Внутри каждого города тесно скучены жилые глиняные фанзы , из которых многие находятся еще в разрушенном состоянии, в особенности в таранчинском городе. В обоих китайских городах довольно много лавок, где торгуют почти исключительно китайцы. Товары привозятся из Пекина. Дороговизна на все страшная; местные продукты также очень дороги. "Дешево у нас только серебро", - комично говорили нам китайские лавочники. Действительно, серебро в Хами было в изобилии, так как его много получали войска. В таранчинском городе лавок нет вовсе; только раз в неделю здесь устраивается временный торг. В этом городе живет, в особом большом здании, частью также разоренном, нынешняя правительница таранчёй.
В обоих китайских городах нет ни садов, ни даже простых деревьев. В таранчинском же городе уцелели деревья (тополь, ива, шелковица) по улицам и, в небольшом числе, фруктовые в садах; но виноградники все истреблены окончательно. Теперь в Хами мы видели в саду ванши несколько стеблей некогда славившейся здешней виноградной лозы. Уцелело также в таранчинском городе знаменитое дерево джуга-лун, т. е. девять драконов. Это дерево - старая ива (Salix alba?), от корня которой идут наклонно над землею девять больших дуплистых, изогнутых стволов, формою своею представляющих в воображении туземцев девять драконов. Говорят, был еще десятый ствол, но его спилили, так как он мало походил на дракона. Лишь только ствол этот был срезан, гласит легенда, как из него тотчас же потекла черная вода, образовавшая целебный источник у корня дерева. Там действительно мы видели маленькую грязную лужу. Вода из нее, по сообщению наших провожатых, прежде вылечивала от всех болезней; ныне же спасает только от лихорадки. Описываемое дерево почитается святым как китайцами, так и таранчами. Между его стволами выстроена небольшая молельня, рядом с которою похоронен какой-то святой.
При осмотре таранчинского города нам прежде всего бросились в глаза вывешенные в клетках над входными воротами стены головы трех недавно казненных ваншею преступников, в том числе одной женщины. Как видно, в этом отношении власть правительницы попрежнему очень велика; китайцы не поперечат, когда дело идет им наруку. Они очень бы были рады истребить не только таранчей, но и всех вообще своих подданных-мусульман. Самую ваншу мы не видали. Как обыкновенно в Китае, она отклонила свидание под предлогом болезни. Зато нам показали курьезную замечательность таранчинского города - "осужденные ворота", которые находятся на восточном фасе городской стены. В эти ворота некогда ворвались дунганы, осаждавшие город. В наказание за такое попущение виновные ворота по уходе неприятеля были навсегда заперты и заделаны вровень со стеною.
Рядом с таранчинским городом, с западной его стороны, лежит довольно обширное мусульманское кладбище, на котором выстроен большой семейный склеп таранчинских ванов.
О китайских войсках. Китайские войска, виденные нами в Хами, составляли один из отрядов той армии, которая под начальством Цзо-цзун-тана усмирила сначала магометанское восстание в Гань-су; затем возвратила под власть Китая занятые дунганами города (Манас, Урумчи) северной подошвы Тянь-шаня; наконец завоевала эфемерное царство Якуб-бека кашгарского. Численность этой армии точно определить было нельзя. Но, судя по некоторым данным, можно с большим вероятием утверждать, что цифра ее, даже впоследствии, когда китайцы намеревались воевать с нами из-за Кульджи, не превосходила 25–30 тысяч человек, разбросанных притом на огромном пространстве от Хами до Кашгара.
Оставляя в стороне разбор вопроса, почему китайцы сравнительно быстро (с 1874 до 1878 годов) вновь завоевали все свои западные земли - тогда как более десяти лет перед тем никаких серьезных операций против западных инсургентов не предпринималось - скажу только, что главными причинами, погубившими дело магометан, были раздоры между ними самими, а затем неожиданная (в мае 1877 года) смерть владетеля Кашгарии Якуб-бека. Притом китайцы давили численностью. Что же касается до военного искусства обеих сторон, то в этом отношении, как китайцы, так и их противники магометане представляли так много ребяческого и так мало отличались друг от друга в способах ведения войны, что на вопрос, которая из сторон действовала лучше, можно дать только один русско-немецкий ответ: "оба лучше".
Известно, что вся китайская армия состоит из двух отдельных частей: маньчжурских войск и войск собственно китайских. В недавнее время сверх того учреждена милиция. За исключением последней военное звание наследственно.
Маньчжурские войска, лучшие в Китае, составляют потомков тех воинов, с помощью которых утвердилась в половине XVII века на китайском престоле ныне царствующая династия Да-цинь. До сих пор эти войска служат опорою престола. Они сохранили свое прежнее разделение на 8 знамен или отрядов, различающихся по цвету знамени. В состав знаменных войск, кроме собственно маньчжур, вошли также монголы и китайцы, помогавшие завоевателям. Все эти войска поселены на отведенных им землях в Пекине и важнейших городах империи. Общее число выставляемых ими солдат простирается по новейшим сведениям до 250 000 человек .
