В 1924 году чехословацкая полиция дважды пыталась выдворить Быстролетова из страны, так как кое-что из его действий получило огласку. Чтобы не потерять полезного человека, резидент ИНО ОГПУ Днепров устроил Дмитрия Александровича на работу в Торгпредство. Быстролетов по всем своим данным и начальному опыту оперативной работы, видимо, весьма заинтересовал советскую разведку, и Днепров рекомендовал зачислить его в ряды кадровых сотрудников. Удобный случай познакомиться с ним представился Центру в апреле 1925 года. В Москве проходил 1-й Съезд пролетарского студенчества, на который Быстролетов и был командирован Полпредством в качестве зарубежного представителя. "К тому времени мне было лишь известно, - пишет Быстролетов, - что второй секретарь посольства - сотрудник ЧК и что Главное управление ЧК находится в здании на Лубянке".
Сам Быстролетов считает началом своей работы в разведке памятную для него беседу с Артуром Артузовым и Михаилом Горбом в конце апреля 1925 года. Он подробно описывает ее в своих неопубликованных воспоминаниях:
"В Праге меня предупредили, что в Москве со мной будут беседовать очень важные лица. И действительно, в конце апреля меня отвели в бывший долгоруковский особняк, в маленькую комнату, где на диване лежал одетым усталый сонный мужчина средних лет, а рядом, оседлав стул, положив руки на его спинку, сидел и курил мужчина помоложе, брюнет, с раскосыми глазами. Потом мне сказали, что лежал А.Х. Артузов, а сидел М. Горб. Рядом стоял еще один стул, и мне предложили сесть. Я не знал, кто эти люди и что они от меня хотят, но чувствовал, что это большие начальники и что от разговора с ними зависит моя будущая судьба. Мне шел тогда 25-й год, я был недурен собой и одет в свой лучший костюмчик, что особенно бросалось в глаза на фоне толстовок и тапочек московских студентов. На лице Горба отразилось явное недоброжелательство, он окинул меня мрачным взглядом и отвел глаза в сторону. Артузов, напротив, с видимым интересом принялся разглядывать меня и мой костюм, не скрывая доброжелательную улыбку.
- Ну, давайте знакомиться. Рассказывайте все о себе. Не тяните, но и не комкайте. Я хочу знать, из какой среды вы вышли.
Я рассказал все честно и прямо о своем предполагаемом незаконном происхождении от графа Алексея Толстого, о злоключениях в эмиграции. Горб нахмурился и окончательно помрачнел. Артузов расхохотался при рассказе о комичных эпизодах из жизни деда со стороны матери - казака, а насчет отца [я] уточнил, что я его не знаю, сам ему не писал, от него писем не получал, но воспитывался на его деньги, передаваемые тетей, Варварой Николаевной Какориной.
Выслушав мой рассказ, Артузов обратился к Горбу:
- Ладно, ладно, Миша, все проверим, все в наших руках. Но товарища мы к делу пристроим. Испытаем в работе, а там будет видно.
Горб молчал.
- Пустим его, Миша, по верхам. Ты понял меня? По верхам. - Артузов поднял руку к потолку и, все еще лежа на диване, пошевелил в воздухе пальцами. - Посмотрим, чего он стоит. - И, обращаясь уже ко мне, спросил: - Где вы хотели бы у нас работать?
- Я не знаю… - начал я, но, поняв, что робость не произведет хорошего впечатления, добавил, выпятив грудь: - Там, где опаснее!
Артузов улыбнулся, Миша отвернулся.
- Опаснее всего вербовать друга в стане врагов! - сказал Артузов. - Работа вербовщика считается у нас наиболее опасной.
Я не имел никакого представления об этой работе, но храбро сказал:
- Ну, что ж, я хотел бы быть вербовщиком.
- Ладно. Ладно, идите. Посмотрим, - закончил разговор Артузов. - Желаю успеха.
Так я вернулся в Прагу сотрудником Иностранного отдела, и с этого времени в графе "стаж работы" всегда проставлял в анкете именно эту дату".
Интересными представляются мотивы прихода Быстролетова в советскую разведку. Соображения идеологического характера если и присутствовали, то они носили сугубо умозрительный, неосознанный характер, возможно, на уровне интуиции, во всяком случае на первом этапе.
Скорее их следует искать в психологии молодого Быстролетова. Отсутствие отца невольно побуждало его к поиску и обретению старшего наставника и надежной опоры. Таким наставником мог стать и его первый контакт в Праге - Днепров, и даже Артузов, который, судя по описанной Быстролетовым беседе с ним, произвел на молодого человека неизгладимое впечатление. Такой обобщенной личностью "отца" могла для него стать и вся разведывательная организация, дававшая ему, возможно, ощущение и надежности (опоры), и причастности к большому, серьезному делу. На фоне преследований и отвержения его белоэмигрантской средой это чувство могло только усилиться и стать преобладающим в психологической характеристике Быстролетова. Необходимо также учитывать природную склонность Дмитрия к авантюризму, подпитываемому романтизмом и жаждой приключений.
