Помню, что к нам на Холмщину с востока приходила сотня "Энея", на некоторое время. Его звали Петр Олейник, галичанин. А еще у нас сформировали местную сотню, ее командир… вот забываю, как его звали. Еще и песня есть о нем. Очень они нас защищали, но что могла сделать одна сотня на такую большую территорию, когда там действовали крупные соединения польских повстанцев - и Армия Крайова, и просто вооруженные местные. Вся полячня, которая только у нас была, собралась в одну кучу! Они скрывались в своих колониях, а на ночь выходили с оружием и нападали на украинские села. К нам в село бежали украинцы из Ласкова, из Вишнева - это села с той стороны Грубешова, километров пятнадцать-двадцать от нас. Их всех надо было приютить. В нашу хату мы приняли две семьи с детьми. Они жили у нас до тех пор, пока в 1944 году не пришла Красная Армия.
В 1943 году я окончил школу, семь классов. У нас действовала своя организация - директор школы собирал учеников, сделал из нас такую ячейку на помощь ОУН. Связью мы не занимались, не носили никаких грипсов (бумаг с зашифрованными сообщениями - прим. А.И.), потому что у нас было легко в ту пору - без конспирации, хлопцы ходили свободно. Смотрели только, чтобы поляки или немцы не поймали. Мы занимались пропагандой, образовательной работой, привлекали молодых ребят. Давали отчет по польским колониям, что там где делается - ходили, присматривались, докладывали директору школы: "Там поляки незнакомые. Кто-то через село прошел не такой". А люди постарше в селе были заняты, да их и было мало, потому что немец многих позабирал. А мы, детвора, шустрые, всюду могли залезть. Конечно, это было опасно, но мы не очень боялись.
Помню один случай. Как-то видим, что через село идет поляк, и мы его знаем, потому что он в школу ходил с нами вместе - пацан, может быть на год старше меня. А нас было трое ребят и две девушки там стояли, недалеко от нашей хаты. Я говорю: "Чего ты пришел?" А он ходу. Мы за ним. А у него граната - и он этой гранатой на нас. Я кричу: "Хлопцы, ложись!" А там такие рвы у дороги, мы - туда, залегли. Граната - бух! А мы с собой ничего не имели. Я тогда еще не имел оружия, у нас дома оружие хранили, но мне его не доверяли. Я уже говорил, что мой отец имел пулемет, а еще был спрятан "наган", я находил его не раз. Днем оружие не брали, брали только на вечер, выходили на улицу дежурить, спали где-то за клунями. Потому что ночью смотришь - там горит, там горит, и Бог его знает, нападут на тебя, или не нападут. Но самооборона у нас действовала, и по селу ходили, и за селом ночью обход делали наши мужики с оружием - те, что раньше служили в армии. Оборонялись как могли - вот так. А тот поляк убежал. Мы рассказали об этом старшим, хлопцы два раза делали засаду, но так его и не поймали.
Так что у меня было очень и очень напряженное детство. Когда нам, ребятам, стало лет по четырнадцать-пятнадцать, мы начали доставать себе оружие. Я достал себе четыре гранаты и немецкий "штайер" на десять патронов.
Когда немцы отступали, то опять отца забрали, с телегой в обоз. Заехали за Холм, и там между Люблином и Холмом на них налетела авиация, стали бомбить, отец бросил лошадей и убежал домой. Вот сколько у него было приключений!
А.И. - Когда опять пришла Красная Армия?
А.К. - В 1944 году, в августе месяце, еще жнива не начались. Где-то в октябре пришли к нам, описали имущество - это уже польская коммунистическая власть. А в ноябре стали нас выселять. Да и нам пришлось самим бежать, потому что к нам домой приходили. Сначала прибежали отца забирать, но сосед увидел это дело, побежал к советским армейцам - они стояли в селе. Комендант прибежал со своими ребятами-автоматчиками, окружил поляков и разогнал. Но их не трогали, потому что это была официальная польская часть. Вот так спасли моего отца, но нам уже некуда было деваться… В нашем селе никто не хотел выселяться, поэтому поляки подсылали специальные группы, чтобы они дома поджигали, чтобы люди скорее выезжали.
