Помню, что по одной из его краж потерпевшая рассказала о цирковых билетах, которые были в украденном кошельке, и запомнила номера ряда и мест в цирке. Но ни денег, ни билетов в поднятом оперативниками кошельке уже не было. Личный обыск, а также полный обыск, проведённый в квартире Уточки, ничего по этой краже не дали. Однако люди, оказавшиеся на местах в цирке по украденным билетам, рассказали, что билеты эти купили у парня, и описали его приметы, полностью совпавшие с приметами Уточки. Это, конечно, было доказательством, но недостаточным, чтобы Уточкина можно было привлечь к уголовной ответственности. Вспоминаю и обыск, который я однажды провёл в квартире сожительницы Уточки. В углу одной из комнат стоял туго свёрнутый в рулон ковёр, перевязанный верёвочками, - весьма дефицитная вещь в то время. Уже закончив обыск и ничего не обнаружив, я бросил последний взгляд на обстановку в комнате и опять обратил внимание на ковёр. Ну что можно спрятать в его трубчатой полости диаметром 7–10 сантиметров? Но я на всякий случай заглянул туда на просвет - пусто! Однако что-то всё-таки заставило меня развернуть ковёр на полу. И тут перед нами предстала занятная картинка: по всей поверхности ковра были разложены - стопками по несколько штук - купюры большого достоинства. Деньги мы, конечно, изъяли, но через месяц-другой пришлось их вернуть, так как, несмотря на явно криминальное происхождение такой большой суммы, доказать это, к сожалению, не удалось.
Кончил Уточка тем, что его зарубили топором свои же воры во время очередной стрелки.
Надо сказать, что нагрузка на следователей была огромная, но не за счёт сложности оперативной обстановки, а из-за мелочёвки, которую взвалили в то время на следователей. Речь идёт о так называемом "усилении борьбы с хулиганством" в соответствии с Указом от 26 июля 1966 года. Законодатель (Верховный Совет СССР) голосовал единогласно за всё, что бы им ни предложили партийные правители, а главным правителем в те времена был Леонид Ильич Брежнев, который повелел бороться с указанным злом. Вот и начали бороться по-брежневски. Дошло до того, что стали тысячами сажать в лагеря только за то, что человек дважды в год матюгнулся в общественном месте или устроил дебош дома. Любой семейный скандал, который услышали соседи, приравнивался к хулиганству в общественном месте и, соответственно, для виновника конфликта это была прямая дорога в лагерь. Условную меру наказания за хулиганство, как правило, не назначали.
Так вот, эту категорию дел взвалили на следственный аппарат органов внутренних дел, и следователи с утра до вечера штамповали их под копирку, тупея от однообразия. Конечно, были и другие категории - дела традиционной уголовщины: кражи, грабежи, мошенничества и т. п., которыми также занимались следователи, хотя таких дел было меньше. Справедливости ради надо сказать, что особо тяжкие преступления вроде убийств были редкими, а двойное убийство - это было ЧП союзного масштаба. В этом смысле не позавидуешь нынешним следователям, когда убийства, хищения миллионов и даже миллиардов, теракты стали повседневными, рядовыми событиями.
Мы вынуждены были работать из-за указанной мелочевки (хулиганства) с утра до ночи, да ещё брали домой материалы дел, чтобы составить обвинительные заключения, так как на работе этим заниматься было невозможно, да и не хватало времени. Лично я в составление обвинительных заключений втянул и Елену. И если бы не она, то я просто бы не справился с лавинообразным потоком дел. Более того, помощь Елены позволила мне не только выйти в передовики по количеству и качеству оконченных расследованием дел, но и благодаря ей у меня было время читать спецлитературу, изучать опыт других следователей, продумывать и применять так называемые следственные хитрости - вполне легальные приёмы, основанные на психологических особенностях конкретного человека. К примеру, по делу проходит два подельника-соучастника, которые совершили преступление по предварительному сговору. Оба отпираются, вину свою не признают, оба клянутся, что говорят правду. Определяешь, кто из них лидер, ведёшь с ним разговор по душам, угощаешь сигаретой или чаем, и в это время конвой заводит в кабинет второго. Следователь при вводе второго, как бы продолжая разговор и отправляя первого с конвоем, говорит что-то вроде: "Ну вот, давно бы так, и самому легче стало, и срок меньше будет, суд обязательно это учтёт. Ты ведь всю правду сказал?" Поневоле первый отвечает "да, конечно" и т. п. Другого-то он сказать не может. Второй, слыша это, про себя начинает паниковать, и тут всё зависит от следователя - как он начнёт уже с ним разговор. А разговор сводился к тому, что пора, мол, и тебе правду сказать, зарабатывать как можно меньший срок, иначе сидеть придётся за себя и за того парня. Очень часто этот приём срабатывал - второй подельник начинал говорить.
