Прислал Валентин Иванович не что иное, как текст обращения о национальном примирении враждующих в Афганистане сил. Текст был в виде телеграммы нашего посла в Афганистане Можаева. Я прочитал и тут же позвонил Варенникову: "В таком виде нельзя давать. За версту видно, что писалось нашими людьми, причем не самыми компетентными. Их уши торчат в любом абзаце. Афганцы такому обращению не поверят". "Делай, что хочешь, но чтоб завтра к утру документ был у меня", - повторил генерал.
Я всю ночь просидел и заново переписал текст. Потом он практически полностью был воспроизведен Наджибуллой. Единственное курьезное изменение. Я указал дату: "Объявить национальное примирение с 13 января, ноль-ноль часов". "А чего это 13 взял? - спросил Варенников. - Нехорошее число". "Нет, - говорю, - для меня хорошее, я 13-го родился". Варенников улыбнулся и все же заменил 13 на 15.
Вместе с текстом я передал Валентину Ивановичу и свое предложение. Национальное примирение, по моему мнению, будет возможно только тогда, когда его объявит духовенство, а не НДПА. Почему я так считал? Да потому, что к этому времени НДПА дезавуировала себя как политическая сила. Поэтому было разумно дать возможность именно духовенству объявить о национальном перемирии, а НДПА могла бы поддержать эту идею.
Увы, мое предложение так и осталось нереализованным.
- Ким Македонович, теперь давайте вспомним ваше известное интервью в "Огоньке", стоившее генералу Цаголову много нервов, повлекшее оргвыводы. Это для вас тоже ключевой, этапный момент?
- Безусловно. Я знал, что реакция "верхов" на мое выступление будет неоднозначной и скорее не в мою пользу. Хотя уже и шел июль 1988 года, позади три года перестройки, гласности и так далее. Я был готов к тому, что военное руководство рассердится. Но что последствия окажутся для меня столь серьезными, не предполагал.
В интервью я говорил, что о создании коалиционного правительства пока идут одни разговоры, никто из представителей пешаварской "семерки" и крупных лидеров внутренней вооруженной оппозиции не откликнулся на призыв НДПА. Оценивая события в Афганистане ретроспективно, считал: 27 апреля 1978 года там произошел военный переворот, имевший потенциальную возможность перерасти в национально-демократическую революцию, но, к сожалению, не переросший. Указывал на особую роль духовенства, на ошибки, допущенные новой властью в отношении как верхушки духовенства, так и рядовых служителей культа. Скажем, в разговоре со мной главарь бандформирования Абдул Хади подчеркивал: вначале в его кишлаке горячо поддержали приход новой власти. Но потом два члена НДПА запретили совершать утренний намаз. Правоверные не послушались. Тогда партактивисты завели в мечеть ишаков. С этого и началась вражда…
Я также говорил о резком падении авторитета партии, об отсутствии у нее прочных связей с народом, крахе ее экономической политики, в общем, о кризисе; высказывал мысль о перспективности диалога именно с лидерами внутренней вооруженной оппозиции типа Ахмад Шаха, с блоком леводемократических партий; делал прогнозы относительно развития событий в Афганистане…
По всем затронутым вопросам я высказывал свою личную точку зрения, полагая, что как ученый, военный, знающий Афганистан не понаслышке, имею на это право.
Интервью в "Огоньке" имело и еще один смысл. Политика национального примирения, как я уже говорил, не давала в Афганистане плодов. Я понимал, почему так происходит. Ведь в 1987 году я встречался со всеми лидерами леводемократических сил, отдельными руководителями внутренней вооруженной оппозиции, знал их взгляды, во многом с ними соглашался. Хотелось использовать любую возможность приковать внимание к назревшей проблеме. Вот почему я и решил высказаться в широко читаемом не только у нас, но и за рубежом журнале.
