуществить заговор. Петерс изображал его как орудие, действующее вопреки собственной воле, в руках собственного правительства: он против своего желания запустил в действие заговор с целью подкупа полков латышских стрелков, но затем сделал шаг назад и больше уже совсем или почти совсем не участвовал в нем. Несмотря на то что заговор был известен в ЧК как "заговор Каламатиано – Локарта и К" (по имени схваченного американского шпиона Ксенофонта Каламатиано – главного заговорщика шпионской сети), Локарт едва ли был похож на заговорщика в изложении Петерса.
А что касается повторного ареста Локарта в тот момент, когда он пришел к Петерсу просить об освобождении Муры – ну, так это был просто формальный ответ на арест Литвинова в Лондоне. Это было невозможное утверждение: советскому правительству лишь позднее в тот день стало известно об аресте Литвинова. И кроме того, причина, указанная в момент ареста Локарта, была сформулирована так: чекисты обнаружили подписанные им документы, которые гарантировали дипломатическую защиту Великобритании членам заговора.
Петерс и дальше компрометировал свой отчет, очерняя характер Локарта. Здесь он дал волю своим собственным эмоциям: в написанном Петерсом отчете чувствовалась нота преданной дружбы. Он и большевистские вожди искренне верили, что Локарт сочувствует их делу. Когда Петерс показал Локарту последствия разгрома анархистов, он думал, что имеет дело с другом. Но теперь он считал (ошибочно), что его провели; двуличный Локарт строил заговор с целью уничтожить советскую мечту. Для преданного идеолога большевизма было немыслимо, чтобы человек действовал прагматично, следуя политике, наиболее подходящей конкретному моменту. Поэтому Локарт, вероятно, всегда строил заговоры. "До своего ареста Локарт на каждом углу заявлял, что ведет кампанию за признание советской власти, – писал Петерс, – и под прикрытием этого доверия вел свою секретную деятельность".
Вполне вероятно, была и ревность в унижающем Локарта портрете, нарисованном Петерсом, – ревность к Муре. Образ, который он нарисовал в своем отчете, совершенно не подходил суперзаговорщику. Петерс заявлял, что "ни один преступник, который прошел через ЧК, не являл собой более презренное зрелище, чем Локарт, оказавшийся трусом". Будучи пойманным с поличным, "Локарт, как жалкий трус, протестовал и говорил, что действовал не по своей воле, а по настоянию своего правительства". Таким образом, Локарт выглядел всего лишь как дипломат, а не опасный заговорщик, которым его все считали.
Противореча теплым воспоминаниям самого Локарта об их личных отношениях, Петерс описал кризис его личности по поводу того, что ему делать с будущим, как эгоистические терзания:
Локарт был жалким человеком; несколько раз он даже брал в руки ручку, чтобы описать все, что стало известно… и о своем правительстве. Но, будучи презренным карьеристом, он стоял, как мул между двумя стогами сена: в одну сторону его тянули англичане и всемирный империализм, а в другую – новый распускающийся мир. И каждый раз, когда он говорил об этом новом дающем ростки мире… Локарт хватал ручку, чтобы записать всю правду. Но потом, через несколько минут несчастный осел снова тянулся к другому стогу сена и отбрасывал ручку в сторону.
Никто из знакомых с Локартом не узнал бы его в этом испепеляющем портрете. Но этот портрет имел одно важное достоинство: никто не мог возразить против освобождения такого жалкого, слабого человека. Никто не мог считать его опасным.
Пока Петерс стряпал и приправлял специями свой отчет, Локарт и Мура обсуждали будущее. Несмотря на свое желание остаться с Мурой, Локарт не мог отрезать себя от своей родины или сделать своим домом порочное, жестокое место, в которое превратилась Россия. Единственным выходом было, чтобы Мура поехала с ним в Англию. Там они мужественно встретят осуждение общества и начнут новую жизнь. Она разведется с Иваном, а он – с Джин.