По возвращении в Прагу Быстролетов вновь связался с резидентом Днепровым, который свел его с двумя другими сотрудниками резидентуры - Вильнером и Горским. Первые задания Быстролетова были по линии экономической разведки. Он осуществил несколько вербовок в деловых кругах и на заводе "Шкода".
Чтобы иметь больше времени для работы в разведке, он перешел с медицинского факультета на юридический и в 1928 году защитил диссертацию на тему "Зарождение и становление права в свете учения Маркса, Энгельса и Ленина", получив диплом доктора права. Вскоре он был назначен на должность руководителя информационного отдела советского Торгпредства.
Первый контакт Быстролетова с англичанами произошел при довольно забавных обстоятельствах. Один из его контактов, которого Дмитрий Александрович упоминает только как "сына тайного советника МИД", сообщил ему, что в Праге имеется центр по обучению русскому языку и "советским манерам" для иностранных офицеров, готовящихся для шпионажа в СССР. В этой своего рода разведывательной школе преподавал бывший царский генерал Иностранцев, на квартире которого и проходили занятия. Быстролетов и один из его товарищей установили наблюдение за квартирой и ее посетителями, выяснили их адреса, всех сфотографировали и даже раздобыли их отпечатки пальцев. "Особенно мне запомнился один ученик, - пишет Быстролетов в своих мемуарах, - надменный старший лейтенант флота Его британского Величества Янг. Он решил отправиться в СССР, взяв в качестве связистки жену… Иностранцев сразу перекрестил их в Эдгара Реджинальдовича и Джеральдину Фоминичну и обучал их выражениям типа: "дай пять!", "гони барахло!", отборному мату, а также хулиганским манерам, которые, по мнению старого генерала, совершенно необходимы для жизни в СССР". По словам знакомого Быстролетова, который под благовидным предлогом познакомился с вышеупомянутой английской четой, те для полной адаптации к российскому быту приобретали у белогвардейца, служившего буфетчиком в Торгпредстве, дешевенькое советское барахло, которое тот в свою очередь скупал у приезжавших из СССР студентов.
В 1929 году Быстролетова постигли три удара, которые, как он совершенно справедливо считал, сделали его дальнейшее пребывание и разведывательную работу в Праге опасной, а потому и невозможной. К этому времени он занимался уже политической разведкой, и резидент СЕМЕН (Гольст) поставил перед ним задачу заполучить шифры и коды одной крупной западноевропейской страны. Предполагалось сделать это через сотрудницу соответствующего посольства "Лярош" - хорошенькую молодую и незамужнюю женщину из состоятельной семьи. "За нее взялся сначала сам СЕМЕН, - пишет Быстролетов, - но у него ничего не получилось. Затем на ней сломал зубы его помощник Горский, щеголеватый молодой человек. Я должен был быть третьим, и мне дается предписание - не спешить, завоевать ее сердце, сделать предложение и накануне женитьбы и отъезда в СССР попросить какой-нибудь документик для проверки преданности ее новой родине".
Разработка "Лярош" была чревата для Быстролетова нравственным конфликтом, который он, однако, разрешил для себя раз и навсегда, руководствуясь, как он считал, высшими интересами - интересами дела, и ставя на первое место близость идей, а не близость тел. "За год до этого я женился на красивой девушке, которую искренне любил, но задание счел боевым приказом и начал приводить его в исполнение", - пишет он в своих неопубликованных мемуарах. Вместе с тем Быстролетов не считал возможным тихо, по обывательски трусовато, обманывать свою жену - красавицу чешку Марию. Позднее, когда обстоятельства жизни разведчика-нелегала и длительные разлуки сделали супружескую неверность неизбежной, между ними состоялся прямой и честный разговор на эту тему, в результате которого, пишет Дмигрий Александрович, "мы дали друг другу слово, что, как бы мы оба ни грешили физически, - духовно останемся друг для друга самыми близкими людьми". "И в то же время мы щадили собственное самолюбие: выезжая к жене, я по дороге многократно ее извещал: "Я на границе", "Я в Цюрихе", "Я уже на вокзале в Давосе", - для того чтобы при появлении у нее в спальне не заметить каких-либо следов ее прегрешений. Конечно, случались и недосмотры", - ставит точку в этом вопросе Быстролетов.
