ДЕВЯТЬ СПОСОБОВ ИЗМЕНИТЬ МНЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА, НЕ ВЫЗЫВАЯ ПРИ ЭТОМ ЕГО НЕГОДОВАНИЯ ИЛИ ОБИДЫ:
Начинайте беседу с похвалы собеседника и восхищения им.
Не говорите человеку прямо в глаза о его ошибках.
Прежде чем критиковать других, укажите на собственные недостатки.
Задавайте вопросы, вместо того чтобы отдавать приказания.
Дайте возможность человеку сохранить свою репутацию.
Хвалите собеседника за малейшие его достижения; будьте искренни в одобрении и щедры на похвалу.
Создавайте человеку хорошую репутацию, которую он мог бы оправдать; приписывайте ему хорошие качества, доказывая наличие которых он будет совершать достойные поступки.
Прибегайте к поощрениям; старайтесь показать человеку, что то, что вы хотите от него получить или добиться, легко осуществимо именно и только им.
Поступайте так, чтобы человек был счастлив сделать то, что вы ему предлагаете.
Однажды
Еду на машине, взятой в аренду, из Норвегии в Швецию через Тронгейм. Границы нет, что хорошо, потому что мне нужно было избежать таможенного контроля.
В ту пору многие страны уже перешли на правостороннее движение. И вот я еду и, естественно, не замечаю маленького пограничного столба. Вокруг тундра. Комары. Полярный день: висят над головой сразу два солнца. Вдруг мне навстречу да по моей стороне (?!) летит машина. В Швеции и в Норвегии, как потом оказалось, "разные движения". Конечно, "поцеловались": я ему - ничего, а он мне сбил крыло и пропорол баллон. Полиция, повторяю, мне была ни к чему, и я отпустил его с богом.
Сунулся: запасной баллон спущен, а насоса в этой наспех арендованной машине почему-то нет. Сижу. Жду. Курю. Как на грех, ни одного авто. А я в рубашке - но не родился (в смысле счастливый), а действительно в одной рубашке (в смысле несчастный: мошка лезет!). Посмотрел по карте: до ближайшего населенного пункта километров двадцать. Пошел пешком, а что делать?
Завернулся от мошки в какую-то тряпку и в таком импозантном виде топаю в надежде, что повезет. И точно: через пять километров - палатка на обочине, при ней машина. Датчане. Путешественники. Дали мне, добрые люди, насос, чтобы накачать запаску, но подвезти пять километров назад отказались: пожалели бензин. А насос, между прочим, доверили. Другой бы на моем месте дунул с их насосом обратно в Норвегию, хотя, конечно, он не из золота.
Поплелся я своим ходом, сменил колесо, вернулся (они дождались!), отдал насос и поблагодарил за бескорыстную помощь.
* * *
Получаю задание Центра отправиться в турне по Европе: за двенадцать дней - десять стран. К концу путешествия я буквально валился с ног, причем, больше от разговоров, чем от километров, а мои случайные попутчики-собеседники, в том числе даже старые люди, почему-то держались бодро.
В чем секрет? Искусство беседы! Я с ними - по наитию, а они со мной - "по Карнеги", которым тогда увлекался весь мир: сидишь с человеком, беседуешь, он всю дорогу говорит, не умолкая, ты только слушаешь, а потом он тебя считает интересным собеседником, при этом он - без сил, а ты - как огурчик!
Во время упомянутого путешествия в одном купе со мной оказалась на пути из Парижа в Мадрид пара новозеландцев, муж и жена, миллионеры. А я в ту пору ни сэром, ни Лонгсдейлом еще не был, "прошлое" мое было хлипким, не отработанным, поскольку не существовало ни одного человека в мире, который знал бы меня год назад, хотя все документы и всевозможные соображения для легенды были, кажется, в полном порядке. Трудно "родиться" сразу тридцатилетним!
Совершенно интуитивно я стал в этом купе не говорить, а слушать. Много говорил старик и все больше о велосипедных соревнованиях, о том, как он в молодости гонял по утрам на вело по двадцать миль, а в итоге на каких-то любительских гонках по Новой Зеландии выиграл первый приз в пять тысяч долларов, и с этого началось его нынешнее богатство.
Я молчу. Слушаю. Вдруг он поднимается, отводит меня в коридор из купе и говорит:
- Что тебя держит в Канаде?
(Я уже был "канадцем".)
- Ничего, - говорю, - я холост.
