Через некоторое время к нам подогнали тентованный КАМАЗ-"афганец", куда мы все загрузились, и повезли на железнодорожный вокзал, который больше напоминал цыганский табор, хотя подозреваю, что в таборе антисанитарии было значительно меньше. Мы расположились посреди зала ожидания, свалили наши вещмешки и рюкзаки в кучу, а сами легли на пол, головой на мешки. Особо активные с разрешения кэпа ломанулись в рублевый видеосалон (билет на фильм стоил рубль), тратить последние деньги, большинство же улеглись спать. Я последовал примеру последних. Заснуть на вокзале, когда голова переполнена новыми впечатлениями, часовой пояс сменился на несколько часов, а над головой постоянно, на русском и узбекском языках бубнит громкоговоритель, объявляя прибытие и отправление поездов, довольно трудно. Я долго ворочался с боку на бок. Заснул уже под утро, когда начало светать, да так крепко, что проспал момент, когда Леха и еще несколько человек решили сделать разведвылазку на местный базар. Меня же эти негодяи не разбудили. Проснулся я часов в 11 утра по местному, а уже в час дня нас загрузили в поезд Ташкент-Красноводск, в общий вагон. Это было совсем не то, что лететь на самолете. Ужасная жара, половина окон не открывается, никакого постельного белья, естественно, народу много, гораздо больше чем мест в вагоне. Я сразу смекнул, что лучше плохо лежать, чем хорошо стоять и забрался на третью полку, предназначенную для чемоданов, а заодно и экспроприировал себе один из матрасов, дабы было не так жестко. Леха занял вторую полку подо мной. При моих невеликих габаритах я чувствовал себя вполне комфортно, донимала только жара, под потолком было особенно жарко, хотя в нашей клетушке (я стесняюсь сказать "купе") окно было открыто и во время движения вентиляция была довольно сносной, а вот на остановках приходилось терпеть. Поезд полз довольно медленно, останавливаясь под каждым деревом, как мне казалось. Со временем я свыкся с жарой и духотищей, с меня сошло 7 потов, пить хотелось всегда и много. Я пил почти беспрерывно, но ни разу не пришлось бежать в сортир - все выходило через поры. У Лехи от такого климата бодро шла носом кровь время от времени, он измазал в ней все полотенце, которое взял с собой. Вода и все жидкости, припасенные с собой, скоро закончились, вода у проводника закончилась еще раньше, приходилось покупать на остановках отвратительную гадость, которую местное население, надо полагать, само и изготовляло, судя по качеству. Это была бледно-розовая жидкость, состоящая из арбузного сока, сильно разведенного водой, слегка газированная, теплая и противная. Но за неимением других напитков приходилось пить и это. А тут еще эти долбаные бабки-узбечки, которые на каждом шагу, точнее на каждой остановке врывались в вагон и громко орали: "Кумыс!!! Манты!!! Кумыс!!! Манты!!!..". Наши ребятишки, у которых еще оставались деньги, понакупили этих экзотических продуктов и употребили по назначению. Я от восточной экзотики воздержался, ибо жрать не хотел совсем, да и вид у этих продуктов был немного странный. И не прогадал. Уже через пару часов ребятишкам крепко надавило на днище, а затем всех любителей восточных лакомств пробрал жестокий дрыщ, который длился несколько часов подряд. Учитывая, что в вагоне работал только один туалет, который к вечеру тоже забился, потому что вода для смыва кончилась, можно представить, что творилось в вагоне. Обезумевшие любители экзотики пристраивались на переходных площадках между вагонами и удерживая ручки обеих дверей руками, отправляли естественные надобности прямо на шпалы.