Там, где споткнулись Гольст и Горский, неотразимый для женского сердца Быстролетов достиг полного успеха. "Лярош" была настолько располагающим человеком, что выполнять первую часть задания было очень приятно, - признается он в своих мемуарах, - но теперь предстояло приступить к главному: к ломке ее сопротивления и выжиманию документов". Быстролетову претил цинизм ситуации, и в его душе возник новый конфликт, но "кляня себя, я выполнил все, как то было расписано". Преодолевая отвращение к совершаемому ею "предательству родины", "Лярош" приносила Быстролетову все новые и новые документы посольства. Когда встал вопрос о передаче шифров и кодов, "были слезы и мольбы", но "наконец я сломил ее, и она принесла требуемое". Москва, однако, отреагировала на успех Быстролетова неожиданным ударом: линию "Лярош" законсервировать.
Словно пораженный громом, Быстролетов и резидент Гольст терялись в догадках относительно такого неожиданного решения Центра. Гольст полагал, что, скорее всего, "наверху" сидит предатель, который испугался возможного разоблачения и "закрыл" "Лярош". "Я ничего не понял, потому что тогда был идеалистом-дурачком, - признается Быстролетов. - Положение создалось отвратительное, но делать оставалось нечего". Дмитрий Александрович пришел к влюбленной в него женщине и сказал, что его отзывают из Праги и их счастью не суждено состояться. Вот как он описывает последовавшую затем сцену: "Напрасно она обнимала мои колени и, рыдая, спрашивала, зачем же этого не сказали нам раньше, до того, как испоганили ее совесть, сделав изменницей. Я стоял молча, потом оторвал ее руки от моих ног и вышел, оставив ее лежащей на полу".
Позднее, когда Дмитрий Александрович работал уже в Германии, из Москвы пришел неожиданный приказ: "Возобновить линию "Лярош". "Я виделся с "Лярош" в Дрездене, - пишет он, - но понял, что она не верит ни одному моему слову…"
Второй удар грянул в конце 1929 года. Быстролетову потребовалось вызвать на встречу инженера с завода "Шкода". Написав условное письмо, он запечатал его в конверт и передал техническому сотруднику, попросив его поколесить по городу на такси и потом где-нибудь бросить в почтовый ящик. Что случилось в назначенный день, ярко описано самим Быстролетовым в своих воспоминаниях:
"Свидание состоялось в фешенебельном кафе-баре отеля "Штайнер". Завидев на пороге инженера, я мгновенно понял, что произошла катастрофа - от приниженной почтительности инженера не осталось и следа. Он подошел и, не поздоровавшись и не спросив разрешения сесть, опустился на стул и грубо спросил: "Это ваше письмо?" - и положил на столик конверт надписью вверх. "Мое!" - с содроганием сердца пролепетал я. "Вглядитесь лучше. Ну?" - "Мое". - "Вглядитесь еще раз. Ну?" - "Мое", - повторил я. "Ну, так смотрите же!" - и он резко повернул конверт другой стороной. На нем красовалась рекламная наклейка - красная звезда и надпись: "Пейте русский чай!" Минуту оба, белые как мел, глядели мы друг на друга, потом бросились бежать в разные стороны. Это был провал, и провал по вине нашего разгильдяйства: занятый своим делом вышеупомянутый технический сотрудник бросил мое письмо в общую экспедицию, и письмо ушло с наклейкой".
"И, наконец, по моей работе в Праге был нанесен третий удар. На этот раз грозный и окончательный", - с грустью констатирует Быстролетов.
Дело в том, что резидент ИНО в Праге Гольст решил поручить Быстролетову задание экономико-политического характера, подняв таким образом его работу на более высокий уровень, как того требовало время. Для советской разведки представлял интерес Союз промышленников, являвшийся руководящим центром чехословацкой экономики. Всеми делами там заправлял некий технический секретарь - "лощеный пан доктор". Резидентура установила, что он жил не по средствам и увяз в долгах. Быстролетов был шапочно знаком с ним, раскланивался и перекидывался с ним словечком в барах и театрах. Гольст был уверен в успехе вербовки и рекомендовал действовать "в лоб", предложив сразу крупную сумму денег. "Пан доктор" был приглашен в Торгпредство, где Быстролетов, оставшись с ним один на один, положил на стол толстую пачку купюр и "предложил [ему] стать нашим информатором". Реакция "пана доктора", по словам Дмитрия Александровича, была своеобразной: он "встал, набрал в рот побольше слюны и плюнул мне в лицо". "От волнения он промахнулся, но это не меняло дела: я стал конченым человеком в Чехословакии", - самокритично признает Быстролетов.
Попытка вербовки "в лоб" "пана доктора" была, несомненно, ошибкой со стороны Гольста хотя бы потому, что не было проведено предварительное его изучение, которое если и не дало бы гарантий успеха, то позволило бы точнее определить за и против в таком рискованном мероприятии. Единственным оправданием Гольсту мог служить лишь тот факт, что Быстролетов был уже достаточно скомпрометирован перед чехословацкими властями своей активной деятельностью, и его отъезд из страны был решенным делом. Если бы "пан доктор" заговорил, то провал можно было бы списать на счет молодого начальника информационного бюро Торгпредства.