- Найдешь пять тысяч долларов?
- Найду, а зачем?
- Плюнь на все, поедем в Уэллингтон, я тебе помогу.
И гарантирует мне через три месяца полтора миллиона, так как знает, на каких землях, когда и что будут строить в Новой Зеландии. Выходит дело, мне удалось очаровать старика, хотя, клянусь, я не проронил ни одного лишнего слова, мне просто нечего ему было рассказывать.
От заманчивого во всех отношениях предложения, которое, кстати, вполне серьезно обсуждалось в Центре, пришлось отказаться: Центр не устраивали какие-то детали…
А в США одному предприимчивому взрослому человеку понадобились три тысячи долларов, чтобы поехать на слет бойскаутов в другую страну. Он стал искать мецената. Нашел! Но прежде чем пойти к нему, тщательно изучил его жизнь и узнал, что меценат когда-то подписал чек на миллион долларов, взял его в рамку и повесил у себя в кабинете, чтобы всегда видеть…
Я уж и не помню, когда и где мне попалась на глаза эта история, но я держу ее при себе, почему-то уверенный в том, что зачем-нибудь она мне пригодится. Говорю это к тому, что умение откладывать в памяти, словно сухари на черный день, разные истории, факты, цифры и сведения - очень важное качество разведчика - нет, не любителя - профессионала.
* * *
По делам фирмы мне выпала поездка на трое суток в Ленинград. Получив санкцию "Первого", мои коллеги преподнесли мне царский подарок: привезли из Москвы жену.
И вот мы с Галей в Ленинграде. Встречу нам устроили "как в кино" - в кафе на Невском, в котором танцуют. Стало быть, с музыкой.
Я пришел. Они уже сидят. Подхожу к моему коллеге, который сопровождает Галину в качестве ее "партнера", пожираю жену глазами и с трепещущим сердцем прошу, как и положено, у него разрешения потанцевать с "вашей дамой". И он, бандит, мне отказал!
Как я удержался и не врезал ему бутылкой по башке, не знаю (хороши "шуточки"). Потом мы сделали с Галей два полных крута вальса - и только йотом, через много лет, когда я, обмененный, вернулся домой, мы с ней сообразили, что играли в том кафе не вальс, а танго "Брызги шампанского".
* * *
Мне передали отлично сделанный паспорт, и я отправился за билетом на самолет, чтобы лететь из Англии в другую страну под другой фамилией; так было нужно.
Иду совершенно спокойно, так как документ воистину безупречный. Но кто может заранее сказать, где и какая опасность подстерегает разведчика?
Скажу несколько слов, чтобы дальнейшее было понятно: авиакассы во всех странах мира - единственное место, где спрашивают фамилию будущего пассажира и сверяют его физиономию с фотографией на документе.
Итак, я подхожу к кассиру-таможеннику, протягиваю ему паспорт и деньги за билет и - молчу! Представьте себе, забыл фамилию, которая значится на сделанном документе! А паспорт-то не у меня, подсмотреть невозможно. Ситуация…
Что делать? Он ждет. Я молчу. У меня уже начинает болеть копчик. Наконец, помолчав еще немного… - а что бы вы предприняли? Ну, подумайте!.. - спокойно ему говорю: фамилию поставьте ту, которая в паспорте.
Он ошалело посмотрел на меня, а потом так смеялся, будто его щекотали.
* * *
Иду в Лондоне по улице. Киоск, и на видном месте "Правда": портрет руководителя на всю страницу в траурной рамке. Взял газету. Не удержался. Хотя это было грубейшим нарушением дисциплины; надеюсь, за давностью лет и в связи с добровольным признанием руководство меня ругать не будет.
Зато в другой раз было иначе: дисциплина восторжествовала и, кажется, вопреки логике. Дело было так. Я выехал в Цюрих на встречу с курьером-связником. Ехал через Париж (там у меня тоже было маленькое дельце) и был рад, что хоть на три дня вырвался из Лондона.
Чувствовал себя отвратительно. В Англии в период туманов многие так себя чувствуют: простужаются, чихают, кашляют, почему-то глотают таблетки рыбьего жира.
Я вообще плохо привыкал к тяжелому лондонскому климату, годы проходили - так и не привык, и в этот раз чихал, температура была не меньше 38°, всю грудь заложило, ел антибиотики… Ладно.
И вот наконец шагаю вечером по Парижу где-то в районе бульвара Капуцинов и - дышу! Вижу - кинотеатр, на афише "Падение Берлина" (производство "Мосфильм"), тоска взяла: острое желание посмотреть, - но разве можно?
