Чего после таких призывов можно ожидать? Они вели к тому, что вразумления старших не оказывали никакого воздействия. Над древними обычаями насмехались. Решения Синьории ни во что не ставились - ведь она сама склонилась перед волей Лоренцо. Цехи? Но и здесь происходило то же самое. Тот, кто разбогател, стремился обойтись без них, и это сходило с рук. С ужасом приверженцы освященных веками традиций и обычаев, устоявшегося образа жизни видели, как в город вторгаются новые и непонятные явления. Раньше люди стеснялись хвалиться своим благосостоянием, теперь же выставляли напоказ всю роскошь, растранжиривали богатства, нажитые целыми поколениями. Появились новоявленные богачи, которые, как казалось, видели смысл всей своей жизни в том, чтобы соревноваться в расточительстве с королями, князьями, герцогами. Пала мораль: дамы теперь появлялись в обществе в нарядах, выставлявших напоказ все их прелести, а юноши стали щеголять в рейтузах, скорее обнажавших, чем прикрывавших срам. На древние статуи чуть ли не молились, и Лоренцо радовался, словно несмышленое дитя, получая в подарок извлеченных из земли идолов. Он выставлял их в саду своего палаццо, чтобы все могли поглазеть на это бесстыдство.
Стоит ли после всего этого удивляться, что ежегодно 7 ноября в доме на виа Ларга отмечали "день Платона" и новоявленные язычники, собравшись за столом, читали "Пир" этого философа, в котором, как поговаривали в городе, прославлялись мужеложство и прочие непотребности? А некоторые живописцы под большим секретом рассказывали друзьям, что им предлагали - разумеется, за большие деньги, - рисовать в голом виде именитых гражданок. Попойки и драки стали обычным явлением. Переняв у богачей лозунг "все дозволено", простые горожане норовили доказать свою правоту кулаками. А что сделаешь, если городские власти не прилагали никаких усилий для наведения порядка? Видимо, действительно близилась последняя черта. Флоренция катилась к пропасти, но тем, кто собирался во дворце Медичи, и горя было мало. Проповеди уже не помогали - дьявол и его приспешники в городе были куда сильнее их. Наступали тревожные времена. Вольтерра, по-видимому, была лишь предтечей грядущих смут, ибо добром все это кончиться не могло.
Не только Сандро охватывало смятение чувств, не он один метался между старым, правильным, внушенным с детства и тем смутным, непонятным, неуклонно надвигающимся. Он то впадал в отчаяние, то истово молился о спасении своей заблудшей души. Каялся в не совершенных им грехах, а затем набрасывался на книги древних безбожников, стремясь понять тот мир, в который ему приоткрыли дверь. Его Мадонны становились все отрешеннее от этого мира; они так же, как и он, уходили в свои тайные думы. А спрос на них все рос, ибо они казались последней надеждой на спасение. Даже на церковь сейчас невозможно было положиться. Из Рима приходили малоутешительные вести - сам первосвященник все больше утопал в грехах. Он открыто занимался стяжательством, беззастенчиво торговал должностями, выгодно пристраивал своих многочисленных родственников. Подобно темным и неразумным мирянам, не ведающим, что творят, он тоже бросился собирать картины и статуи, тратя на это деньги, собранные для нужд церкви. Сиксту IV все было мало, он требовал больше, неотвратимо погружаясь в трясину греха сам и увлекая за собою всю церковь. Так что Мадонны действительно были нужны, но способны ли они спасти погрязший в грехе мир?
Издавна во Флоренции в Божьей Матери видели заступницу человечества. Никто не мог сказать, как и когда родилась эта вера, кто решил, что Христос будет жестоким судьей на последнем страшном судилище, сторицей воздавая людям за те мучения, которые они ему причинили. Спастись можно было, только прибегнув к покровительству Пречистой Девы. Люди ждали от нее милосердия, нежности, доброты. Недаром Мадонны Липпи походили на нежных заботливых матерей, стремящихся любой ценой оградить свое чадо от тягот жизни. Фра Филиппо понимал дух времени и знал цену участия в этом суровом мире. Свое умение и веру он передал ученику. За свою жизнь Сандро успел написать около сотни Мадонн, совершенствуясь в мастерстве от одной картины к другой. Христос - грозный судия, - казалось, мало интересовал художника; его властно притягивали нежность, всепрощение, вечная женственность.
Написанная в это жестокое время "Мадонна с причастием" не напоминает прежних его Мадонн. На этой картине ангел подносит Марии пучок колосьев и гроздь винограда - тело и кровь Христову. Все действующие лица поглощены этим страшным даром, их глаза прикованы к нему, их мысли заняты им. Никому нет дела до зрителей: все изображенные всецело захвачены грозным предзнаменованием. Сандро усиливает символику картины, укутав младенца Христа в простынку, намекающую на саван. Да, это совершенно другая Мадонна, непохожая на тех, что были написаны им ранее. Она тоже в смятении, она так же одинока в этом мире.