Конечно, имеются и другие следственные психологические хитрости, только надо очень умело и вовремя их применять, разобравшись в психотипе подозреваемого. В связи с этим вспоминаю ещё один случай. Однажды утром на оперативном совещании мне вручили материал на задержанного накануне вора, ранее неоднократно бывавшего в местах не столь отдалённых и теперь категорически отрицавшего свою причастность к краже, за которую его задержали.
Из-за загруженности помещения для задержанных в дежурной части этого вора доставили в мой кабинет ещё до того, как я вернулся с оперативки. Войдя в кабинет и увидев мужика довольно преклонного возраста, я начал разговор: "Так вот ты какой, уже пенсионер. О чём ты думаешь? Поймали за руку, а ты отпираешься. Что, решил в колонии умереть и не пытаешься хоть как-то смягчить свою участь, чтобы, отбыв пару лет, умереть на свободе? Сидеть-то всё равно придётся. Мне твоего признания не нужно". Можете не поверить, но вору так стало себя жалко, что он заплакал. Через несколько минут он собственноручно написал явку с повинной. В этом случае мне удалось угадать настроение человека и его главную заботу - умереть на свободе.
Как уже говорилось, в феврале 1969 года я дал согласие на аттестацию для присвоения милицейского звания. Всё-таки за звание платили, а мы с Еленой считали копейки, чтобы выжить. Я стал офицером милиции. Кстати, милицейская форма мне шла, была она тогда тёмно-синего цвета, но вскоре её заменили на более современную модель цвета маренго. По-прежнему её авторы не отказались от фуражки, сапог, портупеи и т. п. архаизма XIX века, который даже мешал работе, особенно службам, работающим на улице, и был совершенно ни к чему другим. Но государство продолжало тупо тратить миллионы, шить и тачать то, что годами копилось по домашним кладовкам милиционеров и в конечном счёте оказывалось на помойках.
В то же время работники милиции не имели никаких защитных средств, кроме фильтрующих противогазов, исключительно редко применявшихся на деле. Особенно страдали от этого следователи и оперативники, которым приходилось работать на местах происшествий (при их осмотрах) в ужасных условиях: на пепелищах пожаров, в отравленной, заразной, а порой и с повышенным уровнем радиации среде, таскать гниющие трупы и прочую гадость. А однажды мне пришлось голыми руками чуть ли не заталкивать вывалившиеся кишки в живот парню, который, одурев от водки, швырнул урну в огромную стеклянную витрину магазина "Радуга" на Павлиновке, и огромный осколок стекла рассёк ему живот. Подходя к лежащему на снегу парню - было это зимой, всё было покрыто снежным белым покрывалом, - я вдруг увидел на его животе кучку красных помидоров. Я был поражён этой картинкой и, только подойдя вплотную, понял, что это кишки. Удивительно, но через неделю-другую после операции, сделанной ему врачами, он продолжал пьянствовать.
В стране тогда не существовало даже специальной службы для перевозки трупов. И всё это работникам милиции приходилось делать за грошовые зарплаты. Но люди работали, и, видимо, прав был один из начальников областного УВД - генерал В. И. Цветков, который однажды на совещании на очередные сетования по поводу маленьких окладов сказал: "Вы и ваши работники получаете столько, сколько заслуживаете, в противном случае вы бы здесь не работали".
Что касается необеспеченности работников милиции средствами защиты, то губительность этого обстоятельства подтверждалась повседневной практикой. Примером может служить трагедия, произошедшая с помощником дежурного Приморского РОВД Сергеем Павловичем Выборновым. Этот райотдел размещался на первом этаже здания по проспекту Павлина Виноградова (теперь проспект Троицкий), 96а. В этом же здании находились Октябрьский РОВД и Управление исправительно-трудовых учреждений (колоний).
