От общественной работы в институте я по возможности уклонялся, просто некогда было ею заниматься. Зато всегда был в курсе как внутриполитической, так и внешнеполитической обстановки. Читал кипы газет, как очень многие граждане страны. Надо сказать, что Советский Союз по праву считался самой читающей страной в мире. В частности, в Саратове по утрам выстраивались очереди к газетным киоскам. Один из них находился напротив института (на улице М. Горького), и чуть ли не с семи часов утра там к киоску змеилась очередь, и всегда я был в ней вместе с несколькими такими же одержимыми студентами. А читали и покупали всё - от местной областной (названия не помню) до "Литературной газеты", "Книжного обозрения" и "Экономика и жизнь". Газеты стоили две копейки (если без вкладки) и мой студенческий бюджет не разоряли. Конечно, тут же, в очереди, обсуждались различные события. Помню, как были потрясены люди в очереди, когда узнали, что погиб Че Гевара. Он к этому времени стал кумиром студенческой молодёжи. Все мечтали иметь его портрет. А прославился Че Гевара не столько своим участием в революции на Кубе вместе с Фиделем Кастро, сколько тем, что добровольно ушёл с поста министра Кубы и свою министерскую должность, свою популярность на Кубе - а популярен он был не менее, а может быть, и более, чем Кастро, - променял на голодную, холодную, бродячую и опасную жизнь партизана в боливийской сельве, где он пытался совершить такую же революцию, как и на Кубе. Че Гевару застрелили американские агенты 8 октября 1967 года.
Как и положено в институте, теоретическое обучение чередовалось с так называемой практикой, длившейся обычно месяц, и только на четвёртом курсе эта практика в форме стажировки длилась четыре месяца - с февраля по май.
К сожалению, руководства практикой со стороны института на местах не было, а местные работники - руководители практики - учили в основном не тому, как надо работать, а, наоборот, своим примером показывали, как делать не надо.
Первую свою практику я проходил в городе Ульяновске, уже будучи знакомым с Еленой, которая в это время, кажется, была в Астрадамовке. Две недели я практиковался в Ленинской районной прокуратуре, а две недели - в суде этого же района. Запомнилась практика мне тем, что, прочитав мои протоколы допросов, руководитель практики схватился за голову от того, что я не ограничивался предметом обвинения, а отражал в протоколах все преступные эпизоды, на которые удавалось расколоть допрашиваемых, а это порой были десятки новых преступлений. Всё кончилось тем, что меня заставили переписать почти все протоколы, ограничиваясь в каждом официальным предметом обвинения. Потом, уже на самостоятельной работе, я убедился в практической правоте такого подхода, потому что почти за каждым преступником, как правило, тянулся целый шлейф преступлений, и если по всем преступлениям разбираться в рамках одного дела, то оно никогда бы не закончилось. Конечно, по более значимым выявляемым эпизодам устная информация передавалась оперативникам для проверки, и уже от них зависело, быть новому делу или нет.
На следующий год я оказался на практике в Куйбышеве (теперь город Самара) на советской работе, то есть на практике в областном исполнительном комитете. Здесь у меня сложились дружеские отношения с моим руководителем - секретарём облисполкома по фамилии Орлов. Работа в аппарате мне пришлась по душе, в отличие от прокуратуры и суда, а Орлову моя работа, видимо, тоже понравилась, и по окончании практики он официально предложил мне после института распределиться в Куйбышев, гарантируя работу в должности как минимум секретаря исполкома в городе Новокуйбышевске. Что это за город, я не знал, ни разу там не был, но я дал согласие и стал в учёбе делать упор на изучение дисциплин, близких к советской работе. К сожалению, через год я узнал, что Орлов был освобождён от должности, и меня никто в Куйбышеве уже не ждал.