Картины, написанные Сандро в этот период, все меньше подвергаются критике со стороны его коллег; конфликт с Пьетро Поллайоло, кажется, уже забыт. Во Флоренции Сандро приобретает известность. В заказах у него нет недостатка, однако он по-прежнему не заламывает за свои картины большие суммы. Похоже, он не знает цену деньгам, они не интересуют его. Может быть, это боязнь того, что его могут обвинить в корыстолюбии - грехе, которого он боится столь же сильно, как и гордыни. А может быть, просто потому, что он все еще живет у отца и Мариано по-прежнему считает сына непрактичным, не от мира сего, и прощает ему многое, чего не простил бы никому другому. Он предоставил ему мастерскую в своем доме и в трудные времена поддерживает своими средствами.
Но Мариано уже стар. Все больше он задумывается над тем, как будет жить Сандро, если он умрет. Единственный выход он видит в том, чтобы сын вступил в гильдию живописцев. Пусть эта гильдия не столь могущественна и богата, как другие, но все-таки поможет в трудную минуту. Человек старого закала, Мариано все еще свято верит в дух коллегиальности и взаимопомощи, который характеризовал цехи его молодости. Он заинтересован в этом еще и потому, что уверен: Сандро никогда не накопит денег, чтобы иметь сносную жизнь в старости. В этом он уже убедился. Но Сандро остается глух к его советам и увещеваниям: он не желает никому подчиняться, хочет быть свободным. Его тоже коснулись те изменения, которые произошли во Флоренции. Но желание - это одно, а жизнь - совсем другое. И он тоже обязан подчиняться пока еще существующим цеховым правилам.
Ему теперь нужны ученики, помощники, но он не может их иметь, не став мастером. Это закон, который нельзя преступить. Власти и так закрыли глаза на то, что у него собственная мастерская, которую ему тоже не положено иметь.
В том же 1472 году он, наконец, решается вступить в компанию святого Луки. Коллеги не возражают: Боттичелли заслужил того, чтобы быть принятым в их общество. На традиционной пирушке, устроенной для членов гильдии новоиспеченным мастером, он слышит немало лестных слов в свой адрес. Его работы теперь считаются достойными того, чтобы их восхвалять. Вспоминают Липпи и многих других, уже ушедших. Некоторые доходят до того, что прочат Сандро великую славу. Конечно, это очень лестно, только бы не поддаться гордыне. Но тем не менее голова кружится от похвал - он уже чувствует себя первым живописцем Флоренции. Да что там Флоренции - всей Италии! В том же году в братство живописцев вступает и Леонардо да Винчи. Это на какое-то время задевает самолюбие Боттичелли: ведь этот выскочка намного моложе его. Да и что он создал за это время? Совсем недавно Сандро учил его, как надо рисовать, и надо же - теперь он тоже мастер и может общаться с ним как с равным!
Наконец-то Мариано мог быть доволен. В его представлении, сын наконец-то обеспечил свое будущее. Что касается самого Сандро, то ему, по сути дела, было безразлично, признано или нет за ним официальное звание мастера. Через это нужно было пройти, и он сделал это. Но преимущество по сравнению с прошлым все-таки было: теперь он, не таясь, мог содержать собственную мастерскую и набирать себе столько учеников, сколько ему заблагорассудится. Это было сейчас немаловажно, ибо число заказов росло, а помощники снимали с него необходимость выполнения подготовительных работ. Только бы подобрать таких, кто действительно был бы способен стать живописцем!
Большие надежды он возлагал на Филиппино Липпи, который после завершения фресок в Сполето осенью 1471 года наконец-то объявился во Флоренции и, выполняя последнюю волю отца, пришел к Боттичелли, чтобы продолжить учебу. Сам того не зная, он поставил Сандро в трудное положение: ведь тот еще не был мастером, и Филиппино не мог жить у него непонятно на каком положении. Но не это, пожалуй, было главным. Характер у Филиппино был не из легких, и он наверняка задавал себе вопрос: чему он может научиться у какого-то подмастерья и почему отец избрал ему в наставники этого живописца, который еще и сам-то толком не устроен? Младшему Липпи не особенно хотелось возиться с копированием чужих Мадонн. Несмотря на то что ему было всего лишь пятнадцать лет, он уже многое понимал и умел в живописи. Он хотел большего - и не когда-нибудь, а сейчас. Он не скрывал своей заветной мечты завершить фрески Мазаччо в капелле Бранкаччи в Санта-Мария дель Кармине. Сандро вспоминал, как отец Филиппино считал непозволительной дерзостью прикоснуться к этому творению. Но удивительным было другое: спустя десять лет Филиппино действительно осуществил свой замысел.