В ноябре месяце 1944 года мы выехали из дома. Взяли, что могли взять - хлеба, муки, забрали свой плуг. Запрягли коня - у нас только один конь остался. Сосед-поляк нам помог собраться. Погрузили все на телегу и поехали - отец с мачехой, брат и я. Заехали за тридцать пять километров, в Холм, простояли там дней, наверное, с десять, ждали пока вагон дадут. На морозе, уже снег выпал… Потом всех погрузили в вагоны и погнали в Одесскую область. Остановились на станции Буялык, не доезжая тридцать или сорок километров до Одессы. Нас приехало три семьи, все вышли из вагонов. Видим, что никому мы не нужны - пошли искать, где приткнуться. Отец ушел, километрах в пятнадцати нашел хату свободную, стали туда перевозиться - он лошадьми повез имущество в ту хату, а мы остались в вагоне. Приходит к нам директор МТС, говорит: "Что вы сидите? В восьми километрах отсюда есть брошенная немецкая колония - очень много пустых домов!" Повел нас туда, мы посмотрели - дом из резаного ракушняка, есть сараи, колодец внутри. Приехал отец, мы ему рассказали все, показали этот дом - дом хороший. Перевезли туда имущество и стали жить в этой колонии, все три семьи. Колония принадлежала к селу Гудевичево, железная дорога там была близко, и до Одессы близко - это сейчас Ивановский район, а тогда назывался Яновский.
Отец устроился на работу. Там было "Заготзерно", и ветер повалил у них крышу, а людей нет - еще война идет, все в армии. Приходит директор "Заготзерна" к нам, говорит: "Кто из вас специалисты - восстановить все это?" А отец был хороший столяр, говорит: "Давай!" Подписали какой-то договор и сделали это все - отец, еще два мужика и мы, пацаны. Закончили эту работу, получили какие-то деньги, уже стало легче. А потом мы пошли на работу в колхоз, я - ездовым, потому что понимал в лошадях, дома и пахал, и все остальное на поле делал. А отец пошел бондарем - там был небольшой винный заводик. Он уже имел опыт в этих делах, прошел "и Крым и Рим", потаскали его кругом, и в колхоз он идти не захотел. А я работал в этом колхозе, он назывался "имени Папанина". Председатель колхоза говорит отцу: "Знаете что? Давайте мы Вашего сына пошлем на тракториста. Нам нужны трактористы в МТС". Ну, я с удовольствием, интересно же сесть на трактор. Пошел я в 1945 году учиться на тракториста, но сначала в МТС меня оформили и послали помощником комбайнера, к комбайну. Был прицепной комбайн "Сталинец", комбайнером работал болгарин дядя Миша. Он говорит: "О-о-о, хорошо, Антон! Давай, знакомься с комбайном!" А там надо где смазать, где посмотреть, чтобы ничего не зацепилось - я за все взялся и так его обслуживал. Смолотили урожай, и послали меня на тракториста. Выучился, дали мне справку, что я тракторист. И - в колхоз на трактор. Я где-то с неделю поездил, вызывает меня главный инженер МТС: "Так, езжай в Березовскую школу механизации сельского хозяйства учиться на комбайнера-механизатора широкого профиля. Там экзамены сдашь и все". Дали мне направление. Я - на товарняк, зацепился, приехал в школу, показал справку. Там спрашивают, кто я, откуда я. Я говорю:
- Из Польши.
- А писать ты умеешь? У нас ведь все на конспектах.
Дал мне газету, я прочитал, написал пару слов, что он мне продиктовал. Посмотрел: "Хорошо, пойдешь!" А я уже трактор знал, мне это было легко. Стал я учиться, и так пошло, что меня назначили "звеньевым" в классе - теорию учим все вместе, а на практику мне дают пятнадцать человек, и я уже иду, рассказываю: "Там молотильный аппарат, там косильный агрегат, это блок цилиндров". В 1946 году на жнива нам устроили выпускной, а отец приехал ко мне и говорит: "Бежим, тут беда! Люди пухнут с голоду!" Отец как-то договорился, они с нашими односельчанами поехали поездом на Луцк, а мне оставили дядину и нашу корову, и со мной еще двое людей шло. Отец сказал: "У нас на Западе другие коровы, а здесь они лучше и дешевле". И мы пешком пригнали этих коров из-под Одессы в Луцк! Шли где-то две недели, и коров гнали. Сначала шли километров по пятьдесят за день - день был длинный. А потом коровы стали подбиваться, а мы еще и дороги не знали, поэтому шли вдоль железной дороги. Пройдем, вечером коров попасем, зайдем к стрелочникам, переночуем. Шли на Винницу, потом на Шепетовку, на Здолбунов. В населенные пункты почти не заходили, чтобы нас не вернули обратно, потому что в одном месте милиция нас хотела вернуть, но мы убежали.