Мне повезло, можно сказать. Тем временем стемнело, стало немного прохладнее, жизнь начала налаживаться. Когда уже совсем стемнело, часов в 10 вечера поезд остановился на большой станции, кажется, это была Фергана, точно не помню, я не знаток восточной географии. Вот где началось настоящее веселье. Там тоже отправляли призывников в армию. На нашем поезде. По сравнению с нашими ребятишками, баловавшимися в туалетах одеколончиками, в вагон заносили тела практически в жопу пьяных и абсолютно обдолбаных аборигенов, а снаружи бесновалась толпа провожающих, находящихся в такой же кондиции. В первый раз в жизни я видел, как толпа раскачивает железнодорожный вагон так, что мне казалось он вот-вот опрокинется. Вой и рев снаружи были жуткими, не верилось, что такие звуки способны издавать люди. Из окна было видно как кто-то дерется, бегали смуглые загорелые местные менты, угощая всех желающих резиновыми палками, оттаскивали людей от вагонов. Где-то грохнуло выбитое стекло, короче, я вздохнул с облегчением, когда поезд все же тронулся. В проходе стояли (если могли) призывники-узбеки, зыркая на нас изподлобья мутными взглядами. Я к тому времени спустился вниз, мы сидели по трое на нижних полках, однако ж подвинулись и предложили вошедшим сесть. Те не стали ломаться, кое как мы уселись и началось великое братание народов. Из рюкзаков узбеков было извлечено приличное количество огненной воды, коей они начали угощать своих русских братьев. Те, понятное дело, не отказывались. Я тогда не пил совсем, а так наша и соседние купешки были пьяны вусмерть уже через час. Откуда-то появилась гитара, пели все подряд, Макаревича, Гребенщикова, "Мурку", к которой подошли из-за угла, офицеры наши бегали взад-вперед, страшно матерясь, угрожая по прибытию в часть самыми жуткими карами, но наиболее пьяная и политически активная часть посылала их в известное место, причем уже на двух языках - культурный обмен уже шел достаточно активно. Добрые узбеки быстро научили наших ругаться на своем языке. Ночь прошла весело, а к утру меня начало клонить ко сну, я забрался на свою третью полку и провалился в дремоту…
Проснулся, когда уже вовсю светило солнце, настоящая жара еще не наступила, за окном уже была самая что ни на есть настоящая пустыня, один раз я видел несколько верблюдов, только в отличие от тех, каких показывали в "Клубе путешествий" они были какими-то мелкими, чахлыми и грязными, на боку одного животного краской была намалевана цифра 4. Леха же утверждал, что видел дохлого ишака у насыпи. Со вчерашнего дня у нас скопилось невероятное количество бутылок, которые мы выстраивали рядками на срезе открытого окна а потом палочкой проводили по этой шеренге, сталкивая бутылки за борт, где они со страшным грохотом разбивались о шпалы. Это называлось ковровое бомбометание. Проводник-туркмен беспристанно орал на нас, грозясь вызвать начальника поезда, но как только он бежал в один конец вагона, откуда доносился звон, в другом раздавался точно такой же. Я в общем-то его понимаю, сданные бутылки обеспечивали ему какой-никакой приварок. Слава Богу, бутылки вскоре кончились.
Нас поприветствовало местное население - местные детишки развлекались тем, что стояли у насыпи, ожидая поезд, а затем кидались здоровенными булдыганами в окна. Один такой булыжник влетел в окно нашего вагона, за пару купешек от нас, разбив стекло и основательно изранив осколками маленького ребенка, лежавшего на верхней боковой полке. К счастью, окно там было забрано тремя металлическими прутами, и булыжник застрял между ними. Кровищи было изрядно, ребенок орал, но ничего серьезного, к счастью с ним не произошло. Просто изрезало слегка физиономию.