Сейчас все хотят выглядеть умными, дальновидными, прозорливыми. Один высокопоставленный военный утверждает, что всегда был за национальное примирение в ДРА, придерживался этой тактики, вел отдельные переговоры и т. д. Да ничего подобного. Когда я в 1987 году докладывал ему о необходимости встретиться с одним из влиятельных лидеров оппозиции, полевым командиром Ахмад Шахом Масудом (а у меня с ним завязалась переписка), он знаете что ответил: "Ахмад Шаха хочу видеть только висящим на дереве". Я говорю: "Ахмад Шаха уже восемь лет вешают, это невозможно. С ним надо договариваться, а не воевать. Я бы предложил ему любую должность, вплоть до министра обороны Афганистана". А генерал меня и слушать не хочет.
Приведу обращение Ахмад Шаха ко мне:
"Пишу в ответ на ваше письмо. Дай Бог, чтобы вы могли сделать чего-нибудь, чтобы не получилось так, что останемся с той же чашей и с той же едой. Не хочу повторить Мирдода"… (Поясню, кто такой Мирдод. В 1983 году он участвовал в организации встречи Ахмад Шаха с нашими армейскими представителями, но потом был арестован вместе с беременной женой афганским ХАДом. Естественно, Ахмад Шах не хотел бы разделить его участь). Далее он пишет: "Уделите внимание следующему. Мое прибытие на место встречи может быть легко организовано. Есть ли гарантия, что не буду схвачен МГБ? Со своей стороны могу заложить основу переговоров, так как города, основные транспортные коммуникации, автотранспортные средства в ваших руках, а в наших руках горы и долины. Последнее слово за вами…"
Так надо было воспользоваться этой последней многозначительной фразой и действовать! Все было на мази, меня надо было только забросить вертолетом в Мазари-Шариф, оттуда я пешком бы пошел на встречу. А мне в ответ: "Никаких встреч, хочу видеть Ахмад Шаха висящим на дереве…" Это к вопросу, кто как добивался национального примирения. Отдельные "всплески" были, а четкая линия не прослеживалась. Так и надо говорить…
В моих дневниках немало свидетельств непонимания, вернее, нежелания понять и принять мою позицию. Вот запись, датированная 20 апреля 1987 года и сделанная на совещании у генерала армии Варенникова в Кабуле.
"Мысли, предложения. 1. Военно-политическая обстановка не может быть изменена в рамках прошлых концепций и подходов. Нужны решительные меры, новые подходы, вытекающие из честного и правдивого анализа объективной обстановки. 2. НДПА в неизменном виде не сможет привлечь народные массы и спасти положение в стране. Система НДПА - это разветвленная кровеносная система без крови (т. е. без народа)… Необходим решительный поворот в сторону признания других политических партий и организаций… 3. Необходимо пересмотреть всю систему комплектования вооруженных сил. Метод отлова не дает ожидаемого эффекта. Дезертирство при такой системе остановить невозможно. Считал бы более целесообразным создание частей и подразделений на принципе территориальной дислокации с обязательным выделением 10–15 % личного состава в состав общенациональных вооруженных сил. Осуществлять набор этих 10–15 % через старейших и племенных авторитетов"…
Новая докладная:
"…Гибель афганской революции однозначно предрешена, если не будет новых подходов с нашей стороны…
Курс на национальное примирение без должной подготовки, без его наполнения конкретными практическими делами остается политическим лозунгом…"
И таких докладных я направлял не одну, не две и не три. Действуя в 1987 году по трем основным направлениям: контакты с леводемократическими силами, полевыми командирами вооруженной оппозиции и работая с племенами, я получал массу полезной информации. На ее основе составлялся определенный план выхода из кризиса. Но со своими предложениями натыкался на глухую стену. Однажды не выдержал и написал в очередной докладной: "Прошу не останавливать мою работу по всем трем направлениям…"
Дело отнюдь не в каких-то отдельных личностях, не имевших желания и возможностей что-то кардинально изменить в ДРА. Дело в системе отношений, когда любые здравомыслящие голоса глохли, точно в колодце, не оказывали влияния на нашу политику. А вы думаете, все предложения того же Валентина Ивановича Варенникова находили поддержку в Москве? Как бы не так.