Иду дальше в отель и вдруг вижу: господи - Джони! Топает мимо кинотеатра, тоже поглядывает на афишу - мой связник, с которым завтра у меня в шестнадцать часов встреча в Цюрихе!
Ну, мы, конечно, остановились.
- Когда из дома?
- Ты осунулся.
- Небось уже тает?
- Весна! Что ж ты осенью в самые туманы будешь делать в этом Альбионе, так его эдак!
- Перебьюсь. О моих ничего не слышал?
- Вроде нормально.
- Это видел? В главной роли Борис Андреев, который, помнишь, с Ваней Курским?..
Короче, сплошной "вечер вопросов и ответов".
А закончили так:
- Ну, завтра увидимся!
И распрощались до Цюриха.
Я подумал было, зачем этот формализм: ехать в Цюрих, брать в левую руку "Плейбой", надевать синий галстук в белый горошек, если можно все сделать сейчас, как говорится, не отходя от кассы (кинотеатра), тем более: он знает меня, я знаю его, он специально едет ко мне из Москвы, я специально еду к нему из Лондона, и уж если случилось, что мы встретились в Париже, почему бы не так: я - ему контейнер с информацией, он - мне контейнер с инструкциями Центра, всего одно рукопожатие?
Но нет, мы распрощались и разошлись: он - не знаю куда, я - в гостиницу, чтобы следующим утром выехать на встречу со связным в Цюрих: дисциплина!
* * *
Мне дают явку в одном европейском городе, я приезжаю туда, ищу нужное кафе, сажусь за столик, за которым уже сидит связник, и говорю пароль:
- Самсон не такой плохой писатель, вы не находите?
Он лупит на меня глаза, произносит ответ, затем передает то, во имя чего мы встречаемся, и уходит.
Через год, увидев меня в Москве, говорит:
- Ты хоть помнишь, какой пароль сказал в том городе, в кафе? При чем тут Самсон? Сименон, мать твою!
Мы знали друг друга в лицо, это меня выручило, другой бы ни за что не передал мне контейнер. Кроме прочего, связник был порядочным человеком, не доложил об инциденте Центру, хотя обязан был это сделать; так я избежал хорошей головомойки.
* * *
В Лондоне, на улице, я нос к носу сталкиваюсь с директором моего института, а я был там членом парткома, мы часто ссорились, он вечно стукался об меня, как о камень.
Кстати, узнал я директора в Лондоне, как и всех русских узнавал за границей, по заду, прошу простить за натурализм, но, как говорится, из песни слова не выбросишь.
Он, между прочим, видит, что я одет не как посольские работники, и, умница, отвернулся! Впрочем, может, ему просто противно было со мной разговаривать, если он вспомнил, как мы ругались: еще не хватает, мол, в Лондоне об этого типа (об меня, значит) стукаться!
И так случилось, что буквально месяца через два встречаемся уже в Москве и вновь на улице, и опять нос к носу, - надо же! Я был в Москве в составе британской торговой делегации.
Говорю директору:
- Здравствуйте!
Нет, не так говорю, а так:
- Здра-а-а-а-вствуйте!
И он мне в той же развязной тональности:
- Здра-а-а-вствуйте! Ну-с, где работаем?
- Во Вьетнаме, - отвечаю я, не моргнув глазом.
- Что-то слабо загорели, а там солнце.
- У меня, - говорю, - гипертония, загорать врачи не рекомендуют, я больше в тени.
- Оно и видно, - говорит директор, - ну-ну!
Отступление автора
К рассказу Конона Молодыя я решил добавить эпизод из рассказанного мне Р.И. Абелем. Далее приводятся его слова.
"В начале 20-х годов я оказался в числе тех, из кого состоял первый (мы всегда добавляли: славный и легендарный!) выпуск нашей разведшколы. Не исключаю, что я вообще был первым советским разведчиком, заброшенным за границу. А учили нас, между прочим, четыре года - по полной программе, без торопливости.
Что касается заброса, то он осуществлялся в ту пору проще простого: мне сделали документы, посадили в поезд, который шел из Москвы в Польшу, а в Варшаве я, не выходя из здания вокзала, пересел на поезд Варшава - Гамбург, который и был местом моего назначения.