После зимней сессии на третьем году учёбы я оказался на стажировке по следственной работе в Соломбальском райотделе милиции города Архангельска, который резко отличался от всех других городов, где мне до этого довелось побывать. Архангельск в прямом смысле слова был деревянным. Кроме домов на центральной улице, проспекте Павлина Виноградова (теперь Троицкий проспект), почти все жилые дома в городе были деревянными. А в Соломбале, где я проходил следственную практику, деревянными были и тротуары, и дороги для автомашин.
Было четыре вещи, которые меня удивили в первые дни пребывания в Архангельске: деревянные тротуары (подобного я нигде раньше не видел), английский танк у краеведческого музея (а музей размещался в деревянном доме на месте нынешнего торгового центра "Полярный"), умение местных мужиков сморкаться на ходу, не снижая скорости и не пользуясь носовым платком, и газетные кульки с мусором, летящие из окон домов.
На стажировку в Архангельск я приехал в феврале 1968 года. Всё, естественно, было покрыто снегом, и даже когда я уезжал - 1 или 2 июня, - выпал свежий снежок, и просто из-за него я не видел главной "достопримечательности" Архангельска, которую обнаружил сразу же по приезде в июле 1968 года, после окончания института, - это сплошная замусоренность города, которая сохраняется, увы, до сей поры.
Ну а когда в феврале 1968 года я впервые приехал в Архангельск, был вечер, и было очень темно. Выйдя из вагона, я увидел редкую цепочку огней фонарных столбов, уходящую куда-то вдаль, в сторону далёких от вокзала светящихся окон каких-то домов. Как я потом выяснил, это были первые от вокзала дома, в одном из которых размещался магазин "Богатырь". Между ними и вокзалом не было ни одного дома, и на этом отрезке не было улицы Энгельса (теперь ул. Воскресенская) как таковой.
Самостоятельно добрался до областного управления внутренних дел, которое, на удивление, размещалось в помпезном здании с лжеколоннами. Встретил меня подполковник В. А. Кулин - заместитель начальника следственного отдела УВД, а начальником этого отдела в то время был полковник М. М. Коверзнев (по прозвищу Мих-Мих). Кулин устроил меня в гостиницу УВД, находившуюся на территории стадиона "Динамо", которая, кстати, вскоре (через несколько месяцев) сгорела. На следующий день я прибыл в Соломбальский райотдел милиции, где под руководством следователя Валентина Шестакова мне предстояло четыре месяца стажироваться на следственной работе.
Этот отдел милиции размещался в деревянной большой избе на площади Терёхина, а Шестаков был известной личностью местного масштаба, был "представителем соломбальской интеллигенции", как он любил себя называть, и, будучи в подпитии, при этом с размаху хлопал себя тыльной стороной правой ладони под левой щекой. Дядька он был нормальный, мы быстро нашли общий язык, и он предоставил мне полную свободу в расследовании дел по принципу "не знаешь, что делать дальше, - спрашивай".
Сам Шестаков работал "поточным" методом: раскладывал уголовные дела по стульям, стоящим по периметру кабинета, брал дела по очереди и работал: по одному выписывал повестки, по другому - составлял справку, по третьему - чесал затылок и возвращал на место, по четвёртому - выносил постановление и так перебирал все дела. Допросы и другие следственные действия с людьми осуществлял я, так как от меня не несло сшибающим с ног перегаром.
Начальником Соломбальского райотдела в то время был Лукин, с которым мне ни разу не удалось поговорить, а его замом по оперработе был В. С. Решетов, кстати, уроженец Новоузенска, где я работал студентом в стройотряде. Решетов был мне интересен своей немилицейской корректностью и тем, что я ни разу не видел у него на рабочем столе ни одной бумажки - только он и девственно чистый стол. Вскоре его назначили начальником этого же райотдела. Много лет спустя, став одним из милицейских начальников, я несколько раз пытался работать "по-решетов-ски", то есть за пустым столом. Но каждый раз через несколько минут мой стол оказывался заваленным бумагами.
