Пока в МИ-5 проводили расследование, а в правительстве пытались удержать ее подальше от Би-би-си, Мура преследовала свои интересы.
Локарт, который теперь работал в Политическом военном управлении, представил ее французскому ссыльному Андре Лабарту, руководившему изданием в Лондоне пропагандистского журнала "Свободная Франция". Предназначенный быть официальным рупором Свободного правительства Франции, журнал имел огромный успех. Раньше Лабарт был членом штаба генерала де Голля и пользовался его благосклонностью, давая ему советы по разным вопросам, включая вооружение. Он был умным интриганом и искателем приключений, и его знакомым было трудно отличить факты от вымысла относительно его. У него было очень много общего с Мурой.
Вскоре стало очевидно, что журнал нуждается в услугах дополнительного сотрудника с хорошим знанием французского языка и политики. Была предложена кандидатура Муры, и она влилась в редакционный коллектив, помогая со сбором денег на его нужды, обращаясь в министерство информации – эта задача была, без сомнения, легко выполнима благодаря связи с Локартом. Она писала и редактировала статьи и открыла "Свободную Францию" своим литературным знакомым, включая Джорджа Бернарда Шоу, Дж. Б. Пристли и, разумеется, Уэллса. Все они писали статьи для этого журнала.
И хотя де Голль изначально дал "Свободной Франции" свое благословение, тот факт, что журнал не подстроился под культ его личности, вызывал его недовольство. В конечном счете он поссорился с Лабартом из-за дела Мюзелье. Эмиль Мюзелье был командующим военно-морским флотом Свободной Франции, но его стала беспокоить развивающаяся мания величия де Голля, и он предложил создать исполнительный орган, руководить которым будет он, а де Голль станет его номинальным главой. Черчилль предложил свое посредничество, и был сформирован Национальный комитет Франции во главе с де Голлем, а Мюзелье оказался в подчиненном положении. Лабарт встал на сторону Мюзелье, а "Свободная Франция" заняла антиголлистскую позицию.
Мура разделяла это чувство. Она не выносила диктаторский стиль де Голля, и ее антиголлизм стал частью ее политических и социальных акций в торговле. В своем доме на Ганновер-Террас Уэллс вклеил увеличенный портрет де Голля в слив унитаза. Мура одобрила эти действия. "Там ему самое место", – сказала она.
В МИ-5 терпели ее работу в этом журнале. Начальник отдела по делам иностранцев сказал, что "из всей истории очевидно, что ее интересуют политические интриги, и я сильно удивлюсь, если ее в какой-то степени не используют русские, хотя, вероятно, и довольно открыто". Ее работа в "Свободной Франции" была на пользу союзникам, сказал он, и не имелось нужды предпринимать дальнейшие действия, кроме беседы с ней на тему осторожности. "Если кто-то и должен предупредить ее, то, я думаю, это должно быть министерство иностранных дел, хотя я подозреваю, что она заткнет за пояс всякого, кто попытается провести с ней беседу".
Редакционный коллектив "Свободной Франции" стал частью круга общения Муры, и она часто брала коллег с собой – иногда вместе с Уэллсом – в Оксфордшир погостить в доме Тани и спастись от лондонских бомбежек на несколько дней. Днем они писали статьи в журнал, а по вечерам играли в бридж. Они объединяли свои продовольственные карточки в общий котел, к которому добавлялись свежие овощи с огорода, и хорошо питались. Уэллс, который привязался к Тане во время семейного отдыха в Каллиярве, любил бывать там и иногда оставался, когда Мура возвращалась в Лондон.
Несмотря на все эти отвлекающие моменты, Мура не забывала о своей собственной издательской работе. В 1939 г., когда истек трехлетний срок со дня смерти Горького, она утратила права на переводы его произведений, а значит, и доходы от них. В 1940 г. она опубликовала новый перевод его "Отрывков из моего дневника", и на этом закончился один из самых важных этапов ее жизни. Мура продолжала работать над переводами произведений Горького и других русских писателей всю свою жизнь, но больше не владела его наследством, за исключением оставшихся документов, спрятанных в том неуловимом чемодане.
Ей нужна была любая работа, которую она только могла получить, чтобы жить, как привыкла, в одном из самых красивых районов Лондона, ездить за границу, устраивать вечеринки, ужинать в ресторанах – все одно к одному.