Пришли мы сюда в Луцк, отец пошел к своему шурину - брату мачехи. Он женился и жил с женой недалеко отсюда, в Рожищенском районе есть село Копачевка - шестнадцать километров от Луцка. И мы в этом селе с отцом ходили, зарабатывали на жизнь - делали людям столярку. Были же голые и босые, ни копейки, ничего! Вот только корову имели - это было спасение. Поэтому ходили зарабатывали - то масла, то картошки, то еще чего-нибудь. Поселились мы у одного человека, звали его Антон Максимьюк. Их выселили сюда еще в 1939 году - когда советы пришли, то от границы всех людей отселили сюда. А потом они заняли брошенную польскую хату. У них в хате устроили схрон, но я об этом не знал. Где-то через месяц как-то захожу в клуню, вижу - хлопцы моются, три человека. Я сразу все понял, закрыл скорее дверь, а тут хозяин идет, говорит: "Что такое?" Я говорю: "Да неудобно получилось, там хлопцы моются!" И на этом все. Никто ничего мне не говорил. Проходит где-то неделя, хозяин говорит: "Иди там, с хлопцами поговори". Я пошел - почему бы не пойти, я хотел их увидеть.
У Максимьюка зять работал сапожником, звали его Григорий, но его называли Гжесько - на польский манер. И он делал хлопцам шапки. Говорит: "Лезь на чердак". Я полез, вижу - там четверо, смеются. Я говорю:
- Слава Украине!
- Героям Слава! А откуда ты знаешь, что так надо здороваться?
- Давно знаю. Мы еще в школе так здоровались!
- Ну, садись!
Вижу - три человека постарше, а один такой шпингалет, как и я. У одного планшет - вижу, что командир. Этот командир говорит: "Ну, рассказывай, что там, как там". Давай мы говорить, они мне вопросы задают, я рассказываю. Не спрашивают, как меня зовут. Потом я немного освоился, спрашиваю: "Слушайте, пан командир, что же Вы наградили такого молодого парня таким большим оружием?" Трое были с автоматами, а у него десятизарядка, СВТ. Командир говорит: "А этот "Юрко" имеет хороший глаз, и если надо далеко стрельнуть, то он точно попадет". Имена я у них не спрашиваю - я не имею права спрашивать, и они мне не говорят. Поговорили, командир спрашивает:
- Ну, а ты как - пошел бы с нами?
- Почему бы не пошел? Сейчас же пошел бы!
Говорили мы часа четыре, он дал мне Декалог (десять правил украинского националиста - прим. А.И.), Присягу члена ОУН и еще много литературы. Говорит:
- Вот это выучишь, только смотри мне - будь осторожен!
Я говорю:
- Я знаю, что надо язык за зубами держать.
Я не знал, кто этот командир. Уже позже узнал, что это "Дубовой" (Иван Литвинчук, командир оперативной группы "УПА-Север", член провода ОУН на Северо-Западных Украинских Землях - прим. А.И.). Он был из себя красивый, с усами, подтянутый, шустрый, красиво говорил, начитанный.