- Но вернемся, Ким Македонович, к интервью в "Огоньке".
- Резонанс получился небывалый. Одно из первых откровенных высказываний о войне, ее причинах и следствиях. А военные встали на дыбы.
Весьма некорректный разговор вел со мной начальник Главпура генерал армии Лизичев: "Что тебе, денег не хватает, за гонораром погнался?" "Товарищ генерал армии, - ответил я, - денег мне хватает, гонорара я не получил ни копейки - за интервью не платят. У меня есть совесть, честь и долг, они и побудили выступить. И разве мои высказывания для вас неожиданность? Еще в 1984-м я писал в Главпур о том же самом"…
Потом было дано указание начальнику политотдела академии Гудкову обсудить мой "проступок". Рьяно выполняя указание Главпура, Гудков решил собрать по факультетам мнения офицеров-"афганцев" против Цаголова. И тут вышла осечка. Большинство было за меня. "Если нужно, мы защитим вас", - говорили они.
Тогда вынесли мой вопрос на заседание партийной организации кафедры, которую я возглавлял. "Цаголов занял антипартийную позицию", - заявил Гудков. К чести моих коллег, они решительно встали на мою защиту. Одно собрание было провалено, потом другое…
Взялись за меня три представителя политуправления сухопутных войск. В чем только не обвиняли… Один мне бросил: "Вы - генерал, поймите, каждое ваше слово - это мнение правительства". "При чем тут правительство? - возмутился я. - Это мое и только мое мнение…" Не выдержал, прямо при них позвонил в МИД Воронцову: "Юлий Михайлович, похоже, тридцать седьмой год возвращается. Опять меня судит тройка". Он как мог успокоил: "Скоро для вас, Ким Македонович, наступит восемьдесят восьмой"…
Словом, шито все было белыми нитками. Тем не менее парт-комиссия поставила мне "на вид". Так я получил свое первое в жизни партийное взыскание.
…Я ушел из Академии имени Фрунзе. Сейчас работаю в аппарате Верховного Совета СССР. Буду писать книгу об Афганистане. Материалов уйма, дай бог справиться. Да и время подходящее.
Почему генерал попал в опалу
Весной 1990 года ответственного работника Главпура генерал-майора Л. И. Шершнева вызвал один крупный начальник.
- Вам предлагается убыть к новому месту службы, - отводя глаза в сторону, сказал он.
Шершнев молча ждал.
- Поедете старшим советником в… - ему назвали страну, в которой мечтали бы служить многие генералы. Платили там уж больно хорошо.
Оба они - и высокий начальник, и не очень высокий (в буквальном смысле) Шершнев - прекрасно понимали, что речь идет о ссылке. Почетной, материально весьма выгодной, но все же - ссылке. Откровенно говоря, начальник с удовольствием отправил бы генерала не "в заграницу", а загнал бы в тьмутаракань или вообще снял бы с него погоны. Но формальных поводов для этого не имелось - генерал не пил, службу нес исправно, да и время приспело такое, что на открытую расправу не отважишься.