В период соломбальской стажировки я жил один в большой комнате с печью в деревянном доме недалеко от милиции. Ко мне довольно часто наведывался Михаил Саблин, сокурсник, проходивший следственную стажировку в отделе милиции посёлка Первомайского (теперь город Новодвинск).
На этой стажировке состоялось моё знакомство с полковником Михаилом Михайловичем Коверзневым - начальником следственного отдела областного управления внутренних дел. Он раза два пытался уговорить меня перейти в Первомайский ПОМ, но я категорически отказывался, тем более что в Соломбальском райотделе в целях моего материального благополучия на период стажировки меня зачислили на должность милиционера, и я стал получать зарплату, что значительно меня материально укрепило.
Кстати, мой отказ от стажировки в Первомайском ПОМе сослужил мне хорошую службу, что подтвердил пример Михаила Саблина. После окончания института он вынужден был согласиться на работу в той же первомайской милиции и застрял там на много лет. Саблин был моим однокурсником, учились мы в разных группах, но как-то так совпадало, что на практиках и стажировках мы оказывались вместе: и в Ульяновске, и в Куйбышеве, и в Архангельске. На этой почве мы и сдружились.
В этой моей первой следственной практике для меня стали открываться стороны жизни людей, о которых я и не подозревал. Например, парень Игорь, доставленный в милицию по звонку соседей за драку, оказался на самом деле Дусей. Это было для меня шоком. Не радовали и "прелести" следственной работы. Примером может служить выезд на место обнаружения в болоте мешка с трупом и его вытаскивание из этого болота. На самом деле в мешке оказались останки огромной собаки. И таких, мягко говоря, неприятных моментов в трудовых буднях можно отметить не один и не два.
Стажировка закончилась выдачей мне лестного отзыва о моей работе и уговорами приехать в Архангельск после окончания института.
Студентом я нашёл и свою лучшую половину, после встречи с которой моя жизнь уже не мыслилась без неё.
У Цвейга есть цикл рассказов под общим названием "Звёздные часы человечества" о гениальных явлениях, которые определяли историю человечества в разные эпохи его бытия. Их немного, и они - продукт звёздных часов жизни людей, которых человечество называет гениями. Эти звёздные часы на десятки лет, а то и на века определяют развитие человечества.
Но судьбоносные моменты бывают и у простых людей. И эти моменты для конкретного человека тоже являются звёздными.
Таким моментом в моей жизни стала встреча с Еленой, моей будущей женой. Я не мог не заметить в автобусе, которым добирался из общежития в институт и обратно, красивую девочку с высоким лбом и тёмными, отливающими на солнце золотистой рыжинкой волосами. Раза два-три видел её в автобусе, не смея даже подумать о знакомстве, и мог только издали любоваться ею. Но 5 марта 1965 года, в один звёздный миг своей судьбы, в автобусе я вдруг увидел её лицо, неожиданно повернувшееся ко мне, точнее, к кондуктору, стоящему рядом со мной, чтобы передать деньги на билет. Это было неожиданно, но и прекрасно, и я, не задумываясь, ляпнул первое, что пришло в голову: "О, старая знакомая!" И по тбилисскому обычаю стал покупать ей автобусный билет. Она запротестовала, широко раскрыв глаза. Я стал ей объяснять, что так принято - покупать знакомым билеты, хотя понимал, что для Саратова это нонсенс и что я не в Тбилиси. Она не соглашалась, и тут я почувствовал, что я для неё не пустое место, что она меня раньше тоже приметила, может, потому, что я, видя её ранее, не мог оторвать от неё глаз. Так или иначе, но я доехал до остановки Елены и, несмотря на её протесты, дошёл с ней до дома, где она жила. Спросил, где я могу её увидеть ещё раз, но ни на какую встречу она не соглашалась, только случайно проговорилась, что через день или два - точно уже не помню - идёт с подругой в театр. Естественно, в тот день я был в театре, в антракте увидел Елену с подругой и после спектакля, несмотря на протесты, пошел её провожать. Так началось наше общение, и с этого дня мы практически не расставались.