А до этого, в Одесской области, со мной произошел один случай. Два пацана, по тринадцать-четырнадцать лет, собирали колоски в нашем колхозе. Они были из соседнего села Благоево, это болгарское село - большое, под три тысячи номеров. И объездчик их поймал с этими колосками - один три килограмма насобирал, а второй пять. И приходит участковый, забирает меня и болгарина дядю Мишу - взял нас как "стрибков", чтобы мы охраняли этих ребят. Дал нам винтовку и два патрона. И надо было всю ночь их охранять в какой-то хате. Я посмотрел на них, спрашиваю: "Хлопцы, за что вас? - Мы колоски собирали". Господи, за колоски! Мне в голову такое не приходило! Когда мы вели хозяйство на Холмщине, то оставляли колоски на поле - собирай, кто хочет. Хлопцы вечером говорят: "Мы хотим на улицу выйти. - Ну идите!" Я беру винтовку, идем. А темно! Вышли, я говорю: "Бегите!" Хлопцы - раз, разбежались! Я вверх выстрелил, захожу в хату, говорю: "Они убежали. Я выстрелил, но что ж - разве я поймаю их?" Давай ложиться спать. Я смеюсь себе - мне это все было до задницы, я к такому не привык. Но нашел участковый этих болгар! Прислали повестку на суд мне и дяде Мише. Он поехал, а мне отец говорит: "Чего ты должен ехать? У нас три года льготы, к нам никто не имеет права цепляться". И что Вы думаете? Присудили одному пацану три года, а второму пять лет лагерей! Вот так! Я это услышал, увидел - еще больше мне добавилось злости. Этот случай я хлопцам на чердаке рассказал. Вот так мы и познакомились.
Взял я литературу, прочитал ее, выучил. Прошло немного времени, и опять рейдом проходил "Дубовой" со своими хлопцами - опять те же хлопцы были, его охрана. И как-то вечером вызывает меня, спросил Декалог, спросил все остальное. Спрашивает: "Ну, ты понял, что это значит? Это не шутки - к нам идти. Там написано: "Добудешь Украинское Государство, или погибнешь за него". Могут поймать, в тюрьму посадят, будут мучить. А другого у нас нет! Как приспичит, мы себе пулю в лоб пускаем. Так что ты смотри, мы тебя не заставляем. Хочешь?" Я говорю: "Я согласен. Мне это все надоело - хлеба у советов просить". Вы знаете, я уже настроился на борьбу - такое на меня нашло. Только подумать - семнадцать лет парню и он не боится! Вы спрашиваете, на что я рассчитывал? А ни на что я тогда не рассчитывал!
"Дубовой" мне псевдо присвоил - "Черноус". И говорит: "А теперь, друг "Черноус", я тебе приказываю поехать в город и устроиться на работу. Никаких условий и никаких претензий ни перед кем не ставь! Всегда будь незаметным и прислушивайся ко всему!" Вот такую он мне дал родительскую нотацию и еще сказал: "Не будет конспирации - ничего у нас не будет!" Потом говорит: "Если кто-то зацепится за хвост - скорее беги сюда, и мы тебя заберем к себе". Потом достает деньги: "На тебе деньги, мы знаем, что ты их не пропьешь, не прогуляешь - это тебе на жизнь, и чтобы ты мог устроиться на работу".
Подался я в Луцк. Муж моей тетки работал на тарном заводе бондарем, у них была такая маленькая комнатка на заводе, и они взяли меня к себе. Этот завод располагался за Стырем, на выезде из города, на улице Ковельской. К их дочери ходил шофер по фамилии Зволинский, он ездил на ЗИСе. Говорит: "Знаешь что? Я переговорю с директором, возьмем тебя учеником слесаря, будешь помогать!" Три машины у них было, еще несколько стояло разбитых после войны - армия пооставляла. И я там пристроился, мы моторы ремонтировали. Приходил механик, хороший специалист - показывал мне, а я делал. И вкладыши подгонял, и моторы заливал - все своими руками прошел.
Я хотел стать шофером. И где-то в октябре 1947 года сделали мне "стажерку". Хлопцы принесли мне спирта, я занес этот спирт на квартиру начальнику ГАИ. Выписали мне "стажерку" на месяц, а после "стажерки" уже давали права. Я постажировался, шофер мне подписал "стажерку", директор поставил печать, и я получил права. И все время я постоянно имел связь с подпольем. Задания получал - узнать расположение военных объектов, куда и как ездят "краснопогонники". Это все я докладывал - каждую неделю ездил в село и рассказывал, что и где происходит.
А.И. - Какие еще задания Вы выполняли?