А давно сидел у него в печенках этот Шершнев. Вольнодумец! То записку какую-нибудь сочинит "наверх" - с предложениями о работе политорганов в новых условиях, то реформу армии предложит, то телевидению интервью даст. И все это сам, без спроса, без команды. Опасный тип… И как он до генерала только дослужился? С идеями-то? В армии не идеи нужны, а умение точно исполнять приказы. А недавно вообще отчебучил… Позволил выдвинуть себя кандидатом в народные депутаты России. Его, как положено, пригласили, побеседовали, объяснили: так, мол и так, от Главпура будет избираться другой человек, не чета вам. Это решено "наверху", и вам, генерал, не следует проявлять самодеятельность. И вообще, если вас изберут, то депутатские обязанности помешают выполнению основной работы. А он на это возьми да и заяви: "Не мешают же начальнику Главпура обязанности народного депутата СССР выполнять основную работу…" Эк, куда хватил…
Долго думали, гадали, как приструнить Шершнева. По партийной линии? Увы, не к чему придраться. Аморалки за ним никакой не водится, против политики партии не выступает. Тогда кому-то пришла блестящая идея: отправим-ка мы его за тридевять земель, где долларами платят. Как миленький поедет, мигом забудет про все свои идеи. Никто от такого подарка судьбы не отказывался, наоборот, в кадрах очередь из генералов на годы вперед выстроилась. Пусть и этот строптивец поправит свое материальное положение, черт с ним. Верные люди донесли: живет он скромно, впятером в трехкомнатной квартире, ни дачи, ни машины никогда не имел и даже телевизор цветной купил только что. Пусть порадуется…
В. Снегирев: В начале лета 1981 года я узнал о формировании первого боевого агитационного пропагандистского отряда (БАПО), который должен был отправиться в рейд по кишлакам к северу от Кабула. До сих пор с местным населением воевали и вот теперь решили наконец заговорить с ним другим языком.
Отряд формировался из наших и афганцев. Наши составляли небольшое подразделение охраны, были водителями боевых машин и танков (танки с тралами взяли на случай разминирования проселочных дорог), входили в группу разведки, имелись также врач, киномеханик, молодежный советник и два-три политработника. Афганцы отрядили в рейд группу молодых артистов, партийных агитаторов, муллу и своих политработников.
Уже один только факт создания такого отряда говорил о намечающемся переломе в настроениях нашего командования. Стали, кажется, понимать, что пушками тут ничего не пробьешь, нужны другие подходы. Впрочем, до окончательного осознания этой истины было еще далеко. Даже в самом отряде, призванном нести в кишлаки мир (должны были раздавать продовольствие, лечить, вести диалог с крестьянами, показывать им концерты, фильмы), даже здесь не было вначале единого понимания задач. Два человека олицетворяли две совершенно противоположные позиции.
Первым был, я бы сказал, типичный полевой офицер, танкист, по фамилии… - впрочем, так ли это важно, допустим, майор С. Он руководил отрядом но части возможных боевых действий, отвечал за охрану и безопасность. В вылинявшей до белизны полевой форме без погон, перепоясанный портупеями, до зубов вооруженный, румяный и уверенный в себе, он, завидев очередной кишлак, каждый раз кровожадно усмехался: "Ну, что, поставим-ка мы этот кишлак на уши!" И картинно передергивал автоматный затвор. Он был непогрешимо уверен в том, что с местным населением можно разговаривать только так. Если день проходил без пальбы, то он считал его пропащим. "Хороший афганец - мертвый афганец", - шутил он и первым начинал смеяться.
Страшно подумать, каких дел понатворил бы майор С., если бы рядом с ним день и ночь не находился подполковник, представитель политуправления ТуркВО. Этот подполковник был полным антиподом бравому майору. За все то время, что я провел рядом, я ни разу не видел у него никакого оружия, даже пистолета. А ведь дело, напомню, происходило в рейде, в гуще самых опасных районов, в баграмской "зеленке". Даже наш мулла не расставался с "Макаровым".
Безоружный, в тщательно отглаженной форме, со всеми знаками отличия старшего офицера Советской Армии, мой новый знакомец входил в чужие, настороженные, побитые бомбежками кишлаки, ввергая в недоумение их жителей, потому что к такому они не привыкли, такого никогда не видели. Он садился на корточки рядом со стариками и часами вел с ними неторопливые уважительные беседы. Он пытался понять этих людей, услышать их и хотел, чтобы они услышали его. Никакая дивизия не могла тогда сделать большего (я уверен), чем этот безоружный подполковник с его тихими беседами, чем его отряд с солью, мукой, спичками, муллой и лекарем.