Елена ассоциировалась у меня с образом Алёнушки из русских сказок, и поэтому в течение многих лет я так и называл её - Алёнушка. С возрастом она становилась всё красивее, но как-то незаметно для себя я стал звать её Алёной или Еленой, но это нисколько не свидетельствует об охлаждении моих чувств. Наоборот.
Родители Елены были участниками Великой Отечественной войны, ушли на фронт совсем молодыми. Мать - Елена Павловна Гречнева - сразу после окончания Саратовского медицинского института работала военврачом в госпитале на Украинском фронте, отец - кубанский казак Павел Михайлович Осипов - воевал в гвардейском кавалерийском корпусе генерала Л. М. Доватора, был ранен и попал в госпиталь. Там-то они и познакомились, поженились и родили двух дочек, младшей из которых была Елена. Павел Михайлович вскоре после войны заболел туберкулёзом и умер в возрасте 47 лет. Елена Павловна пережила его на 35 лет.
Первый раз к родителям Елены я поехал летом 1966 года в село Астрадамовка Сурского района Ульяновской области. Елена уже отдыхала там на каникулах. Родом она из Ставрополья (родина и её отца), но с годовалого возраста жила в Ульяновской области. Ранее, до всеобщего хрущёвского укрупнения районов, Астрадамовка была крупным райцентром, имела все районные органы и учреждения, имелся даже большой ипподром, где проходили бега, собиралось очень много болельщиков - и это был всенародный праздник. По воскресеньям в Астрадамовке проходили огромные базары-ярмарки. Жизнь кипела и бурлила. Теперь это убитое, серое, порушенное во всех отношениях село.
На момент нашего знакомства Елена в Саратове была уже второй год. Окончив школу с золотой медалью, приехала по-ступать в мединститут, по конкурсу не прошла, так как стала жертвой экзаменационных махинаций. Единственный экзамен, который она должна была сдать по действующим тогда правилам на пятёрку, - сочинение. Оно было написано безупречно, но оценку поставили "хорошо". Сокурсница её матери (Елены Павловны), с которой они в своё время учились вместе, работала в этом же институте и по просьбе Елены Павловны посмотрела сочинение Алёны, в нём не было ни одной ошибки. Протест подавать не стали. Год в Саратове она занималась на подготовительных курсах и работала в медсанчасти регистратором. В этот-то год мы и познакомились. На следующий год Елена снова сдавала профилирующий экзамен, но теперь это была химия. За экзамен получила пятёрку и была зачислена в институт.
Наша дружба продолжалась более двух с половиной лет, и 3 ноября 1967 года мы сыграли студенческую свадьбу, на празднование которой приехали моя мать и тётя Дуся, а со стороны Елены - Елена Павловна и сестра Светлана. Тамадой на свадьбу был приглашён Василий Данилович, мой старый знакомый ещё по Тбилиси (о нём я уже упоминал). Гостей было около 70 человек, и это были студенты юридического и медицинского институтов, в которых мы учились. Были тосты, подарки, песни, танцы, крики "Горько!". Одним словом, свадьба удалась. Ночь мы и родственники провели в гостинице, а наутро с матерью и тётей Дусей уехали на несколько дней в Тихорецк, посетив по пути Волгоград в качестве свадебного путешествия. Там побывали на Мамаевом кургане, посмотрели весь памятник-ансамбль героям Сталинградской битвы работы Е. В. Вучетича, вблизи видели огромную статую Родина-мать. Впечатления в памяти остались на всю жизнь.
В Тихорецке провели ноябрьские праздники, ходили в гости ко всем родственникам, где нас обильно угощали разносолами и вкуснейшим, с восхитительным запахом, совершенно не пьянящим вином из только что отжатого винограда "изабелла".