Цель: найти в Германии старую русскую агентуру, работавшую еще на царя-батюшку и затаившуюся после революции в ожидании "дальнейших инструкций". Вот я и вез эти "инструкции" в надежде склонить их работать на молодую Советскую республику.
Идея была неплохая, но и не легкая, как может показаться кому-нибудь с первого взгляда. У меня было с десяток явок, а остальные пятьсот с лишним адресов мне должны были подослать из Москвы, если я смогу закрепиться на "плацдарме"; пусть вас не удивляют такие могучие цифры агентуры, русская разведка всегда брала количеством, это общеизвестно. На "качество" мы перешли только после революции, и то вынужденно: нужны годы, чтобы готовить разведчиков, поскольку эта работа все-таки "штучная" - стало быть, лучше меньше, да лучше!
Итак, Гамбург. Замечу, что я прекрасно владел немецким языком, даже несколькими его диалектами, отлично знал город с его достопримечательностями и расположением улиц, имел довольно приличную легенду, - что еще надо?
Был 1924 год. С вокзальной площади, добравшись до нее без приключений, я сразу направился по первому адресу, выбирая кратчайший путь: одной "знакомой" улицей вышел к порту, другой свернул к ратуше, и вот я в тихом и чистеньком переулке, где должен жить мой первый "клиент". Тут-то и произошло то, из-за чего я, собственно, открыл рот.
Представьте: раннее утро. Ни души. Иду по сонному переулку, высматриваю нужный мне номер дома. Навстречу движется издали какой-то человек в кожаной кепке с большим козырьком, эта кепка - единственное, что я запомнил.
Вдруг, поравнявшись со мной, он меня спрашивает:
- Слушай, ты не знаешь, где тут можно поссать?
- Чего?!
Он повторяет вопрос.
- Да зайди, - говорю, - хоть в ту или эту подворотню.
Он исчезает в подворотне, и только тогда я понимаю, что он спросил меня по-русски, и я по-рус-ски же ему ответил!
Ну, думаю, все: провал. И это называется первый советский шпион! Окончил с похвальной грамотой! И - всего полчаса в Гамбурге!
Возвращаюсь на вокзальную площадь, сажусь на скамеечку, ставлю у ног чемодан и жду, как вы понимаете, ареста.
Пять часов ждал. Не дождался… До сих пор не знаю, кто был этот, в кожаной кепке, и вообще, что случилось: вариантов так много, что ломать голову нет никакого смысла.
У меня был знакомый еврей-закройщик, уроженец Западной Белоруссии, я шил у него костюм. Так он, говорит, хотел писать "бумагу в правительство" по поводу ширины брюк (тогда была мода на матросские клеши), а то, говорит, учат у нас где-нибудь "людей на шпионов", потом отправляют куда-нибудь "у Лондон с парашютом", и через десять минут после приземления их "берут"!
- Почему? - спрашивал и сам отвечал: - Бруки!
Вот и я мучаюсь: вдруг это не случайность, а он по "брукам" узнал во мне русского?
Судьба
Жил-был молодой человек, назову его Федором. Меня друзья в детстве иногда Костей звали, его вполне могли называть Федей. И вдруг - война. Прибавив себе год, Федя идет добровольцем. Воюет.
И так как у него на немецкий язык талант, его слегка учат "кое-чему" и зимой 1943 года забрасывают в лагерь немецких военнопленных под Тулу. Как немца. С легендой: родители, мол, погибли в Кёльне во время налета "союзников" (этих родителей наша разведка действительно "имела", их единственный сын Франц пропал на Восточном фронте. Федя этим Францем и стал - со всеми его документами, биографией и даже невестой, оставшейся в Кёльне).
Потом лагерь из-под Тулы нарочно переводят поближе к переднему краю, в Белоруссию, мы наступаем, уже 1944 год. Тут Феде-Францу с двумя пленными, один из которых офицер-абверовец, делают побег.
С трудом опережая наши наступающие части, троица успевает добежать до Германии раньше нас. Там Федя связывается с верными людьми из антифашистского подполья, с помощью которых получает новые и совсем уже настоящие документы на имя Франца, выправленные не в штабе армии "старшиной - золотые руки" по имени Гавриил Фомич, умеющим классно переклеивать фотографии, а в "родной" канцелярии города Кёльна.
И вот он - чистый немец! К тому же "заслуженный", бежавший из русского плена вместе с офицером-абверовцем (третий беглец случайно гибнет в Восточной Пруссии, прямо на пороге собственного дома), но в Кёльн Феде никак нельзя: невеста!