Войска собственно китайские, или войска "зеленого знамени", расположены в провинциях, несут там всего более полицейскую службу и подчиняются местным губернаторам. Это войска территориальные. По числу провинций они разделяются на 18 отрядов или корпусов, в которых считается до 650 000 человек. Количество милиции определяют в 100 000, разбросанных также по различным провинциям государства.
Таким образом, общее число людей, подлежащих военной службе, простирается в Китае до 1 000 000. Численность же войск, которые могут быть выставлены в поле, полагают до 600 000; но эта цифра, по всему вероятию, весьма преувеличена, так как из войск территориальных и милиции лишь малая часть поступает в строй регулярных частей . Затем следует помнить, что при обширности Поднебесной империи и при отсутствии паровых путей сообщения, китайская армия не способна к быстрому сосредоточению на известном театре военных действий.
Вооружение китайских солдат состоит из ружей фитильных и гладкоствольных пистонных, луков со стрелами, пик и сабель. Небольшие, сравнительно, части, расположенные в Пекине, Тянь-дзине, Чи-фу, а также входящие в состав армии, действовавшей против дунган, вооружены скорострельными ружьями, нарезными орудиями и обучены европейскими инструкторами. В последнее время китайцы, под руководством европейцев, устроили у себя пять заводов (в Тянь-дзине, Шанхае, Нанкине, Кантоне и Ланчжоу) для выделки скорострельных ружей, пушек и пороха; кроме того делали большие заказы оружия в Европе.
Вот что известно из официальных источников; теперь же расскажем о войсках китайских по личным нашим наблюдениям.
Армия Цзо-цзун-тана, действовавшая против дунган, составлена была, главным образом, из знаменных маньчжурских войск, форменная одежда этих солдат, виденных нами в Хами, состояла из красной, вроде кофты, курмы ; в этой курме на груди и спине, на круглом белом поле, словно на яблоке мишени, вышито название части, к которой солдат принадлежит. Под курму надевается далембовый халат; затем далембовые панталоны с плисовыми наколенниками и плисовые, с войлочными подошвами сапоги дополняют костюм описываемых воинов(33). На голову свою летом они повязывают большой пестрый платок, из-под которого сзади спускается, или иногда обматывается вокруг головы, длинная коса. В таком уборе, с безусым и безбородым лицом, притом с сильно развязными, даже нахальными манерами, маньчжурские солдаты много напоминают наших разгульных деревенских женщин, на которых еще более походят своими неудобоописываемыми привычками. Вооружение этих воинов состоит из старых английских гладкоствольных пистонных ружей, большая часть стволов которых была урезана на 1 /3 длины для удобства привешивания ружья к седлу, как объяснили нам сами солдаты. Последние, нужно заметить, хотя большею частью пехотинцы, но все ездят верхом на лошадях, отбитых у дунган или отнятых у мирных жителей. Скорострельных ружей у солдат в Хами мы не видали. Вероятно, количество этих скорострелок во всей армии Цзо-цзун-тана невелико, и их вовсе не было в Хами; иначе нам не преминули бы показать такую редкость. Обращаются со своими ружьями китайские солдаты крайне небрежно: помимо привешивания к седлу, бросают на землю где попало, чистят только снаружи. Понятно, что при таких условиях и самые лучшие скорострелки послужат недолго. Притом же не только солдаты, но даже и офицеры, нами виденные, почти вовсе не умели стрелять. Кроме ружей, у маньчжурских солдат имелись также сабли, обыкновенно заржавленные и из крайне плохого железа. Некоторые из этих воинов вооружены были длинными (аршина 4) бамбуковыми пиками, изукрашенными большими флагами. Вообще китайская армия всего более может похвалиться обилием различных флагов, значков и знамен.
Их безобразное состояние. Во всех войсках китайских, нами виденных как ныне, так и в прежние путешествия по Центральной Азии, солдаты и офицеры почти поголовно преданы курению опиума, результатом чего является у людей, в особенности с летами, слабость физическая и угнетение нравственнее. Известно, что каждый опийный курильщик делается чрезвычайно боязливым и впечатлительным; притом после всякого курения он проводит несколько часов в непробудном сне. Китайские же воины не покидают своей пагубной привычки даже перед глазами неприятеля.
Но это еще далеко не все. Избалованные китайские солдаты, трусливые и невыносливые по самой своей природе, всячески стараются уклоняться от трудностей военного времени. В походе даже пехотинцы постоянно едут верхом или на подводах; оружие везется на тех же подводах, или привешивается сбоку седла во время верховой езды. При солдатах, в особенности маньчжурских, состоят прислужники (обыкновенно из монголов или пленных дунган), которые убирают лошадей, чистят амуницию, оружие и вообще исполняют обязанности наших офицерских денщиков. Бивуачная жизнь для воинов Поднебесной империи - великое наказание, в особенности при непогоде. На часах китайский солдат зачастую сидит и пьет чай или занимается починкою собственной одежды; в жар прохлаждает себя веером. На ученье, как например, при стрельбе в цель, офицеры помещаются в палатке и пьют там чай; редкий из офицеров умеет сам выстрелить. Военного образования нет ни малейшего, даже у командиров крупных частей. Все искусство боя ограничивается фронтальною атакою или пассивною обороною за глиняными стенами городов. Дисциплина в армии существует лишь в наружном чинопочитании; воровство и взяточничество развиты до ужасающих размеров ; понятия о чести и долге неизвестны.
