В карауле нам довелось познать лиха: стояли по четыре часа, так как больше было не выдержать из-за мороза. Потом это время даже сократили до двух часов, выдали шубы и полушубки, а также разрешили выстрелом в воздух вызывать разводящего и просить смену, когда не совладать с холодом.
Травников обычно стоял в черте города на охране вещевых складов. Здесь не было ураганного ветра, было теплее и спокойнее.
Я, как правило, стоял на охране пороховых складов в поле, далеко за городом, где всегда метель, ухудшавшая видимость донельзя, и готовый тебя унести ветер.
Как-то лейтенант, старший по караулу, признался мне, что хотел ночью подползти к посту с целью проверки моей бдительности, но побоялся. Недавно стало известно, что в Чернигове начальник караула - тоже лейтенант - за подобную шутку поплатился головой: часовой всадил в него пулю, и часовому ничего за это не было. Как видно, наш лейтенант по молодости немногим отличался от нас.
Были и другие случаи. Из того же письма Ниночке от 6–9 апреля: "Опять в карауле. Опять - пороховые склады. На этот раз стоять веселее, так как недавно было нападение на один из постов, и теперь усилили караулы, наладили сигнализацию вплоть до телефонной связи с гарнизоном и даже придали караулу ручной пулемет. А ураган свистит!"
Иногда думается: все бы были такими солдатами, как Травников, - ну до чего покладистый человек! В письме Нине от 22 февраля я писал: "…У меня есть друг - Травников, студент ЛИИЖТа. Он ко всем требованиям относится очень просто: Проползти 200 метров? Пожалуйста! Проползти 500 метров? Пожалуйста! С 5 утра до 10 вечера в любой мороз быть на стрельбище? Пожалуйста!" Только восхищаться можно таким человеком. Он был высокий, худой, сутулился при ходьбе; чрезвычайно интеллигентный, если в то время и в тех условиях приемлемо так говорить о нас; сердечный, добрый, приветливый человек, верный товарищ. Наши дороги разошлись в августе 1940 года, и его судьба мне не известна.
Понемногу приучали нас и к походам: сперва к малым, а вскоре и к большим. Из письма Нине от 19 марта: "О походе. 17-го утром полке оркестром и песнями ушел из города. Продвинулись на 20 километров со встречными "боями". На следующий день вернулись. Рота получила отличную оценку, и сегодня дали выходной, то есть - спать до 6-ти вечера…"
Мы привыкли к армейской службе. Нам казалось, что служим давно, а на самом деле - всего 4 месяца. Дивизию полностью укомплектовали личным составом взамен выбывших на фронт.
Познакомились с новым "Дисциплинарным уставом РККА".
В старом говорилось, что подчиненные должны выполнять любой приказ командира, за исключением явно преступного. Это были отголоски времен Гражданской войны, когда на службу в Красную армию пришли тысячи офицеров старой армии. Командование полностью им никогда не доверяло. Но простите меня за наивность: как может солдат в бою отличить преступный приказ от непреступного? Устав давно устарел, да и командирами теперь были выпускники военных училищ и академий Красной армии, то есть "свои в доску".
В новом уставе было такое нововведение: командир любого ранга для того, чтобы заставить подчиненного повиноваться любому приказу, имеет право и обязан применить все доступные средства вплоть до оружия. При этом ответственности за последствия он не несет. Если же командир в экстремальной ситуации не применит оружие, то сам подлежит привлечению к суду военного трибунала.
А как реагировали на новый устав мы, солдаты-первогодки, которые до того изучали старый устав и знали его "на зубок"? Да никак! Мы были настолько вымуштрованы системой, что о невыполнении приказа не могло быть и речи. Во-первых, командир на то и поставлен, чтобы командовать. Во-вторых, завтра мы сами станем командирами. О чем же тогда речь?
В итоге никто из нас и не удивился такой постановке вопроса в новом "Дисциплинарном уставе РККА" 1940 года.
Ближе к маю началась усиленная строевая подготовка к военному параду, в котором нам предстояло участвовать впервые, и мы не должны были подкачать.