А.К. - Я занимался закупками. Что покупали? В основном медикаменты и батареи для приемников. Батареи было тяжело закупать, потому что НКВД это контролировало. Доставали бумагу, шрифт для газет - и не покупали, а крали. Мой брат работал в типографии - устроился учеником печатника (наш односельчанин работал печатником, печатал газету "Волынь" и взял его к себе). Брата мы не привлекали к работе. Правда, один раз хлопцы принесли нам листовки, мы их расклеили. Руководство об этом узнало и дало чертей хлопцам! Сказали: "Вы знаете, что вы сделали? Вы могли провалить всю луцкую явку!" И больше нам такого вообще не давали - таких поручений, чтобы мы где-то засвечивались. Могли же нас поймать. Но надо было это задание по расклейке выполнить, и мы его выполнили. Это задание нам дал "Петро", надрайонный руководитель СБ ОУН. Они погибли в 1949 году в бункере в селе Хорохорин - он, "Юрко" и "Михайло". Я узнал об этом уже при независимой Украине, из книги "Бункеры Волыни".
И так я поработал шофером полгода, поссорился там на заводе, потому что меня хотели уволить, чтобы старого шофера поставить. Так они потом и сделали. По приказу меня уволили, походил я две недели, встретил механика с электростанции, он спрашивает:
- Что это ты ходишь?
- Да вот, выгнали меня с работы.
- Иди к нам на электростанцию шофером!
- Хорошо!
Пришел на электростанцию, пошел к директору, был такой Олефиренко. Он посмотрел права: "Я беру тебя". Пошел я шофером работать, возили мы торф на электростанцию, я директора возил на легковой машине. Короче говоря, понравился я им. И в 1949 году получаем мы ЗИС-150, новый. Дали его мне. Рядом строилась новая электростанция, а база снабжения находилась во Львове - "Главэнерго". И каждую неделю я по два раза на Львов гонял. Хлопцы говорят: "Вот молодец, как устроился! Имеешь со Львовом связь!" Когда я должен был ехать, приходили ко мне хлопцы по паролю. Они имели справки из сельсовета, и я их вез на Львов, по дороге еще брал пассажиров, сколько влезет. Как во Львов приехал - хлопцы ушли. "Дубовой" со мной не ездил - ездили другие, я их не знал, в гражданском приходили. Их немного было, по три-четыре человека я перевозил. И еще я во Львове кое-что закупал для подполья. У нас там жил родственник, который сапожничал и закупал мне то шкуры, то еще что-нибудь. Я приезжаю, у него переночевал, забрал все это, приехал домой, купленное или на Копачевку отправил, или у себя держу. Пару раз ко мне гонцы приходили, забирали. Так я работал со Львовом. А отец имел с Ровенщиной дело, но я в его дело не лез, а он не лез в мое. Когда наших родственников повыселяли с Холмщины, то отец моего отца, мой дед Прокофий Костюк, поселился возле села Гурбы. И отец брал в торбы литературу, лекарства и нес туда, а там это все как-то передавалось. И это все продолжалось до 1950 года. А брат, когда работал в типографии, то шрифт набирал, набирал, каждый день горсточку взял - уже есть. Неделя проходит - пару килограммов набралось. И передавал нашим. Вот такую мы делали работу. По базарам мы не ходили, чтобы не засвечиваться, у нас была явочная квартира, туда приходили наши люди.
Я часто ходил на связь - здесь в Луцке ходил, по ночам. Обменный пункт у нас находился на кладбище возле Гнидавы - тогда это было пригородное село, а сейчас район Луцка. На этом кладбище стоял большой старый памятник, а в нем тайничок, там мы обменивались грипсами. Еще пару раз я выходил с грипсом в назначенное место. Грипс маленький - бумага от сигаретки, а на ней все цифрами записано. Когда нес, то держал его во рту - если что-то не так, то можно его проглотить. Это было очень опасно, идешь и не знаешь, кто в тебя пулю пустит - свои или чужие. Засады кругом! Иду в рожь, во ржи в определенном месте назначена встреча. Приходишь - там хлопцы ждут. Оружия я не имел, нельзя брать с собой такие вещи. Иногда брал чекушку водки - налил себе в лицо, притворился пьяным и идешь. А об оружии "Дубовой" мне сказал: "Н-е-е-т, нельзя иметь оружие!" И оно мне не было нужно. А держать язык за зубами приходилось обязательно. Я больше трех лет дружил с девушкой, и она обо мне ничего не знала. Я никому ни слова не говорил, даже отцу!