6 марта 1942 г. Мура отпраздновала свой пятидесятый день рождения, и это напомнило Уэллсу, что прошло уже больше двадцати лет со дня их первого сексуального опыта. Она тогда была "высокой и стройной молодой женщиной", но теперь "я сказал ей, что она похожа на ватиканского херувима, увеличенного втрое, но все еще восхитительна". Он считал ее "крупной женщиной; она очень седая, но эта странная водянка, которой подвержены многие женщины ее возраста и которая делает толще их лодыжки, все же пощадила ее".
В тот же день Мура обедала с Локартом; он не сделал никаких замечаний по поводу ее внешности. Заметил, что "ее полностью занимает ссора де Голля с Мюзелье", и она сказала, что пора убрать проблемного генерала из власти. Локарт отметил, что ее мнение перекликается с частным мнением Энтони Идена и кабинета министров.
К 1944 г. здоровье Уэллса ухудшилось. В августе Мура доверительно сообщила Локарту, что у него цирроз печени и слабоумие. Он продолжал писать, но "разум его покинул", и творческий процесс стал "механическим"; он также стал "заносчивым и нетерпимым к любым возражениям". По мнению Локарта, это не было каким-то изменением. "Он написал новый и жестокий обвинительный акт человечеству в целом за то, что оно не следует его советам". (Это действительно не было изменением; еще в 1941 г. в предисловии к новому изданию пророческого романа "Война в воздухе", написанного в 1908 г., Уэллс написал, что его эпиграфом должна быть фраза "Я вам говорил. Вы придурки".)
Их разговор происходил в ресторане "Карлтон гриль", что на углу Пэлл-Мэлл и Хеймаркет, где Локарт угощал Муру обедом. "Хороший разговор, – записал он, – но ее дорого кормить или, скорее, поить. Сегодня она пила за обедом только пиво, но до этого был аперитив из трех двойных джинов за восемь шиллингов каждый, а после – кофе с двойным коньяком за двенадцать шиллингов!"
Жизнь в поврежденном войной Лондоне продолжалась. Во время "лета бомбежек" в 1944 г. дом Уэллса по адресу Ганновер-Террас, 13 (или "Терраса похмелья", как называла его Мура) был поврежден бомбой. Мура в это время находилась в Оксфордшире с Таней, которая незадолго до этого сделала ее бабушкой во второй раз. Уэллс написал ей "просто любовное письмо ни о чем конкретно, разве что все хорошо, и все твои распоряжения тщательно выполняются. Плотники появились вовремя и заколотили гвоздями дверь черного хода и замели почти все наши разбитые стекла".
Пришло время для того, чтобы замести и другие осколки.
Когда война подошла к концу, закончилась и любовная связь Муры с Константином Бенкендорфом. Она продолжалась все эти годы, а Уэллс даже не подозревал о ней, несмотря на то что Кони отдыхал с Мурой в Эстонии по крайней мере один раз в 1930-х гг. Очевидно, тот факт, что это была территория Бенкендорфов, а Кони сопровождала его дочь-подросток Натали, придавал этой поездке безобидный вид. Сама Натали, которая прекрасно понимала, что происходит, чувствовала отвращение.
В конце концов, жена Кони – Мария Корчинская, которая годами терпела эту связь, встала в позу и после ужасной ссоры с Константином сказала ему, чтобы он выбирал – или Мура, или она. Кони позвонил Муре, чтобы сказать ей, что между ними все кончено.
Что было более важно для Муры и мира вообще, время жизни Уэллса истекало.
В четверг после Дня Победы Локарт снова угощал Муру обедом в "Карлтоне". Все, о чем она хотела поговорить, так это об Уэллсе. Она ежедневно навещала его. Королевский врач лорд Хордер полтора года назад диагностировал у него рак и сказал, что ему осталось жить шесть месяцев. Хордер ошибся – рака не было, и Уэллс продолжал жить. В июле Мура повела его участвовать в голосовании на всеобщих выборах. Он бросил свой бюллетень за лейбористов. К августу она была убеждена, что ему осталось жить не больше месяца. Она тоже ошиблась. Он продолжал жить, и ему пошел уже восьмидесятый год, но он становился все слабее и нанял круглосуточных сиделок себе в помощь. Болей у него не было, но силы быстро покидали его. Мура постоянно приходила к нему, а также Джип и его жена Марджори, которая годами присматривала за хозяйством Уэллса, играя ту роль, которую, как он надеялся, возьмет на себя Мура.