Но как это осуществить? Мура не могла оставить свою больную мать; за ней больше некому было ухаживать. Брат Муры умер (еще одна тайна – возможно, он был убит в одной из войн, которые вела Россия, но была ли это Отечественная война или гражданская, не указывается), ее сбившаяся с пути сестра Алла после развода с Энгельгардтом жила в Париже со вторым мужем, а близняшка Аллы Ася осталась на Украине. А еще были дети – Павел, Таня и Кира, которые находились в Эстонии с Иваном. Все так ужасно сложно.
Причинив себе тяжелую эмоциональную травму, Мура приняла решение: сейчас она не может уехать. Все должно быть сделано как полагается. На некоторое время они должны расстаться. Она постарается получить деньги, которые ей понадобятся, за имение своего отца на Украине (точнее, за то, что от него осталось), разведется с Иваном и достанет необходимые разрешения, паспорта и визы, чтобы выехать вместе с матерью из России.
В это же время Локарт будет дергать за все возможные нити в английской и шведской дипломатических службах в Финляндии и Швеции. Они встретятся в Стокгольме, а потом поедут в Англию.
Наверное, Мура не была в ясном сознании, когда согласилась на этот план. Она не очень хорошо себя чувствовала в те дни. Последствия выкидыша, стресс и лишения в тюрьме сделали свое дело, и она свалилась с температурой 39 градусов. Но все-таки через силу пришла в Кремль в последний день заключения Локарта, чтобы провести бесценные часы вместе.
Среда 2 октября 1918 г.
В 21:30 Локарта увезли из Кремля в автомобиле, предоставленном шведским генеральным консулом. Его привезли прямо на вокзал, где ждал поезд, отправлявшийся к границе.
Он был не один. В обмен на освобождение Литвинова были освобождены другие заключенные иностранцы. Среди них был Хикс, которого сопровождала его новая русская жена Люба. По ее просьбе Локарт договорился через Петерса, чтобы Хиксу разрешили выйти из представительства Норвегии днем раньше, поэтому парочка смогла пожениться и уехать вместе.
У Локарта и Муры не было такой возможности, и счастье их друзей лишь сыпало им соль на рану.
Поезд ожидал в темноте на некотором расстоянии от вокзала под охраной взвода латышских солдат. Пассажиры в подавленном молчании шли по путям, чтобы сесть в него; они понимали, что не смогут вздохнуть свободно, пока не окажутся за пределами России. Немногие друзья пришли проводить их – родственники Любы, представитель Красного Креста Уордвелл и Мура.
Во второй раз менее чем за год Мура оказалась стоящей рядом с поездом на холоде, чтобы проститься со своими милыми английскими друзьями. На этот раз слез не было – потрясение и боль оказались слишком сильны. Она и Локарт говорили мало и лишь о незначительных пустяках, и каждый старался не потерять самообладания. Мура боялась выглядеть трусихой и изо всех сил старалась сдерживаться. "Помни, – сказал ей Локарт, – каждый день приближает нас к тому времени, когда мы встретимся вновь". Пока поезд ждал сигнала к отправлению, Уордвелл проводил ее в здание вокзала. Оглядываясь назад и видя, как поезд уезжает во тьму, она чувствовала, что ее сущность, ее душа остались в том поезде с Локартом, а человек, идущий сейчас рядом с Уордвеллом домой по московским улицам со стиснутыми зубами и сжатыми кулаками, – это лишь внешняя оболочка, полуоглушенный автомат, "повторяющий про себя, что нужно держаться, преодолеть препятствия и не терять уверенности в будущем".
Глава 13. Конец всего… Октябрь – ноябрь 1918 г.
Осень 1918 г., Петроград
Одного за другим их отнимали у нее – мужчин, которых она любила и о которых заботилась. Локарт уехал, возможно навсегда (хотя она не позволяла себе так думать). Кроуми мертв. Теперь, после возвращения из Москвы в Петроград, Мура узнала, что Денис Гарстин – ее милый, дорогой Гарстино, самый лучший из хороших людей, погиб в бою в Архангельске.