Откуда-то появился не то узбек, не то киргиз в форме младшего сержанта, должно быть, пришел из соседнего вагона, предлагая выменять у нас "гражданку". Ему понравилась моя хоть и потрепанная, но вполне цивильного вида синтетическая, серая курточка и он долго канючил ее у меня, предлагая обменять на какой-то значок, кажется "воин-спортсмен", который мне был абсолютно не нужен. Он уверял, что мне она все равно не понадобится в ближайшее время, а он прослужил уже год, и ему не в чем ходить в самоволку, а у меня эту куртку все равно украдут со склада, куда сдается одежда призывников. В конце-концов он задолбал меня своим нытьем и я продал ему куртку за 5 рублей, которые мне позже весьма пригодились. Когда он уходил из вагона, в груду шмотья, выкупленного или обменянного у нас можно было одеть в самоволку, пожалуй, целый взвод.
Часа в два дня поезд остановился на станции Чарджоу и нас сгрузили на перрон. Кто-то из наших братьев-узбеков был с нами, кого-то повезли дальше, но вся калининградская команда вышла в Чарджоу. Нас построили в колонну по четыре и повели через весь город в часть. Чарджоу оказался довольно живописным городишком, повсюду росли шелковицы, какие-то неведомые мне деревья с экзотическими бугристыми плодами размером со здоровенное яблоко, которые мы прозвали впоследствии конскими яблоками, повсюду были арыки, в которых журчала вода. Мы же напоминали колонну военнопленных, которых гнали по городу под сочувствующие взгляды местных жителей.
Вскоре показались ворота части с жестяными красными звездами, которые гостеприимно распахнулись, пропуская нас вовнутрь.
Учебка
С первых же шагов я был поражен: похоже, я попал служить если не в рай, то в его малый филиал. Так же журчали арыки, тень деревьев спасала от жары, кругом ходили симпатичные солдатики с голубыми погонами, в панамах и шнурованных ботинках вместо мерзопакостных кирзачей, рукава у них были закатаны до локтя, а воротничек был расстегнут ажно на две пуговицы и отглажен, образуя лацканы, как у однобортного пиджака. Выглядело даже очень симпатично. За сетчатым заборчиком я разглядел корт, где два загорелых мужика атлетического телосложения в одних плавках и солнцезащитных очках а-ля Рэмбо лениво играли в теннис, рядом поблескивал бассейн, в котором плескались две фигуристые девчонки, в кронах деревьев пели птички - короче рай, да и только. Впоследствии выяснилось, что рай этот не для всех, а уж тем более не для нас, но первое впечатление было убийственным.
Нас согнали в гарнизонный клуб - здоровенную открытую площадку со сценой-эстрадой, какие бывают в сельских парках культуры, заставленную рядами фанерных кресел такого же происхождения, где мы и расселись. На сцену вскочил загорелый дядька-полковник в точно таких же черных очках (видимо, местная мода) и начал что-то вещать о долге каждого советского гражданина, примерном поведении и еще какую-то чушь, которую я, к сожалению, не запомнил. Затем нас провели на склад, где нас переодели в форму - это была темно-зеленая "стекляшка" (почему так назвали - я не в курсе), а некоторым счастливцам досталась и настоящая х/б. На мой цыплячий размер нашлась только "стекляшка", да и то как минимум на один размер больше. Также выдали симпатичные ботинки со шнурками, ремень "деревянный", обязательную флягу (пойманные на территории части без фляги или с пустой флягой строго наказывались) и еще кучу всякой дряни. Гражданку у нас забрали, заявив, что мы тут же можем отправить ее посылками домой. Некоторые так и сделали, как выяснилось, напрасно. Если посылка и приходила домой, то в ней находили такое невообразимое тряпье, которое годилось только в помойку, ушлые кладовщики не дремали. Хитрый прапор изъял у меня шахматы, сказав, что они вряд ли мне понадобятся в ближайшее время. После этого, нас повели в казарму. Я попал в первую учебную роту школы младших авиационных специалистов, сокращенно ШМАС, в. ч 13729 (причем слово ШМАС считалось почему-то секретным). Как показала практика, в первую роту отбирали по такому критерию: первая рота, она на то и первая, посему туда