Если уж говорить откровенно, то младшему Липпи действительно нечему было учиться у Сандро. То, что тот сейчас мог ему дать, Филиппино давно уже слышал от своего отца, когда получал от него первые уроки живописи. Кроме того, его абсолютно не привлекали Мадонны, которых писал его наставник; он желал рисовать исторические картины и уж во всяком случае не расписывать сундуки и спинки стульев, чем не брезговал Сандро. Если Боттичелли предпочитал идиллию, то Филиппино больше по душе была трагедия. В этом он походил на Сандро во время его ученичества. Так же, как и он, Филиппино хотел научиться изображать чувства человека, но здесь Сандро мало чем мог помочь ему, ибо сам только еще учился этому. Было ясно, что очень скоро Липпи покинет его и отправится искать нового учителя. Но мог ли Сандро осуждать его за это? Ведь и он в свое время поступил точно так же.
Что бы там ни было в дальнейшем, но сейчас пребывание Филиппино в его мастерской было весьма кстати, ибо юноша снял с него необходимость заниматься копированием собственных Мадонн и дал возможность уделять больше времени другим работам. Что касается Мадонн, то он, несмотря на молодость Липпи, предоставил ему полную свободу вносить изменения в их изображения. В городе продолжала бушевать мода на портреты, которые бросились заказывать все подряд. Раньше флорентийцы не были столь тщеславны, удовлетворяясь тем, что их изображения помещались на алтарях, написанных по их заказу. Но и там знатные купцы и их менее знатные домочадцы скромно жались где-нибудь в сторонке с выражением благочестивого смирения на лицах. Теперь же, когда город, как говорили, переживал падение нравов, когда скромность была не в почете, все стремились запечатлеть свой образ на века.
Сандро писал портреты с охотой - в его творчестве наступил период, когда он особенно интересовался изображением человека и искал типажи для будущих картин, поддавшись новому требованию флорентийских живописцев: все должно быть как в жизни. Он преуспел и в этом, достигая большого сходства с оригиналом; его портреты стяжали не меньшую известность, чем изображения Мадонн. Смеральда Бандинелли, например, пришла в восторг, увидев свой портрет. Правда, портрет ее супруга ей не особенно понравился - почтенный купец был явно староват. Но это ведь не от художника зависит, тут все претензии к Господу Богу и к судьбе, заставляющей молодых красавиц выходить за набитых деньгами старцев!
Увлечение портретной живописью длилось не так уж долго. Виною этому было именно требование писать все так, как это выглядит в действительности. Нет, Сандро этого было мало - ему нужно было поле для фантазии, а разве его найдешь в точном копировании натуры? И снова он в поисках, которые пока не приносят результатов, так как он сам не знает - чего он хочет и что ему надо. Копировать жизнь для него так же скучно, как копировать собственных Мадонн.
И как раз в это время - совершенно неожиданный заказ. Купеческое семейство Пуччи желает, чтобы он написал "Поклонение волхвов". Хотя, в принципе, это та же Мадонна - она должна находиться в центре картины, - зато какие возможности проявить свою фантазию в изображении поклоняющихся! Ведь умудрился же один из художников разместить на подобной картине почти всех участников многолюдного Флорентийского собора! В семействе Пуччи, правда, домочадцев и знакомых значительно поменьше, но все-таки вполне достаточно. К тому же он до сих пор подобных картин не рисовал, не грех попробовать свои силы. Привлекает его и другое - картина должна иметь круглую форму, в Италии такие называют "тондо". Говорят, что моду на такие картины первым ввел Филиппо Липпи - может быть, именно поэтому Пуччи и обратились к нему, его ученику. Но при нем фра Филиппо таких картин не рисовал, хотя и много о них говорил. Главная трудность здесь состоит в том, чтобы правильно построить композицию. Если это не удастся, вся работа пойдет насмарку. Немногие живописцы берутся за тондо, это слишком трудно. А он взялся - хотел испробовать свои силы.
Работа спорилась. Как и предполагалось, Пуччи пожелал видеть на картине себя и всех родственников. Главная трудность в том, что в его мастерской теперь толпится масса людей, желающих быть запечатленными на память потомкам. Приходят они почему-то все сразу, и их не убедишь соблюдать хотя бы какую-нибудь очередность. Похоже, они боятся, что другие оттеснят их на задний план или вовсе выпихнут за край! Пуччи потребовал, чтобы на картине был изображен прекрасный ландшафт. Купчина слышал, что это сейчас очень модно. Что ж, и эту просьбу можно удовлетворить, особого труда для Сандро это не составит. Но дальше - больше. Нужно еще запечатлеть и обезьянку - любимицу семейства, и карлика, который живет у Пуччи на положении шута. Воля заказчика - закон, это Сандро уже хорошо усвоил. Несмотря на все эти требования, работал он охотно и с радостью. Думал, что закончит быстро, но из-за бесконечных условий заказчика картина заняла гораздо больше времени, чем предполагалось. Все-таки к Рождеству она была готова. Пуччи остался доволен, но сверх оговоренной платы ничего не заплатил. Тем не менее Сандро был удовлетворен: картина вышла радостной, светлой, будто карнавал во Флоренции. Ею мог бы гордиться любой мастер.
1472 год для Боттичелли был во всех отношениях успешным. Одно лишь событие омрачало радость - к концу года от него ушел Филиппино. Но этого и следовало ожидать. Ведь и он сам менял своих учителей и стремился к самостоятельности, полагая, что мало кто способен его чему-либо обучить. Филиппино тоже ушел искать мастера, который сможет дать ему больше, чем ученик его отца. Как говорится, Бог в помощь! Пишет он, пожалуй, столь же хорошо, как и Сандро. Это он доказал, когда учитель обращался к нему за помощью, работая над "Поклонением" для Пуччи. А портреты ему неохота рисовать - он ведь создан для того, чтобы писать исторические картины, да и какой заказчик допустит, чтобы его изображал не мастер, а его ученик? Что касается картин исторических, на сюжеты из Библии и житий святых, то таких заказов у Сандро нет и вряд ли в ближайшее время предвидятся: он ведь певец Мадонн, такая уж за ним закрепилась слава. Фресок ему тоже не заказывают. А Филиппино явно надеялся, что у Сандро он сможет усовершенствоваться в этом виде живописи; ведь говорят, что тот, кто не владеет этим мастерством, и художником-то считаться не может. А что он нашел в мастерской Сандро? Мадонны, портреты, даже спинки стульев - ничего стоящего. И Сандро понимает его. Он и сам бы не прочь поработать над фресками, но никто к нему с таким заказом не обращается, а навязываться самому не позволяет гордость.
Тем не менее он решился. И хорошо, что Филиппино покинул его, а то бы стал свидетелем его позора. Во Флоренции получить заказ на фрески было не так просто, хотя Церквям и требовались такие мастера. Но, видимо, молодой живописец внушал им недоверие. Может быть, в другое время к нему бы и обратились - например, когда потребуется расписывать сгоревшую церковь Санто-Спирито. Но когда ее еще восстановят? Работы продвигаются ни шатко ни валко, хотя Лоренцо, чтобы загладить свою вину, выделяет значительные суммы. Может быть, и к лучшему, что работы идут так медленно: он успеет проявить себя, и тогда уж к нему точно обратятся!
Сандро с радостью воспринял весть о том, что в Пизе собираются украсить фресками городской собор. Пиза не Флоренция - живописцы там наперечет, а из других городов туда ехать не желали. В представлении Сандро, как и большинства флорентийцев, Пиза была страшным захолустьем. Да и какой город вообще мог сравниться с красавицей Флоренцией? Решение было принято сразу - он едет в Пизу. Там будет достаточной рекомендацией то, что он живописец из Флоренции и ко всему прочему ученик самого фра Филиппо.
Он не учел одного: в Пизе флорентийцев терпеть не могли еще с тех пор, когда в начале века бывший вольный город был присоединен к их владениям. Эта ненависть никогда не угасала, а уж после волнений в Прато и Вольтерре она могла вылиться в восстание против флорентийцев. Лоренцо, может быть, первым из всех предугадал такую возможность и энергично предпринимал усилия, чтобы не допустить отделения Пизы. Что такое Флоренция без этого портового города? Да с ней никто и считаться не будет! Поэтому и метался Лоренцо между Флоренцией и Пизой, стремясь всеми средствами показать, что заботится о нуждах соседей. Узнав, что Пизанский университет приходит в упадок, он тотчас же отправился туда и, не жалея собственных средств, постарался как-то исправить положение. А чего было проще - закрыть этот университет, перевести его во Флоренцию и дело с концом. Так ему и советовали, но он не согласился. Более того, купил в Пизе дом, будто собирался обосноваться там надолго. Но кто же ему это позволит - он нужен во Флоренции! Дом пустовал, но Лоренцо время от времени наезжал в Пизу в сопровождении своих друзей-неоплатоников. Устраивал диспуты, ублажал отцов города. Он и сейчас был там, и Сандро надеялся, что и его приезд будет весьма кстати: Лоренцо может рекомендовать его как известного флорентийского живописца. А что, разве он не известен?