Строевой подготовкой занимались прямо в центре города неподалеку от казарм, а маршировали взад-вперед через весь город. Оркестр гремел, и бодро шагали наши шеренги, но на первых порах все было не так просто. Острие твоего штыка должно находиться чуть впереди правого глаза идущего перед тобой товарища, и у твоего правого глаза так же колышется штык идущего сзади. Если кто из нас зазевается, штык ударяет по каске идущего впереди и начинается веселый перезвон.
- Отставить! - Обычно кричал на это старший по колонне.
В письме Нине от 12 апреля я писал: "Вчера был смотр строевой подготовки полка к 1-му Мая - как всегда, по городу. Собираются целые толпы вдоль главной улицы и стоят часами. И задумчиво смотрят на проходящие колонны со штыками наперевес. А какая-нибудь старушка еще и прослезится в платочек: "О, господи, какие все молодые…""
Старушка права: мне, к примеру, было от роду 18 лет и 3 месяца…
Продолжали стрелять. Мои успехи в стрельбе были скромными, но стабильными: из винтовки на 100 метров - только "отлично", а из станкового пулемета на 900 метров - "хорошо".
Подошел май. 1 Мая в Ромнах состоялся общегородской митинг трудящихся города и его гарнизона - воинских частей 147-й стрелковой дивизии. Потом прошел военный парад на центральной площади с последующим торжественным маршем по городу. Вторую половину дня мы вповалку проспали.
2 мая провели на стадионе, где гоняли в футбол. Смотрели новый фильм "Истребители". Картина понравилась, а особенно песня "Любимый город может спать спокойно" в исполнении Марка Бернеса, которая как нельзя лучше отвечала нашему настроению.
Заговорили о выезде в летние лагеря. И вот - выезд состоялся, только не в лагеря, а произошла очередная передислокация дивизии.
10 мая полк уезжал с пассажирской платформы городского вокзала на глазах собравшихся жителей города. До сих пор сохранилась в памяти впечатляющая картина: когда полк грузится в полном боевом снаряжении - есть на что посмотреть! Если садятся в вагоны солдаты "без ничего" - в пилотках, шинелях, с пустыми руками, - никто внимания не обратит, и тем более это не вызовет никаких эмоций. Но когда ни одного бойца толком не разглядеть под кучей амуниции, снаряжения и оружия, это совсем другое. Грузятся армейские повозки, пулеметные тачанки, походные кухни, пушки, минометы; звенит металл; вполголоса раздаются команды, и в этом процессе одновременно участвует несколько тысяч вооруженных людей в касках и с примкнутыми штыками. Такой концентрации различного оружия гражданское население в мирное время в обычных условиях не видит: тут и ручные пулеметы, и станковые, и зенитные установки, и минометы двух калибров, и артиллерийские орудия 45 мм и 76 мм…
Не знаю, чем была вызвана необходимость грузить войска в дневное время на глазах населения, но у наблюдавших за погрузкой возникало много вопросов:
- Что случилось?
- Опять война?
- Куда их отправляют? - Разные чувства возникали у смотрящих: у кого-то погиб на финском фронте сын или муж, у кого-то пропал без вести, а кому-то скоро идти в армию. Многие плакали, настолько тяжелым было происходящее - недаром запомнилось надолго.
Многих из нас тоже одолевали вполне определенные эмоции. Так, нам с Геной вспомнились проникновенные слова Александра Блока:
Петроградское небо мутилось дождем,
На войну уходил эшелон.
Без конца - взвод за взводом и штык за штыком
Наполнял за вагоном вагон.В этом поезде тысячью жизней цвели
Боль разлуки, тревоги любви,
Сила, юность, надежда… В закатной дали
Были дымные тучи в крови…
Все повторялось. Поэт написал эти строки 1 сентября 1914 года, когда уже шла Первая мировая война. Мы же грузились в Ромнах, а не в Петрограде. Вместо дождя у нас ярко светило солнце. Вторая мировая война началась восемь месяцев назад, а до Великой Отечественной оставалось чуть более года.
В тот день мы простились с Ромнами, а когда загремели колеса, мне невольно вспомнилось: 22 апреля 1915 года в таком же эшелоне, набитом людьми в таких же серых шинелях, уезжал на войну добровольцем двадцатилетний брат отца Борис, который пропал там без вести. Другой брат отца - Евгений - воевал офицером с первого дня германской войны.