В один из злосчастных дней 1972 года - а было это 18 августа - я шёл по заднему двору дома № 96а и издалека увидел в нескольких метрах от него открытый канализационный люк и рядом неподвижное тело мужчины. В этот момент из задней двери здания выскочил Сергей Выборнов - его я хорошо знал, так как несколько лет работал в Октябрьском РОВД, - на ходу натягивающий на себя противогаз, и по лесенке буквально нырнул в колодец. Сразу после этого я увидел, как набежавшие люди с помощью верёвки вытаскивают из колодца ещё одно неподвижное тело и начинают кричать. Оказывается, Сергей успел обвязать верёвкой второго мужчину и тут же потерял сознание. Дело в том, что в колодце скопился сероводород, а один из двух сантехников, не проверив уровень загазованности, полез в него и тут же отключился, но его каким-то образом вызволил второй сантехник, а сам при этом отравился газом, его-то и спас Выборнов. На моих глазах Сергея пытался вытащить случайно оказавшийся здесь комендант здания УВД Валентин Кузаков, но, несмотря на то, что он был в фильтрующем противогазе, тут же выскочил из колодца, не успев опуститься в него с головой. Сергея пытались спасти приехавшие по вызову пожарные в изолирующих противогазах, но уже было поздно, хотя прибывший врач скорой помощи прямо на столе в дежурной части отдела вскрыл ему грудную клетку и делал прямой массаж сердца. Спасти Сергея Выборнова не удалось. Он остался бы жить, если бы в райотделе был хотя бы один изолирующий противогаз. Вскоре улицу Народную в Архангельске переименовали в улицу Выборнова.
Кстати, отсутствие средств защиты вредило не только непосредственно работникам, но нередко являлось причиной их отказа от проведения следственных действий, а это уже напрямую сказывалось на качестве работы по раскрытию преступлений.
На третьем-четвёртом году работы следователем я почувствовал себя профессионалом. Уже не я, а у меня спрашивали, что и как. Сложился свой стиль работы. Так или иначе, но по количеству и качеству расследованных дел я опережал многих своих коллег, меня стали замечать, присвоили звание лучшего следователя области (естественно, среди милицейских следователей), моя фотография оказалась на районной Доске почёта. А на торжественном собрании в честь Дня советской милиции Северный русский народный хор в мою честь исполнил народную песню (названия не помню). Мы с Еленой сидели в первых рядах, и мне было хорошо видно, в какие грязные и помятые костюмы были одеты участники хора. Это очень неприятно поразило, и с тех пор я не мог заставить себя побывать хотя бы на одном концерте этого прославленного песенного коллектива. Увы.
10 ноября 1970 года (День советской милиции) в газете "Правда Севера" впервые была опубликована моя фотография как работника милиции. 18 ноября 1972 года в этой же газете снова появилась моя фотография и большая статья о моей служебной работе, в которой, среди прочего, упоминалась раскрытая мной кража в облвендиспансере и то, что моя фотография размещена на Доске почёта Октябрьского района города Архангельска. В предисловии к книжке "Служба такая…", изданной в 1973 году, начальник областного УВД В. И. Цветков упомянул мою фамилию среди работников милиции, достигших успеха. Таким образом, я стал известным человеком в милицейской среде.
В 1973 году мне предложили занять должность начальника следственного отделения вместо перешедшего в УВД Виктора Тимофеевича Камышева. Работать с коллегами было легко. Я знал подчинённых, они знали меня, знали и в прокуратуре, куда приходилось обращаться за санкциями - то на арест, то на обыск, то на продление процессуального срока. С одним из следователей прокуратуры - Юрием Тимофеевичем Лебедевым - даже сложились приятельские отношения. Конечно, доставляли неприятности нарушения сроков расследования, ошибки следствия, которые время от времени допускали мои подчинённые, в основном из числа молодых, недавних выпускников вузов. Одни быстро осваивались, учились практике, другие были совершенно профессионально непригодны. Всё-таки труд следователя очень специфичен, и далеко не каждый по своему уму и складу характера может этим заниматься. Ни материальных, ни иных стимулов для работы не было. Даже потолок в звании ограничивался для следователя старшим лейтенантом. Текучка кадров была страшная. Одни уходили, другие приходили, но костяк из четырёх-пяти человек был стабилен, и только благодаря этому функция следствия, хоть и со скрипом, но исполнялась.
Должность начальника следственного отделения была для меня знаменательна тем, что я впервые оказался в роли начальника, впервые у меня появились подчинённые, впервые я реально осознал, насколько разными бывают люди по отношению к своим обязанностям: от людей с чувством повышенной ответственности за порученное дело до таких, как одна из молодых следователей, которую в любое время дня можно было видеть возящейся с бумагами, но при проверке материалов уголовных дел всегда обнаруживался полный ноль, полное бездействие; и это при постоянном контроле за ней, при постоянной помощи ей в работе.
