Молодая женщина смущенно предъявила кольцо Дали. Он водрузил на нос очки и сделал вид, что внимательно его рассматривает. Он раскритиковал его совершенно. Все это было проделано, чтобы напомнить Занаку об афише Дали и Ракель Велтш, которую тот так и не использовал в своем фильме, хотя и заплатил за нее 50 000 долларов, затребованных Дали. Последний, посмеиваясь, наблюдал, воспользуются ею или нет.
Занак не бросил на меня ни единого взгляда. Однако по части туалета и макияжа я превзошла себя и даже надушилась новыми духами, гораздо более возбуждающими и сладкими, чем прежние. Они назывались "Гардения джунглей". Все по полной программе!
На следующий день мне позвонил Дали и сказал, что наш вчерашний сотрапезник "хочет кое-что сделать". Мэтр даже послал меня в студию, сделать пару фотографий. Я вернулась с целой кипой. Профессиональный фотограф сделал множество моих снимков: в профиль, с распущенными волосами и так далее, и тому подобное…
- Господин Занак посмотрит фотографии завтра и вам перезвонит. - сказал мне мэтр.
Я не придала этому особого значения. Однако Занак мне позвонил и любезно попросил прийти к нему в отель "Плаза", чтобы обсудить фотографии. Я бы предпочла его бюро, но поскольку он знал, что я подруга Дали, я была спокойна.
Он сам открыл мне дверь, с сигарой в руке и в домашнем халате… дружески поприветствовал и предложил войти.
Это была великолепная спальня… с закрытыми окнами, спущенными шторами, полутемная и с расстеленной кроватью. Ситуация абсолютно прояснилась, когда появилась Женевьева в неглиже. Я выскочила из спальни в гостиную и закричала: "Разве мы не должны были обсудить мои фото, господин Занак?"
- Они будут лучше смотреться отсюда, - ответил он, уже из гостиной. - Ну же, малышка. Вы же уже большая… Моей подружке вы понравились. Мы посмотрим фотографии… в свое время. Там есть очень интересные…
Я хотела теперь только одного: поскорее выбраться из этой западни. Я стала двигаться к дверям, бормоча: "…должна уйти… Меня ждет Дали. Пришлите фотографии в "Сан-Режис", Дали мне передаст. Прощойте!"
Когда я рассказала об этом плачевном эпизоде мэтру, он пришел в ужасный гнев:
- Ну и свинья! Никогда не продам ему ни одной картины! Он их недостоин! Они слишком хороши для него! Оскорбив вас, он оскорбил меня! Я Божественный Дали, а не какой-нибудь бесстыдный голодранец! Я больше не желаю его видеть!
Занак понял свой промах и позвонил Дали, оправдываясь тем, что не знал, кто я такая. Дали устроил ему разнос.
Как и было договорено, мы пообедали в "Лютеции" с Дирингом, которого Гала нашла миленьким, но не больше. Дали заметил, что у моего друга плохая кожа, и воспринял его без большого интереса. А я провела с ним ночь в "Винслоу", после дискотеки в "Сальвейшн". Он казался нежным и ранимым, единственным в своем роде, и умилял меня. Он напомнил мне Тару. Диринг настаивал на том, чтобы мы жили вместе, поговаривал о браке. Он решил заказать для нас номер в отеле "Дель Монико" на Парк авеню, который мы собирались обставить вместе. Я была в восторге от того, что мы вместе ходили по магазинам и скупали ситцевые подушечки, коврики, шторы, свечи, а потом целый день обустраивали наше гнездышко, переделывая спальню и гостиную по своему вкусу. Диринг заказал в номер великолепный ужин, и мы провели замечательный вечер. Он собирался уехать со мной в Лондон, мы решили вместе побывать у Дали в Испании и пожениться в Провансе или в Италии.
Вдруг посреди ночи позвонила из Лос-Анджелеса законная жена Диринга, наконец-то напавшая на его след… