Началось все с архитекторов: при попустительстве Козимо они, словно одержимые, бросились рыскать по руинам в поисках каких-то идеальных пропорций. Потом эта чума заразила и живописцев. Только и слышишь: ах, какая грация в этих греческих статуях! Ах, как это изящно! Еще недавно никакой грации в помине не было, слова такого не знали, а теперь его слышишь на каждом углу. Раньше, если землепашец находил на своем поле мраморного или бронзового идола, то он знал, как с ним нужно поступать: мрамор в яму для обжига извести, бронзу - в тигель. Огонь все очистит. А сейчас? Крестьянин сломя голову несется в город и ищет покупателя, зная, что за такого идола ему дадут большие деньги. Потом вокруг такой находки собираются "знатоки", и опять только и слышно: о, красота! о, грация! Ну ладно, пускай красота. Но Мариано с детства усвоил: все красивое - это западня, приманка дьявола, соблазн и искушение. Плохо придется Сандро, если и он попадет в эту компанию почитателей грации. А ведь это вполне возможно: нравы во Флоренции портятся с каждым днем. Заветы стариков ни во что не ставят.
И потом - надо же додуматься идти в обучение к фра Филиппе! Уже одна мысль о том, что ему придется обратиться к этому человеку с просьбой принять в обучение его сына, приводила Мариано в уныние. У добропорядочных флорентийцев Филиппо Липпи пользовался дурной славой, и их особенно удивляло то, что Козимо покровительствует этому художнику. В городе были известны слова, которые сказал старый Медичи в ответ на упреки, что он защищает этого бывшего монаха: "Фра Филиппо и ему подобные - редкие и высокие таланты, вдохновленные свыше, а не вьючные ослы". Пойди поспорь против этого! Слов нет, конечно, Липпи стоит в ряду первых живописцев Флоренции, но его образ жизни в понимании таких приверженцев старины, как Мариано, оставляет желать лучшего. Возможно, что в рассказах о его любовных похождениях много преувеличений. Но все-таки правдой, как ни верти, остается то, что он любвеобилен сверх меры. Даже спустя десятилетия о его победах над прекрасным полом рассказывали такие истории, перед которыми меркли повествования Боккаччо. Новеллист Маттео Банделло, например, писал следующее: "Художник был выше всякой меры сластолюбив и большой охотник до женщин. Если он встречал женщину, которая ему нравилась, он не останавливался ни перед чем, чтобы овладеть ею. Когда на него находила такая блажь, он или совсем не рисовал, или рисовал очень мало. Однажды фра Филиппо писал картину для Козимо Медичи, которую тот собирался преподнести папе Евгению IV. Козимо заметил, что художник частенько бросает работу и пропадает у женщин, и он велел привести его домой и запереть в большой комнате, чтобы он попусту не тратил времени. Но тот с трудом просидел три дня, а ночью взял ножницы, нарезал из простыни полосы и таким образом вылез из окна, проведя несколько дней в свое удовольствие".
Но даже не это было главным, что смущало Филипепи. В его глазах истинного католика бывший монах фра Филиппо был и оставался богоотступником. Дело в том, что, находясь в городке Прато, где он вместе со своим учеником фра Диаманте расписывал местный собор, Филиппо соблазнил молодую монахиню Лукрецию Бути, которую святые отцы предоставили в его распоряжение, чтобы он написал с нее Деву Марию. В одно прекрасное утро в Прато не обнаружили ни фра Филиппо, ни монахини - они бежали во Флоренцию. Назревал невиданный скандал. Дело нельзя было замять, так как в него вмешались родственники Лукреции, требовавшие самых суровых мер. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы Козимо не добился от папы Пия II освобождения фра Филиппо и его монашки от данного ими обета. Они поженились, и в 1457 году у них родился сын, которого назвали Филиппино.
Несмотря на благополучный исход всей этой авантюры, в глазах верующих фра Филиппо так и не восстановил своей репутации. Он был отнесен к числу тех людей, от общения с которыми обыватели предпочитали воздерживаться.
И Филипепи в числе многих считал, что именно такие, с позволения сказать, священнослужители подрывают устои церкви и превращают ее слуг в посмешище. Недаром ведь авторитет церкви пал так низко, что дальше некуда - над ней открыто издеваются не только модные литераторы вроде того же Боккаччо, но и бродячие комедианты. Поведение таких монахов достойно самого сурового осуждения. Да и чего еще можно ожидать, если многие во Флоренции сбиты с толку рассуждениями о свободе! Не то было раньше, когда свято соблюдались традиции отцов, когда боялись греха и дорожили добродетелями. В том мире, в котором жил Мариано, пока еще не растеряли прежних моральных принципов. И как только могла прийти Сандро такая сумасбродная мысль? Мариано, как мог, оберегал сына от соприкосновения с этим развратным миром, и имеет ли он теперь право собственными руками толкать его в ловушку, расставленную дьяволом?
Между тем мысль учиться именно у фра Филиппо пришла Сандро в голову совсем недавно и совершенно случайно. Выполняя поручение своего мастера, ему пришлось посетить монастырь Мурате - "замурованных монахинь". Не торопясь возвращаться в опостылевшую мастерскую, он стал рассматривать картины. Вот тогда-то он и увидел Мадонну, поразившую его необыкновенной красотой. От нее словно струилось тепло, согревающее его. Этого он не мог объяснить: в картине было много голубой и белой краски, а из разговоров с художниками он уже знал, что это холодные цвета. Он так погрузился в разгадку непонятного для него явления, что не заметил, как к нему подошла послушница, которая будто догадалась, над чем он задумался, и объяснила, что эту картину написал великий фра Филиппо. Бог вдохновил его, и прекраснее этого алтаря нет во всей Флоренции. Видимо, за высокие монастырские стены еще не дошли слухи о развратном образе жизни бывшего монаха. Как пылко повествовала она о том, что в эту картину художник вложил всю свою душу! Вот тогда-то у Сандро окончательно окрепло желание стать живописцем, чтобы и о нем говорили так же восторженно, как о фра Филиппо. И его учителем мог быть только этот художник - он как будто дал этот обет перед его картиной, и теперь уже ничто не могло свернуть его с избранного пути.
Согласившись в душе с желанием сына - ведь надо его хоть как-то пристроить, - Мариано продолжал колебаться относительно наставника, которого он избрал себе. Ладно, пусть себе рисует Мадонн и расписывает лари и сундуки, пусть прозябает в бедности, но выберет себе другого учителя. Нога его не ступит в мастерскую этого богоотступника! Но Сандро настаивал на своем… В конце концов скрепя сердце Филипепи отправился к Липпи, питая в душе надежду, что тот откажется принять в свою мастерскую нового ученика. А может, он и вовсе уехал из города и ко времени его возвращения желание Сандро изменится. Несмотря на конфликт из-за Лукреции, Липпи все-таки продолжал работу над фресками в соборе Прато. Другой мастер не смог бы завершить их, поэтому декан капитула сменил гнев на милость и вызвал фра Филиппо из Флоренции, обещая забыть прошлые "недоразумения". Но забыть их он так и не смог. Вновь и вновь между ним и художником возникали разногласия, Липпи складывал свои кисти и краски на повозку и возвращался в родной город до следующего приглашения декана.
Надежды Филипепи не оправдались: Липпи снова был в ссоре с деканом, сидел в своей мастерской и писал очередную Мадонну. Он был в благодушном настроении и не заставил себя уговаривать: да, он берет Сандро в ученики. Плата за обучение вперед, жить парень будет у него, как это и положено, и вместе с ним будет выполнять заказы вне города. Ему непонятно желание уважаемого Мариано, чтобы его сын не покидал Флоренции. Где же он тогда научится писать фрески? У него, Филиппо, таких заказов во Флоренции нет и не предвидится. И здесь Мариано не повезло - он хотел, чтобы Сандро все-таки оставался под его присмотром. Бог явно был не на его стороне!
Глава вторая В мастерской фра Филиппо
Так Сандро в 1462 году стал учеником Филиппо Липпи. Ему предстояло оставаться в этом звании тринадцать, в лучшем случае десять лет, и быть даровой рабочей силой, которая должна выполнять любое задание мастера. Если Липпи будет в точности придерживаться правил, Сандро придется долго ждать часа, когда ему будет разрешено писать картины, которые будут считаться принадлежащими ему, а не его учителю. Правила предписывали: обучение следует начинать с освоения рисунка. Для этого у каждого порядочного живописца всегда был под рукой набор всевозможных рисунков - в основном собственных, но многие не гнушались и чужими. Их ученик должен был усердно копировать, пока не достигалось наибольшее сходство. На это иногда уходили годы. В течение семи первых лет ученик должен был научиться готовить краски, варить клей, составлять лаки, замешивать штукатурку для фресок и накладывать грунт на доски - то есть постигнуть все хитрости живописного ремесла, которые были известны его мастеру. К серьезной работе его не допускали. Если что он и мог делать, так это грунтовать холсты, разрисовывать древки штандартов - ну, может быть, если мастер не был чересчур строг, расписать одеяние какой-нибудь второстепенной фигуры на картине.
Настоящая учеба начиналась лишь на восьмой год. Тогда юношу учили писать фигуры и передавать движение с помощью расположения складок на одеждах, соответствующих поз и жестов. И здесь он во всем должен был слепо следовать манере мастера. Свободы поиска у него не было - он обретал ее лишь тогда, когда сам становился мастером. Но это удавалось немногим. Большинство до конца своей жизни так и не могли преодолеть тех навыков, которые им привили в годы ученичества. Это были именно те живописцы, бедственным положением которых Филипепи пугал своего сына.
Сандро повезло в том смысле, что Липпи ни в грош не ставил все эти правила. У него были свои взгляды на обучение - недаром же его ученик Диаманте вместе с ним расписывал фрески в Прато. Очень скоро фра Филиппо убедился в том, что его новый ученик отлично владеет линией. Во флорентийской живописи такое умение ценилось весьма высоко. Четкость контура - таково было основное требование. К великому изумлению Липпи, Сандро проявил в этом мастерство, недоступное многим зрелым художникам. И учить его здесь чему-либо было бы пустой тратой времени. Липпи только сообщил, что есть и другой метод, когда нужный эффект достигается не посредством рисунка, а с помощью умелого сочетания красок - предположение, высказанное великим Мазаччо, но не проверенное им на практике.
После этого фра Филиппо сразу же перешел к другим этапам обучения. С каждым днем он все больше проникался уважением к своему ученику: недаром говорили, что он схватывает все на лету. Фра Филиппо как-то сразу уверовал в то, в чем сомневался Мариано: из Сандро получится незаурядный художник, и это случится гораздо раньше, чем закончится срок его ученичества. Сандро стал его любимцем. Если уж так хочет его отец, пускай он живет дома, но в Прато все-таки поедет вместе с ним. Здесь Липпи оставался непреклонным.
Став почти что членом семьи Липпи, Сандро очень скоро убедился, что далеко не все слухи и сплетни о ней, что ходили по Флоренции, соответствуют действительности. Изменился ли сам Липпи или же это превращение стало следствием пожилого возраста, но бывший герой-любовник остепенился, и ничего предосудительного в его поведении Сандро не заметил. В то время фра Филиппо было уже пятьдесят три года - он родился в 1406 году или, как говорил сам, "в те благодатные дни, когда Флоренция вышла наконец к морю". Как и всякий истинный флорентиец, Липпи радовался, когда случались события, приносившие городу величие и богатство. Временами казалось, что и творит он ради того, чтобы приумножить величие Флоренции и ее живописцев. Он со смехом рассказывал о том, что астрологи напророчили ему счастье и славу. Ну, славы он, положим, достиг, но вот в том, что он счастлив, всегда сомневался. Сомнения эти казались странными для Сандро. Чего человеку не хватает? Лукреция чуть ли не молилась на него, и он любил ее так же нежно. Во многих Мадоннах, написанных Липпи, Сандро узнавал черты его супруги, а младенец Христос, без сомнения, был списан с Филиппино. Может быть, именно поэтому фра Филиппо с большим искусством, чем другим живописцам, передавал и радость материнства, и ту нежность, которая связывает мать и ребенка. Сколько ему ни пытались подражать, но никому не удавалось передать это чувство.
Но, как убедился вскоре Сандро, у Липпи все же были причины жаловаться на свою судьбу. Будь он постарше, он бы многое понял и в поведении учителя, ставшего во Флоренции притчей во языцех. Лишь после многих рассказов мастера и людей, хорошо знавших его, Сандро узнал о фра Филиппо правду. Будущий живописец родился в семье зажиточного мясника, и ничто не предвещало тех испытаний, которые выпали на его долю впоследствии. Когда ему исполнилось восемь лет, умер отец, а мачеха, чтобы избавиться от лишнего рта, отдала его в монастырь кармелитов. Это был лучший способ решать все проблемы. В монастырь отдавали тех, от кого хотели избавиться или же избавить от грозящей нужды. Отдавали девушек, если не могли дать за ними приданое, и юношей, чтобы не дробить нажитое семейное добро. Когда Филиппо заточили в монастырь, ему показалось, что жизнь его кончилась. Он не мог смириться с потерей свободы, и если у него и оставались какие-либо желания, то это была мечта вырваться за пределы ненавистных стен. Тогда-то у него и родились жажда свободы, которая не угасала всю жизнь, и понимание того, что нельзя ограничивать свободу других. Но в то время ему пришлось смириться - ведь выхода все равно не было.
В пятнадцать лет, по истечении срока послушничества, он был пострижен в монахи, получил право называться "фра", что значит "брат", и потерял право на какие-либо мирские радости. Оставалось одно увлечение - живопись, которая скрашивала ему жизнь. В монастыре занятие ею не возбранялось и даже поощрялось - какая обитель со времен фра Анджелико не стремилась обзавестись собственным живописцем? Фра Филиппо хвалили за его мастерство, хотя он ни у кого не учился, а до всего доходил собственным умом. И тогда его посетила гордыня - самый страшный из грехов, который уступает лишь корыстолюбию. Так рассказывал сам Липпи, но в его рассказе и до сих пор звучала гордость. Но, видимо, продолжал Липпи, Господь не желал его превращения в грешника и дал ему урок, который он запомнил на всю жизнь.
В один прекрасный день в монастыре появились - нет, не ангелы Господни, а два художника: Мазолино и Мазаччо. Они получили заказ расписать одну из капелл фресками, повествующими о событиях, описанных в книге "Исход", и о жизни апостола Петра. Заказчик, видимо, был очень богат, иначе никогда в жизни ему, Липпи, не удалось бы увидеть сразу двух великих мастеров. Теперь фра Филиппо считает, что лишь по милости Божьей его отрядили помогать этим живописцам, а тогда он воспринял приказ декана как великое унижение: его поставили в положение ученика, растирающего краски и подающего кисти заезжим мастерам. Он знал, что ему надлежит смириться, но все его существо восставало против этого. Волю Господню он распознал много позже.
Его удивило то, что мастера почти не разговаривают друг с другом. Сначала он думал, что они боятся разглашать перед посторонним тайны своего мастерства, но очень скоро понял, что здесь кроются совершенно иные причины: Мазолино завидовал Мазаччо! Все беды на свете - в этом Липпи был твердо уверен - происходят от зависти. На сей раз ученик обогнал в мастерстве учителя, и Мазолино болезненно переживал это. Тогда он подумал, что рано или поздно они должны будут расстаться. Так и случилось после того, как были закончены фрески "Грехопадение" и "Исцеление хромого". Мазолино внезапно прекратил работу в Санта-Марии дель Кармине и отправился искать счастья в Венгрию. По слухам, он очень скоро стал там придворным живописцем.
Мазаччо оставался в монастыре еще два года. Узнав, что Липпи тоже художник, он взялся учить его. На глазах у молодого монаха рождалось чудо, и ему казалось, что он всего лишь ничтожный червь в сравнении с таким мастером. Сколько бессонных ночей провел он в своей келье, моля Бога о прощении за свою непомерную гордыню и выпрашивая у него милости стать таким же живописцем, как Мазаччо! Всю свою оставшуюся жизнь он был готов прислуживать этому первому художнику Италии. Но его желанию не суждено было сбыться. В 1428 году Мазаччо отправился в Рим, чтобы повидать там вернувшегося из Венгрии Мазолино и вымолить у него прощение. За что? Этого Липпи не знал. Во Флоренцию его учитель так и не вернулся - он умер в Риме двадцати семи лет от роду. Липпи был твердо убежден в том, что его отравили, убили из зависти, будь она проклята! Переубедить фра Филиппо в этом его мнении было невозможно.
Несколько раз Сандро посещал с учителем эту капеллу, откуда начал свой путь первый живописец Флоренции Липли. И каждый раз фра Филиппо опускался на колени перед фресками Мазаччо. Он молчал - то ли молился, то ли вспоминал свою юность. Однажды Сандро заметил, как по щекам учителя катятся слезы. Как сказал ему однажды Липпи, он почти каждый день после отъезда Мазаччо в Рим приходил в эту капеллу и молил Бога о его скором возвращении, но тот так и не вернулся. Когда стало известно о его таинственной скоропостижной смерти, декан предложил его молодому ученику завершить фрески. Но на такое кощунство у Филиппо не поднялась рука. Взамен он предложил написать фреску "Подтверждение статута ордена кармелитов". Сандро видел и ее - она ни в чем не уступала фрескам Мазаччо. Да, ответил Липпи, так считали многие. После ее завершения ему вновь предложили закончить работу его учителя, но он и на этот раз отказался. Только великий наглец или великий мастер сможет дерзнуть на это.
Еще несколько лет после этого он оставался в монастыре, писал Мадонн и изрядно обогатил казну своей обители, ибо его работы покупали охотно и платили не скупясь. За эти заслуги его возвели в сан дьякона. Он поблагодарил и тут же испросил разрешение покинуть монастырь, чтобы посмотреть свет и поучиться у других мастеров. Ему отказали. Может быть, он и до сих пор оставался бы за монастырскими стенами, если бы не помог случай. Посол венецианского дожа увидел его фрески и его Мадонн. Дож обратился с просьбой к Синьории направить фра Филиппо в Венецию. В те времена Флоренция искала примирения со своим извечным конкурентом и не посмела отказать. К тому же Синьории хотелось утереть нос "владычице морей" хотя бы мастерством своих живописцев.