Подполковником этим был Леонид Иванович Шершнев.
Офицер спецпропаганды политуправления ТуркВО, он вошел в Афганистан с первыми советскими подразделениями и затем, на протяжении всей войны, ежегодно по многу дней, недель, а то и месяцев находился "за речкой".
Из служебной характеристики на подполковника Шершнева Л. И.:
"Проявил себя грамотным, трудолюбивым, инициативным офицером-политработником. Много и настойчиво работает над повышением готовности политорганов к ведению спецпропаганды. Проявил высокие организаторские способности при развертывании политической работы среди афганского населения и личного состава НВС ДРА.
Подполковник Шершнев Л. И. систематически и глубоко изучает военно-политическую обстановку в странах Среднего Востока и Южной Азии, умело обобщает и анализирует сложные политические процессы, происходящие в регионе, квалифицированно готовит информационно-справочные и пропагандистские материалы.
В военном отношении подготовлен хорошо.
В работе проявляет инициативу, настойчив в достижении поставленной цели. По характеру общителен, спокоен, выдержан.
Физически развит, состояние здоровья хорошее. Идеологически выдержан, морально устойчив. Пользуется уважением и авторитетом в коллективе политического управления. Подпись: начальник отдела спецпропаганды политуправления ТуркВО полковник Гусев".
Запомним этот документ, датированный январем 1981 года.
Шершнев действительно "систематически и глубоко" изучал обстановку в тех странах, которые для ТуркВО могли стать театром военных действий. Именно он был автором или одним из авторов известных брошюр, которые, хотя и с опозданием, но все же появились в наших частях. В них говорилось об обычаях народов, населяющих Афганистан, рассказывалось об исламе, о пуштунских племенах, давалась характеристика различных течений вооруженной оппозиции. Основная мысль, которая настойчиво проводилась им во всех этих брошюрах, была такой: помни, солдат, помни, офицер, что мы пришли на территорию суверенного государства, где живет гордый и свободолюбивый народ; уважай его традиции и обычаи, веди себя не как оккупант, а как гость в чужом доме.
Леонид Иванович быстро понял, в какую западню попала 40-я армия и вместе с ней вся наша страна. А поняв это, он стал действовать.
Но что, скажете вы, мог сделать скромный подполковник? Мог! Именно его детище - агитационно-пропагандистские отряды; впоследствии они появились во всех дивизиях, бригадах и даже в некоторых полках. Шершнев исходил из того, что раз уж войска находятся здесь и вывести их пока не представляется возможным, то следует максимально уменьшить степень их участия в боевых операциях. Пусть лучше дают концерты, делятся хлебом. Раздают книги и листовки. Помогают строить арыки… Да что угодно пусть делают, только бы поменьше стрельбы, крови, жертв, иначе эскалация войны неизбежна.
Эти его идеи, особенно поначалу, воспринимались большинством генералов с откровенной неприязнью. "Армия должна воевать", - назидательно и в то же время жестко выговаривали ему.
Впервые его одернули буквально через несколько дней после прибытия в Кабул, на первом партсобрании в штабе армии. Командарму Тухаринова не было, он заболел, а его заместитель, выслушав слова Шершнева о необходимости контактов с местным населением, изучения его нужд и настроений, отбрил: "Мы должны думать о своих войсках, а не об афганцах".
Следующим шагом был визит к генаралу армии Ахромееву - тогдашнему первому заместителю начальника Генштаба, подолгу находившемуся в Афганистане. Сергей Федорович, как показалось Шершневу, благожелательно выслушал его соображения, однако на прощание сказал: "Армия для того и существует, чтобы воевать. Заниматься политикой - не ее дело". "А я, - упрямо возразил Шершнев, - уверен в том, что здесь военный путь бесполезен".
Его одергивали. Ставили на место. Он не унимался. Глух был Туркестанский округ - писал в Москву.