Несмотря на свою слабость, Уэллс продолжал писать почти до самого конца. Две его последние книги – "Счастливый поворот" и "Разум на пределе возможностей" появились в конце 1945 г., а его последняя статья – в июле 1946 г.
Он стал известен своим видением будущего, в котором войну можно предотвратить путем создания мирового порядка, способного ограничивать вооружения и боевые действия в любой стране. Человек, говорил он, должен приспособиться, или он вымрет, как вымерли динозавры. В разгар мировой войны его идеи казались абсурдными. В 1941 г. Джордж Оруэлл написал, что "все здравомыслящие люди десятилетиями были в основном согласны с тем, что говорит господин Уэллс; но тогда у здравомыслящих людей не было власти и в слишком многих случаях желания приносить себя в жертву". Уэллс не сумел понять, что человечество не живет разумом, и поэтому он составил неправильное мнение об истории двадцатого века, включая характер первых большевиков, которые, по мнению Оруэлла, "возможно, были ангелами или демонами – кто как хочет считать, – но, во всяком случае, они не были здравомыслящими людьми". Их власть была "военной диктатурой, которую вдохновляли судебные процессы из разряда "охоты на ведьм". Уэллс "был совершенно не способен понять, что национализм, религиозный фанатизм и феодальная верность – гораздо более мощные силы, чем то, что он сам назвал бы здравомыслием". Оруэлл чувствовал вину за то, что так критикует Уэллса, сравнивая это с предательством:
Думающие люди, которые родились незадолго до начала этого века, являются в каком-то смысле творениями Уэллса… Я сомневаюсь, оказал ли кто-нибудь, кто писал книги между 1900 и 1920 годами, такое большое влияние на молодежь. Ум каждого из нас, а также физический мир был бы ощутимо другим, если бы Уэллса никогда не существовало. Однако прямота мышления и однобокое воображение, которые делали его похожим на вдохновленного пророка в Эдвардианскую эпоху, делают его теперь поверхностным неадекватным мыслителем.
Г. Д. Уэллс был, согласно последним исследованиям, "слишком здравомыслящим человеком, чтобы понимать современный мир".
Ему недолго оставалось приходить от всего этого в замешательство. Днем 13 августа 1946 г., за шесть недель до восьмидесятого дня рождения Г. Д. Уэллс умер. В третий раз в своей жизни Муру оставил человек, которого она любила. Ведь, несмотря ни на что, он был дорог ей, просто не настолько дорог, как ему хотелось бы. На этот раз не было никого, на кого она могла бы опереться.
Часть пятая. Салон Муры. 1946–1974 гг.
Я нахожу фотографии, которые показывают, что она была простоватой женщиной, которая безвкусно одевалась и была окружена столь необъяснимыми тайнами, и я не могу забыть тот захватывающий момент, когда однажды днем в 1931 г. впервые увидел, как она сидит и разговаривает с моим отцом в саду в Истон-Глиб. Ее фатализм позволял ей излучать безмерно обнадеживающее спокойствие, а благодушие делало ее присутствие скорее удобным, нежели причиняющим беспокойство: я всегда с нетерпением ждал своей следующей встречи с ней и последнюю вспоминаю с удовольствием.
Энтони Уэст, Герберт Джордж Уэллс: стороны жизни
Глава 24. Киномагнат. 1946–1948 гг.
Когда поезд тронулся с плохо освещенного московского вокзала в ту октябрьскую ночь 1918 г., увозя с собой Локарта, жизнь Муры превратилась в череду концов. Двери закрывались, занавес падал, захлопывались замки на чемоданах, полных воспоминаний и тайн. В некоторые двери она продолжала стучать, хотя они были заперты от нее на засовы.