Для подчинённых мне следователей некоторые мои требования оказались весьма неожиданными. Например, поручая новый материал для расследования, я одновременно в письменном виде указывал даты обязательных мне докладов о выполнении следственных действий, об избрании меры пресечения и другое и держал эти сроки под жёстким контролем. Некоторые следователи мои требования расценивали как посягательство на их следственную независимость и свободу, но со временем признавали необходимость такого контроля.
В какой-то мере шокирующими даже для кадровиков оказались некоторые мои формулировки в аттестациях своих сотрудников. Например, одному из опытных следователей я записал в аттестации о качественном расследовании им уголовных дел, но отметил, что для его работы характерна штурмовщина, имея в виду, что он из отведённых законом на расследование двух месяцев мог львиную долю этого времени ничего не предпринимать, а за оставшуюся неделю, сидя день и ночь над материалом, успешно завершить дело. В аттестации другого следователя я отметил его болезненность, из-за которой он большую часть времени находился на больничных листках. Согласитесь, что аттестация для того и делается, чтобы охарактеризовать работу конкретного сотрудника. Но, тем не менее, констатация подобных особенностей в работе для многих почему-то оказалась неприемлемой. Все привыкли, что в аттестациях либо только хвалят, если нужно работника продвинуть по службе или наградить, либо, наоборот, - обливают грязью, если нужно наказать. При этом никого не смущало, что за несколько месяцев до аттестации этого работника вовсю расхваливали.
На этой должности меня сменил Николай Фёдорович Кичин, высокий стройный подполковник, бывший начальник Приморского райотдела милиции, которого уволили с этой должности из-за бандита, нападавшего на инкассаторов. Бандитом оказался один из работников этого отдела. Через год после увольнения Кичина восстановили на службе в органах внутренних дел и назначили вместо меня начальником следственного отделения Октябрьского РОВД.
Несмотря на свой моложавый вид, Кичин был фронтовиком, прошёл войну, имел награды. Был он с юмором, форму носил с форсом, пользовался популярностью у женщин.
Во время приёма-сдачи документов я случайно увидел у него несколько заграничных цветных альбомов с порнухой. Фотографии были настолько откровенными, что, несмотря на свой милицейский опыт, я впервые видел такое и просто был ошарашен, потому что никогда до этого подумать даже не мог, что найдутся люди, которые будут фотографироваться таким образом, и найдутся типографии, которые могут такое напечатать. Времена были советские, мораль была соответствующая, подобной "литературы" не было вообще, телевидение было целомудренным, и народ не был развращён, как сейчас. Секс в стране, конечно, был (несмотря на шуточное заявление одной из участниц теледебатов в 90-е годы с Америкой, что "в СССР секса нет"), но никоим образом не афишировался, существовало табу на эту тему на телевидении и в других СМИ. А теперь дети с пелёнок не только знают, что это такое, но и постоянно видят сам процесс на экранах кино и телевидения. О каком тут воспитании чувств и нравов можно говорить!
В феврале 2013 года Н. Ф. Кичина не стало.
В 1974 году мне предложили должность, не связанную со следствием, и мне было по-настоящему жаль расставаться с уже привычной работой, словно было предчувствие, что я никогда к следствию не вернусь. Ведь с 1968 года моя жизнь была полностью погружена в эту сферу деятельности.
Конечно, мы с Еленой старались не отставать от культурной жизни города, посещали музеи и выставки, ходили на концерты и спектакли, но этого было мало. Основным развлечением оставалось кино. Телевидение тогда было очень политизированным, развлекательных программ показывали мало, хороших фильмов недостаточно, сериалов практически не было, а если и были (например, "Семнадцать мгновений весны" Татьяны Лиозновой), то настоящие шедевры, а не мыльные оперы.
Мы находили время для летних вылазок в лес по грибы и ягоды, брали с собой Иришку с трёх лет, которая однажды испытала на себе коварство болота. Переходили мы по бревну, казалось, небольшую лужицу, поросшую травкой и цветами. Иришке захотелось пройти не по бревну, а рядом по травке, она ступила на зелёный коврик и моментально оказалась по грудь в трясине. Я шёл следом и тут же подхватил её, она не успела даже испугаться. Всё обошлось, только переодели Иришку в сухое из того, что было из одежды с собой.
Грибных мест мы ещё не знали, походы наши сводились в основном к лесным прогулкам, но на ягодные места с черникой и голубикой мы натыкались не раз, особенно за болотом у станции Брусеница. Туда можно было попасть по полуразрушенным мосткам длиной метров двести, которые через болото когда-то проложили военные для своих нужд.