10 ноября мы уже вернулись в Саратов, где, увы, нашу семейную пару никто не ждал и где мы так и не смогли найти для себя подходящее жильё. Каждый остался в своём общежитии. Так началась наша семейная жизнь.
Помимо учёбы и учебной практики ежегодно институт выполнял разнарядки по формированию студенческих стройотрядов на основе учебных групп. Отлынить от членства в стройотряде можно было только по болезни или более уважительной причине. Но работа в этих стройотрядах была памятным событием. За время учёбы в институте это случалось четырежды. Первый раз ездили в Новоузенск Саратовской области, который находится недалеко от Казахстана, и поэтому местное население в значительной части составляют казахи. Здесь я оказался сразу после зачисления в институт и работал в бригаде, которая занималась погрузкой железобетонных конструкций в железнодорожные вагоны. Работа казалась интересной и хорошо оплачиваемой, что важно.
Кстати, здесь ещё в первый приезд со мной произошёл случай, память о котором потом очень помогала мне в жизни, особенно когда я работал в следствии.
В Новоузенске нас поселили в пустую, только что построенную кошару за пределами города. Днём все мы работали, а вечером многие из группы разбегались по окрестностям к знакомым, даже умудрялись ходить на танцы с какими-то девчатами. Я, один из немногих, не умея танцевать и не имея гражданской одежды (ходил в солдатском), предпочитал оставаться дома и читать книги, по которым в армии страшно соскучился.
В одно прекрасное утро в столовой, куда нас возили автобусом, раздавалыцица пищи, глядя на меня с ужасом, стала стыдить за то, что я натворил накануне вечером на танцах. Оказывается, я, безотлучно находясь в кошаре, на танцах напился самогона и учинил дикий дебош, кого-то избил, кому-то порвал одежду, поломал где-то мебель и т. д. Я пытался возразить, но на меня обрушился град упрёков и угроз написать на меня заявления в милицию и в институт. Так я и ушёл из столовой "пьяницей" и "хулиганом". И, слава богу, что угрозы о заявлениях в институт остались неисполненными. Иначе из института я бы вылетел в два счёта.
Валера Глазунов, мой сокурсник, подтвердил, что на танцах действительно была драка и кто-то (не из нашего института) там особо отличился. Но работники столовой до конца нашего пребывания в совхозе были убеждены, что это был именно я.
Этот случай послужил мне критерием в оценке каких-либо доказательств в течение всей моей так называемой правоохранительной деятельности, особенно когда я был на следственной работе. После описанного выше случая я понял, что нельзя верить никаким показаниям свидетелей, никаким доказательствам без подтверждения их другими полновесными доказательствами, доказательствами иного рода.
Вторая поездка в составе строительного студотряда состоялась после первого курса в Балаково. Отряд распределили по объектам, и наша учебная группа была задействована в одном из совхозов на строительстве зернохранилища, стены и крыша которого уже были возведены, остальное должны были доделать мы. Работа тоже была интересной, но менее оплачиваемой, чем в первый раз.
Лично я был закреплён за электроуплотнителем. Это такая машина, которая, будучи включённой, начинает прыгать и своим тяжёлым основанием (пятой) трамбовать поверхность, на которой стоит, а оператор, то есть я, с помощью специальных ручек направляет машину в нужное место. И если первый раз после включения она прыгнула на меня и мне пришлось спасаться бегством, то в дальнейшем я быстро её освоил, да так, что никто уже не мог сравниться со мной и не смел посягать на эту мою работу. Так я весь месяц и прыгал, за исключением редких дней, когда уезжал в Саратов, чтобы увидеть Елену.
Начальству совхоза, для которого мы строили это зернохранилище, так моя работа понравилась, что оно всерьёз предложило мне остаться в совхозе работать и пообещало жильё и жену. Закончилось всё тем, что по их ходатайству меня наградили грамотой обкома комсомола, которая до сих пор лежит в моём архиве.