Все повторялось…
Кривой Рог
Ехали, как всегда, с песнями. Сидели в открытых дверях теплушек, болтали ногами, предвкушали перемену мест. Мы успели свыкнуться с частыми переездами: нас так и тянуло неизвестно куда.
Наш путь лежал строго на юг. За время следования мне, "штатному" пропагандисту, надлежало проводить политинформации во всех взводах роты, а это четыре вагона, так что ни письмишка с дороги не написал: я по-прежнему исполнял обязанности замполитрука Васи, которого к тому времени командировали на учебу.
Конечно, речь у нас шла и о "странной" войне союзников - Англии и Франции - с фашистской Германией. Их войну иронически называли и "сидячей", и "смешной". Ни один снаряди ни одна бомба пока не упали на германскую территорию. Солдаты томились от безделья.
Начало этой странной войне было положено в сентябре 1939 года, когда Англия и Франция бросили своего союзника - Польшу - на растерзание Гитлеру, вто время как решительные действия на западе могли в самом начале коренным образом изменить ход начавшейся мировой войны, но, к сожалению, история не признает сослагательного наклонения. Даже начальник оперативного руководства германского верховного командования Иодль впоследствии признал на Нюрнбергском процессе: "Если мы еще в 1939 году не потерпели поражения, то это только потому, что примерно 110 французских и английских дивизий, стоявших во время нашей войны с Польшей на Западе против 23-х германских дивизий, оставались совершенно бездеятельными" (Великая Отечественная война Советского Союза. С. 21).
Но к весне 1940 года на западных границах Германии сосредоточились уже не 23, а 115 германских дивизий, и план нападения на Францию был утвержден еще 24 февраля 1940 года.
События на западе назревали: в апреле 1940 года немцы оккупировали Данию и Норвегию, а 10 мая вторглись в Бельгию, Голландию и Люксембург. Стало ясно, что на очереди удар по Франции, благо союзники не стремятся к активным действиям. 3 июня немцы возьмут полуразрушенный Дюнкерк, а 14 июня парадным маршем пройдут по Елисейским Полям Парижа. 21 июня Франция будет повержена.
Тревожное состояние от надвигающихся событий передавалось и нам. В полку вновь заговорили о Румынии, имея в виду освобождение Бессарабии и Северной Буковины, отторгнутых королевской Румынией от Советской России в прошлом. Но пока все события происходили далеко от нас…
Мы оставили за собой Ромодан, Кременчуг, Александрию и, проехав около 400 километров, 12 мая 1940 года прибыли к новому месту дислокации дивизии. Это был город Кривой Рог Днепропетровской области, а нашим "хозяином" стал Одесский военный округ, с которым связана вся моя последующая служба.
В Кривом Роге 200 000 жителей, есть электричка, ходит единственный номер трамвая. Как и Ромны, Кривой Рог стоит на горе, но над этим городом днем и ночью простирается облако малинового дыма. Здесь мало зелени, почва каменистая, и в окрестностях города никакие сельскохозяйственные культуры не растут. Под ногами - шпат, слюда, киноварь и другие минералы. Металлургический комбинат наложил отпечаток на всю жизнь города.
Мы расквартировались на территории военного городка в двух километрах к югу от Кривого Рога рядом с железнодорожным полотном.
На этот раз нас разместили в благоустроенных казармах городского типа.
В основном все здания военного городка были четырехэтажными.
Наша рота на третьем этаже, а из окна - куда ни глянь - море огней Кривого Рога. С новосельем освоились быстро: нам не привыкать!
В выходной день с Геннадием с упоением походили по… городскому асфальту. В Ромнах мы, городские жители, такого удовольствия не имели, успев напрочь забыть о существовании твердого покрытия, будто всю жизнь провели в сельской местности.
Часто развлекались на стадионе. Служба вновь пошла своим чередом, в том числе и караульная: охраняли артиллерийский парк соседней воинской части. Поговаривали, что нас, станковых пулеметчиков, ожидает месячный лагерный сбор в двенадцати километрах от города, а стрелковые роты останутся в городских казармах.
23 мая действительно перебрались в лагерь. Теперь нас окружал чудесный, сказочный сад. Из города киновари, песчаников и железняков попали в парк, такой же молодой, как и сами. Все аллеи были обсажены красивейшими цветами, каких мы никогда и не видывали. Перед отбоем мы с Геннадием обычно гуляли, а наши сердца учащенно бились и жаждали, как в песне, "любить и жить".