первым делом отправляли белых, вменяемых людей европейского происхождения, далее все остальные национальности, более-менее свободно владеющих русским языком, ну а потом уже добавляли всех остальных, для "интернационала". В любом случае, черных у нас было значительно меньше, чем в других ротах, 7-я же рота называлась у нам маленьким дисбатом, судя по отзывам наших земляков, которым свезло туда попасть. И все же большинство калининградцев попали именно в первую. Как и большинство литовцев, латышей и эстонцев (последних было совсем немного). Так что мне, можно сказать, повезло. К слову, командиром части был самый что ни на есть литовец, по его приказу утром на плацу наряду с флагом СССР осуществлялся подъем национального литовского флага (не литовской ССР, а именно трехцветного, хотя тогда Литва еще не отделилась от СССР, но наш призыв был последним, когда военкомам удалось утащить на службу кого-то из прибалтийских республик.). За это в те времена могли и настучать по голове, но в этом городе командир большой воинской части был чем-то вроде удельного князя и мог себе позволить все, что заблагорассудится. Кстати (к сожалению, запамятовал его фамилию) мужик он был вполне нормальный, с чувством юмора. Раньше, каких-то полгода-год назад, через эту учебку можно было попасть только в Афганистан, она и готовила солдатиков для отправки за речку, но в 1988 году, если мне не изменяет память, оттуда начали выводить войска и надобность в свежем пушечном мясе отпала. Таким образом, мне повезло дважды.
Попав в казарму, мы познакомились с нашими сержантами. К сожалению, не могу за давностью лет вспомнить ни одной фамилии, но наши сержанты не были похожи на "папу" из "Цельнометаллической оболочки", к нашему счастью. Хотя особой любви к ним я не испытывал никогда. Наш "комод" - командир отделения, оказался человеком не лишенным интеллекта, показал нам, как нужно пришивать петлицы и погоны, прикреплять эмблемы и подшивать воротнички. Раза со второго, исколов пальцы иголкой, я добился того, чтобы все было более-менее симметрично. Некоторым потребовалось больше времени, соответственно, неприятностей на их голову свалилось больше.
После чего в курилке мы были по очереди обриты наголо тупой ручной машинкой. Собственно, в первый день, точнее его остаток, мы только тем и занимались, что приводили форму в порядок. Командиром роты оказался капитан Ермаков - здоровенный краснорожий мужик, с кулачищами размером с мою голову и весьма крутым нравом. Боялись его все, даже взводные. Лейтенантов-взводных я не запомнил, все они были какие-то одинаковые.
Вечер ознаменовался походом на ужин, на который мы попали на полчаса позже, репетируя, как правильно "бегом, по одному" забегать в столовую из колонны по четыре. Кто-то сразу хватался за ложки, кто-то имел неосторожность сесть до команды и все начиналось сначала - всех выгоняли на улицу.
Жратва поварским искусством не блистала, но была вполне съедобной. После ужина был просмотр программы "Время", после чего случилось вечернее построение и долгожданная команда "Отбой", которую за этот вечер я услышал раз 20, если не больше. Я устроился на нижнем ярусе койки, Леха занял верхнюю. Наш сержант подавал команду "Отбой, три скрипа - подъем", после чего, дождавшись третьего скрипа, он орал "Подъем". В конце концов это ему надоело и он, пообещав задрочить нас всех до смерти удалился в каптерку. Для моего неплохо развитого обоняния события последних дней были сущей пыткой, воняло решительно всем: сапожной ваксой, какими-то портянками (которых мы, кстати, не получили, нам выдали черные хлопчатобумажные носки), мастикой для пола, кишечными газами, обильно выделяющимися у начинающих военнослужащих от непривычной пищи, потом, все это, смешиваясь, образовывало тот самый неповторимый запах казармы, к которому поначалу невозможно было привыкнуть. Странное состояние: после большого количества событий за столь короткое время происходящее стало восприниматься как какой-то сон, острота восприятия здорово притупилось.
Намаявшись за день, я провалился-таки в глубочайший сон.