При таком состоянии китайской армии, при известной вражде китайцев ко всяким нововведениям, тем более от ненавистных ян-гуйза, наконец, при отсутствии воинских наклонностей у всего китайского народа вообще, можно с большим вероятием сказать, что еще далеко то время, когда китайская армия будет в состоянии померяться с армиею какой-либо из держав европейских. Поклонники китайцев, конечно, возразят мне на это указанием на пороховые и оружейные заводы в Китае, на обученные по-европейски отряды в Пекине и главнейших приморских пунктах империи, на желание "благоразумных" (как, например, Ли-хун-чан) китайских военачальников следовать советам европейцев и т. д. Но на это я могу отвечать, во-первых, указанием, выше мною сделанным, на безобразное состояние лучшей, действующей китайской армии, а во-вторых, тем соображением, что если бы китайские заводы действительно наделали тысячи пушек, а также миллионы усовершенствованных ружей и снабдили бы последними всех до единого своих солдат, - то и тогда эти солдаты все-таки останутся теми же курильщиками опиума, теми же невыносливыми, неэнергичными и безнравственными людьми, теми же трусами, как и ныне. Переделать внутренний дух армии, обусловливаемый нравственными качествами целого народа, конечно, невозможно одною переменою оружия или формы одежды, или даже обучением усовершенствованному строю. Для этого необходима назревшая потребность прогресса во всей нации или гениальная руководящая личность и благоприятные обстоятельства, а главное - здоровый материал в лице самого солдата. Без такого же нравственного очищения, для китайской армии весьма и весьма гадательного, эта армия и со всеми усовершенствованиями европейской военной техники все-таки не будет в состоянии успешно бороться даже против малочисленного, но сильного своим духом неприятеля(34).
Сборы в дальнейший путь. В течение пяти суток, проведенных в Хами, продолжались наши сборы в дальнейший путь. В сущности, сборы эти, состоявшие в закупке на месяц провизии для себя и немного корму для пяти верховых лошадей, могли бы быть окончены в несколько часов; но не так-то просто совершалось это для нас в Китае. Никто без разрешения чин-цая не хотел ничего продавать; потребовалось испросить позволение сделать закупки. Назначен был для этого особый офицер, который взял себе помощника, и еле-еле, в продолжение пяти суток, устроилась столь обширная торговая операция, как покупка десяти баранов, пуда рису, трех пудов пшеничной муки, двухсот печеных булок, по полпуду финтяузы и гуамяну, наконец, двенадцати пудов ячменя для верховых лошадей. Обо всем этом много раз переспрашивалось, уверялось в готовности поспешить, постараться и купить все самого лучшего качества; а между тем переводчику внушалось, что "сухая ложка рот дерет", что за труды следует получить подарок. Подобная процедура надоедала невыносимо, в особенности в последние два дня, когда каждый к нам прикосновенный офицер или чиновник старался что-нибудь для себя выпросить. Чин-цай также не отстал от своих подчиненных и получил складное нейзильберное зеркало.
Наконец все необходимое для нас было доставлено по ценам, нужно заметить, чуть не баснословным в Китае; впрочем, в Хами в это время действительно все было очень дорого. Казаки принялись устраивать багаж. Я же тем временем съездил в город попрощаться с чин-цаем, который, повторяю опять, хотя был взяточник и попрошайка (без этого невозможно представить себе в Китае ни одного чиновника, тем более важного), но все-таки изображал собою лучшего из всех виденных мною китайских сановников. Прощальный визит продолжался недолго. В сумерки же чин-цай сам приехал к нам на бивуак. В это время я писал свой дневник и оканчивал его следующими строками: "Завтра двинемся далее. Перейти Хамийскую пустыню будет нелегко, в особенности теперь, при страшных дневных жарах. Зато отсюда начинается самый интересный путь, по местностям почти неведомым. Счастие попрежнему благоволит мне: хорошо проскользнули мы в Баркуле, хорошо отделались в Хами. Теперь уже можно сказать, что мы одной ногой в Тибете". Как раз под этим местом дневника я попросил чин-цая сделать мне на память свою подпись. Он подписал по-китайски и по-маньчжурски, словно официально утвердил нашу надежду пробраться в Тибет.
Выступление. На восходе солнца 1 июня мы завьючили своих верблюдов и двинулись в путь по дороге, которая ведет из Хами в г. Ань-си . Этою колесною дорогою мы должны были итти четыре станции; потом свернуть вправо также по колесной дороге, направляющейся в оазис Са-чжеу.