В письме Нине от 25 мая я не удержался и видоизменил две строчки стихотворения Радуле Стийенского "Сады Черногории". У него было так:
Все есть в Черногории милой -
Коммуны одной не хватает!
Меня больше устраивали иные слова, о чем я не замедлил сообщить своей подруге:
Все есть в Кривом Роге - милой,
Тебя одной не хватает!
Молодость брала свое. В письме было и другое: "Но и здесь начались свои прелести: "1-я пульрота! Приготовиться к наступлению на… километров!" - а солнце стоит в зените, и ни глотка воды. Стоит жара, что же будет в середине лета?" Стояла небывалая для нас - северян - жара. В своих письмах в Ленинград я отмечал, что "из меня после армии будет хорошее вьючное животное": с родным пулеметом мы по-прежнему не расставались.
Один из выходных дней мы с Травниковым провели на славу!
С утра политрук роты пригласил нас обоих пойти с ним в военный городок на совещание, которое проводил политотдел дивизии, а потом с двенадцати часов дня отпустил нас, чем мы и воспользовались до вечера, как вырвавшиеся на свободу мальчишки. Собственно, пока мы ими и оставались. Мы с наслаждением лакомились мороженым, пили ситро, несколько рейсов прокатились на трамвае, не выходя из него на конечных станциях, чему молодая кондукторша и не думала удивляться:
- Вы не первые, - смеялась она. - Таких любителей покататься у меня за день много бывает…
Заодно решили сфотографироваться: Травников сидит на табурете, а я стою рядом и держу руку у него на плече; оба с кобурами от пистолетов ТТ; виду нас вполне воинственный. К этому времени мы были одеты прилично и могли без стыда спокойно гулять днем по городу - совсем не то, что в первые дни в Чернигове.
Главным из запомнившихся событий того дня было то, что вечером мы возвращались из города в лагерь впервые "вольно", без строя и снаряжения, налегке, то есть так, как за полгода службы вообще ходить не приходилось.
Упиваясь дарованной на день свободой, мы шли легко, а из головы у меня не выходили слова Анны Ахматовой:
Долго шел через поля и села,
Шел и спрашивал людей:
Где она, где свет веселый
Серых звезд - ее очей?
А голос за кадром уже ядовито шипел: "Не торопись, не каркай - скоро пойдешь!"
Так оно и случилось. Всего месяц пробыли мы в Кривом Роге.
10 июня по боевой тревоге пулеметные роты полка стремительным броском вернулись в военный городок, а дивизия уже грузилась в эшелоны.
"Странная" война на западе начинала приобретать вполне определенные зловещие очертания. В эти дни немцы форсировали линию Мажино.
Мы спешно оставили Кривой Рог, не успев получить фотоснимки.
Ташлык
1
На этот раз эшелон спешил на запад. Все понимали, что не сегодня-завтра нас ожидает "работа" именно там. Хорошо, что командование наконец определилось с нами, а то целую зиму только и стращало то Финляндией, то Румынией, то черноморскими проливами. Эшелоны дивизии летели без остановок и на разъездах не стояли - настоящая "зеленая улица". Значит, мы действительно где-то были нужны. Сход у проскочили Знаменку, Кировоград, Первомайск и Котовск. Путь в 550 километров окончился на станции Ивановка Одесской железной дороги, в 75 километрах к югу от Котовска. От государственной границы с Румынией на Днестре нас отделял всего один переход в 45 километров.
Прибыли ночью. Разгружались долго. Это было вызвано тем, что одновременно прибыло несколько эшелонов, явно мешавших друг другу при разгрузке. В кромешной тьме южной ночи путались повозки, артиллерийские орудия. Не сразу разобрались, кому что принадлежит. Никто не ожидал одновременного прибытия такого количества войск. Потребовалось несколько часов на то, чтобы все подразделения нашли свое место в длиннющих колоннах полков и дивизий.
Мы с интересом наблюдали, как под утро прибыл эшелон станками КВ ("Клим Ворошилов") и ИС ("Иосиф Сталин"). Таких тяжелых танков мы еще не видели. Наши сердца радостно и неистово колотились:
- Даешь Бессарабию! Вон нас сколько!