Отъезд Локарта был концом большого приключения в ее жизни. Она убедила себя в то время, что это всего лишь прелюдия, но на самом деле это был конец первого акта, который начался в тот январский день, когда она пришла в посольство Великобритании, расположенное на заснеженной Дворцовой набережной. Когда наступил финал? Возможно, тогда, когда в том влажном лесу в Терийоки она бросилась на сырую землю и зарыдала так, что сердце разрывалось, о своей утраченной любви. Или когда получила весть о том, что у Локарта родился сын, и мечта о маленьком Питере угасла.
Жизнь Муры как "русской среди русских" закончилась, когда она пересекла границу с Эстонией двумя днями позже. После того дня у нее больше никогда не будет дома на русской земле, и даже ее приезды будут мимолетными. Со смертью Максима Горького ее жизнь как русской благополучно закончилась; последние значимые узы были разорваны, и дверь закрылась.
Смерть Уэллса означала конец того периода ее жизни, когда она была любовницей, возлюбленной. Щелкнув, захлопнулась еще одна дверь, еще один жизненный путь закончился.
И так продолжится: двери будут закрываться, занавес опускаться, чемоданы захлопываться. Жизнь Муры становилась скромнее и более ограниченной. Но в ней по-прежнему пульсировала жизнь, в которой нужно было делать выбор, и были пути, по которым следовало идти.
Вечером в день смерти Уэллса Мура устроила небольшой прием с выпивкой для двух друзей – писателя Дениса Фримана и его приятеля – актера Невилла Филлипса. Она помогала Фриману с его военными мемуарами, а Филлипса знала по своей новой работе начальника сценарного отдела Александра Корды. Все, что ей хотелось делать весь вечер, – это пить водку и разговаривать об Уэллсе. Невилл в конце посиделок ушел домой, а Денис, знавший Уэллса, слушал ее всю ночь.
На следующее утро Мура чувствовала себя такой же одинокой, как и в 1919 г. Локарт все больше и больше ускользал от нее. После своего развода он стал жить с Томми Росслин в Суррее, и они с Мурой встречались лишь изредка, когда он приезжал в Лондон. Больше не было никаких званых вечеров на всю ночь, которые они так любили перед концом войны.
В возрасте пятидесяти четырех лет с Мурой произошла еще одна метаморфоза. Всю свою взрослую жизнь она привыкла быть частью огромного общественного круга, полного интересных людей. Так как она была связана с такими личностями, как Горький, Уэллс и даже Локарт, это давало ей доступ к знакомствам и влиянию, которых она страстно желала. Теперь Уэллса больше не было, и она оказалась почти в вакууме, который быстро принялась заполнять.
Мура начала культивировать для себя новый имидж матриархальной хозяйки. На протяжении многих лет она была устроительницей вечеринок с выпивкой, обедов и ужинов, организатором пикников и сборищ. Теперь это стало центром ее жизни. Она стала известной своим салоном. Используя ауру тайн и интриг и пуская в ход свое обаяние, которому поддавались почти все, но которое почти никто не мог объяснить, она превратила свою скромную и довольно неряшливую квартиру в Кенсингтоне в один из главных центров послевоенной общественной жизни. Актеры, писатели, режиссеры, политики, шпионы – приходили все. Их привлекали не только ее обаяние и интрига – ее связи. Казалось, что она знает всех, а ее салон давал ей большие возможности сводить вместе писателей, режиссеров, продюсеров и издателей.
Он также дал ей работу. Помимо кризиса в ее светской жизни, у нее была и другая проблема: ей были нужны дополнительные заработки, чтобы увеличить свои доходы. Уэллс кое-что оставил ей по своему завещанию, но не очень много. Она получила три тысячи фунтов, "не облагаемые налогом, пожизненно", в виде ежегодной ренты, еще тысячу фунтов наличными плюс две восемнадцатые доли от всего его имущества, что составило 6240 фунтов стерлингов. Если бы она уступила ему и вышла за него замуж, она унаследовала бы почти все и была бы теперь состоятельной женщиной. Мура любила деньги, но свою свободу ценила больше.
Ежегодная рента давала небольшой доход, но недостаточный даже для скромной жизни. Для женщины с Муриными вкусами и привычками эта сумма не покрыла бы счета за ее выпивку, не говоря уже о плате за кенсингтонскую квартиру или какие-либо другие ее расходы. Вся сумма недолго у нее задержалась с учетом размаха ее трат.