Пробуждение было ужасным: вокруг бегали и суетились люди, стоял грохот, жуткий мат и крик. Сдуру я надел штаны и стал зашнуровывать ботинки, когда ко мне подбежал наш сержант и в легкой, доходчивой форме объяснил мне мою ошибку. Оказывается, одеваться нужно было по форме номер 2 - говнодавы, трусы синие армейские и панама. Когда мы с грехом пополам выстроились перед казармой началась пытка, именуемая зарядкой - по кругу бежала масса людей, которые пытались сохранить подобие строя, стоял тяжкий топот, подобно стаду слонов, спасающихся от пожара огромная масса людей двигалась по асфальтовым дорожкам. Тут-то мне, без напряга пробегавшему по утрам до девяти километров и явились последствия смены климата. Воздух в Туркмении сухой, в отличии от нашего 98-процентно влажного, после первого круга я "сдох". И еще выяснилось, что бегать в симпатичных с виду говнодавах удобно примерно так же, как трахаться в противогазе. Тот, благодаря чьим стараниям в Союзе солдатики были обуты в такую обувь, был либо вредитель, либо английский шпион, либо просто долбоеб, никогда не надевавший обувь собственного изобретения. Изготовитель этого чуда - ташкентская обувная фабрика имени Ахунбабаева (чес-слово, не вру!). Впоследствии выяснилось, что для того, чтобы более-менее разносить такие чиривики даже подходящего размера, требуется от трех недель до полутора месяцев. Во всяком случае, в эту первую пробежку я растер ноги до крови, а недели через две просто перестал обращать внимание на огромные кровавые мозоли и причиняемую ими боль при ходьбе.
Ненадолго остановившись и переведя дух, я обнаружил, что вокруг совершенно незнакомые мне лица, одинаково обритые под машинку наголо, я смешался с каким-то другим подразделением и должно быть не с одним. Примерно полчаса у меня ушло на то, чтобы на довольно большой территории обнаружить нашу казарму, ибо похожи они были друг на друга, как однояйцевые близнецы. Вскоре, увидав одну знакомую, хоть и искаженную обритым налысо кумполом рожу, я понял, что попал туда, куда следует. Получив легких звиздюлей от сержанта в виде витиеватой матерщины и обещания страшных гипотетических карательных мероприятий, я умудрился пробиться к умывальнику, привести себя в порядок более-менее, где и встретил Леху. Леха был более опытен в таких делах, он имел честь обучаться в Лиепайской "шмоньке" (какая-то мореманская школа), откуда в свое время был выперт за систематический обман преподавательского состава, поэтому он на первом же круге пробежки незаметно слинял в сортир коллективного пользования, располагавшийся как раз на маршруте нашей беготни и, дождавшись там конца мероприятия, благополучно вернулся в казарму в добром здравии, в отличии от меня.
Кое-как я оделся и даже успел на построение на завтрак. Кушать уже не хотелось, хотелось жрать. Вчерашние уроки были усвоены - бегать в столовую и обратно пришлось всего 4 раза, завтрак прошел практически без экцессов, если не считать того, что я так и не понял, куда делась моя еда - вроде пару раз черпанул ложкой - а ее уже и нет. Еще не зная, что это тяжкий грех, я незаметно заныкал в кармане пару кусков черного хлеба. После завтрака случилось построение, на котором у одного несчастного молодого зольдата заныканный хлеб был обнаружен. Беднягу вывели из строя, а остальные подверглись тотальному шмону, покуда очередь дошла до меня, я успел разорвать материал кармана штанов пальцами (и откуда силы взялись) и в образовавшуюся дыру хлеб пропихнуть в штанину, где он благополучно застрял в том месте, где штанина входила в ботинок. Там искать никому в голову не пришло. Видимо, похожим образом поступили все остальные, я почему-то уверен, что идея прихватить с собой подобный НЗ пришла не мне одному в голову. Провинившегося заставили сожрать буханку черного хлеба перед строем. Довольно печальное зрелище, надо сказать.