Потребовалось почти два месяца, чтобы весть об этом просочилась по скудным каналам, которые связывали Петроград с остальным миром, и еще больше времени, чтобы дошла вся история. Как и Френсис Кроуми, Денис Гарстин погиб в пламени военной отваги – или по бессмысленной глупости в зависимости от того, как на это посмотреть. Получив приказ о выступлении, когда находился еще в составе миссии Локарта в Москве, Гарстин пешком отправился на север: прошел через боевые порядки Красной армии, переодевшись крестьянином, и добрался до места размещения британских вооруженных сил в конце июля. Как ветеран Западного фронта он бросился в схватку с той же энергией, которую привносил в каждый аспект жизни. Когда его часть вступила в бой с советскими пулеметами и бронированными автомобилями, он повел ее в атаку. В одиночку захватив один бронированный автомобиль, начал вторую атаку. Почти достигнув цели, получил в шею пулю из винтовки и мгновенно умер.
Какая напрасная смерть, но случившаяся удивительно вовремя. В последние недели перед своим уходом он утратил почти весь характерный для него оптимизм, сломленный разрушительными действиями Советского государства и продолжающимися страданиями бедных:
Я… чертовски разочарован во всем, что пытался делать здесь, имел шанс за шансом и видел, как все сметается той жестокой судьбой, которая, похоже, обитает на этих бескрайних землях и ломает маленькие планы и надежды человека, придавая им пагубные формы, или странным образом просто стирает их. Но, наверное, по этой причине я никогда не смогу полностью или даже частично стереть Россию из своей жизни.
Как написал его друг Хью Уолпол, "одна из трагических усмешек судьбы состоит в том, что его убили люди, которых он любил, и сам он верил в будущее этой страны так, как не верили многие из ее граждан". Он воспрянул духом на севере, видя перед собой ясную задачу, но уехать на родину – вот о чем он мечтал перед смертью – "домой, домой, домой при первой же возможности".
Мура не знала, сможет ли и дальше выносить все это. "Милый, храбрый, верный мальчик, который строил такие замечательные планы на будущее, милый идеалист". Она испытывала ужасную вину за то, что иногда общалась с ним в язвительной манере – "обычная свинья". Перед уходом вместе с множеством своих бумаг Гарстино оставил на попечении Муры свою собаку Гарри. Мура обратила свою любовь на собаку, которая везде была с ней: "Мы сидим, смотрим друг на друга и вспоминаем его".
Она сумела сохранить свое мужество, несмотря ни на что, но это было непросто. Если Кроуми и Гарстино ушли из жизни столь жестоким образом, как она могла предполагать, что некая естественная справедливость вновь соединит ее с Локартом? Больше ни в чем нельзя было быть уверенным в этом мире.
Горе стало еще острее, когда она пришла в бывшее посольство Великобритании. Она отправилась туда, чтобы поискать письма, которые были посланы на имя Кроуми Мериэл Бьюкенен и Эдвардом Кьюнардом. Это здание использовалось как камера хранения и иногда убежище для отчаявшихся английских беженцев, все еще остававшихся в России. Владелица здания княгиня Анна Салтыкова по-прежнему жила в одном его крыле, но его оставшаяся часть теперь была безлюдна, и человеку со связями было легко попасть в него. Единственным служащим, который оставался со времен старого посольства, был Уильям – дворецкий сэра Джорджа Бьюкенена, а теперь сторож здания. Когда-то он был полон чувства собственного достоинства, а теперь – пожилой и печальный человек, ослабевший от одиночества и голода.
Это был очень печальный визит. Разбитые окна были заколочены досками, а к парадной двери все еще пришпилен листок бумаги, предупреждающий, что здание находится под защитой представительства Голландии.