Быстролетов пишет, что через некоторое время он действительно получил от торгпреда направление на учебу в московскую Академию внешней торговли и начал упаковывать чемоданы. Но в Москве ему не было суждено оказаться. Однажды вечером к Быстролетову на квартиру явился Гольст и сказал, что переведен резидентом в Берлин. Он предложил Дмитрию Александровичу поехать с ним, "Но на этот раз не на безопасную работу на штатном месте в советском учреждении, а на подпольную работу настоящего разведчика под чужой фамилией и по чужому паспорту, на работу, полную смертельной опасности в условиях, когда мне неоткуда было ждать помощи".
"Мы с женой не спали всю ночь, - вспоминает Быстролетов. - Она не хотела, уговаривала ехать в Москву. Я соглашался с ней, но, когда явился Гольст, неожиданно для себя сказал "Да!". Мария осталась временно в Праге, а Быстролетов через некоторое время выехал в Москву, чтобы исчезнуть по дороге и превратиться в нелегала по имени АНДРЕЙ. Пражская резидентура письмом за № 5/714221 от 2 апреля 1930 года сообщила кратко в Центр: "Ж/32 по вызову тов. СЕМЕНА отправлен нами для работы в Берлин. Просим числить его за Берлином".
Пражские годы закалили Быстролетова и подготовили его для роли нелегала-вербовщика. Он прошел через успехи и поражения, научился жертвовать личными интересами ради дела, что давало ему моральное право требовать и заставлять других делать то же самое, если даже для этого нужно было проявить жестокость, по крайней мере внешне (дело "Лярош"). Как человек много страдавший сам, Быстролетов был очень чуток к страданиям других, и если ему приходилось их причинять, то умел соизмерять степень психологического давления.
Новая жизнь Быстролетова в Берлине началась со встречи с Гольстом. "Гольст вышел из своей машины и смерил меня насмешливым взглядом, - пишет он и добавляет, что вместо приветствия Гольст произнес: "Провинциальная гадость - все: от прически до ботинок! Пахнет Прагой, а здесь Европа всерьез! Немедленно измените стиль!" Другой запомнившейся Быстролетову фразой Гольста была: "Подпольщик начинается с фальшивого паспорта".
За получением своего первого фальшивого паспорта Дмитрий Александрович отправился, по совету Гольста, в Данциг, где дуайеном консульского корпуса был генеральный консул Греции Генри Габерт, вовсе не грек, а еврей из Одессы, и, по характеристике Гольста, "жулик, член международной банды торговцев наркотиками". "Не пугайтесь его величественного вида!" - напутствовал Гольст Быстролетова.
Гольст оказался прав. За определенную сумму Быстролетов приобрел греческий паспорт на имя Александра Галласа, который давал ему право на проживание в Берлине. Изучив образ жизни берлинских греков, войдя в паству местной греческой церкви, заведя переписку с "родиной" через заезжих греков и развесив на стенах фотографии с видами "родного города" Салоники, он стал играть роль греческого коммерсанта. "Одновременно всем неустанно твердил, - пишет Быстролетов, - что вырос я не в Греции, что мой основной язык - не греческий, а английский, а грек я только душой, потому что каждый порядочный человек должен иметь родину, которую он любит".
Оружие не было обязательной принадлежностью нелегалов, но Быстролетов, будучи романтиком и немного авантюристом, не удержался от соблазна, "В Лихтенштейне я легально купил себе пистолет и всюду, где мог, ездил за город учиться стрелять, и весьма метко, держа пистолет в кармане, как стреляют американские гангстеры, - пишет он в своих мемуарах. - Испортил десяток пиджаков, но стал отличным стрелком". Однажды, когда Быстролетов будет работать с крупным международным авантюристом, такое умение владеть пистолетом спасет ему жизнь.
К середине 1930 года Быстролетов был достаточно экипирован, чтобы начать самостоятельную работу с наборщиком из Форин Офиса, о котором было известно только то, что он Чарли. Именно это обсуждали КИН и АНДРЕЙ на встрече летом 1930 года.
"Началась разработка операции и распределение ролей. Было решено, что я буду изображать европейского аристократа, зажатого в тиски советской разведкой, а КИН - роль безжалостного советского чекиста, - вспоминает Быстролетов. - Это позволит мне использовать симпатии и антипатии Чарли и облегчит установление дружеских отношений с ним, КИН же будет появляться на сцене лишь изредка и только для того, чтобы давать нагоняй одновременно англичанину и мне, - принцип бархатной и железной перчатки тогда оправдает себя в полной мере. Нужно создать видимость единого фронта двух запутавшихся "порядочных людей одного круга" против общего хозяина".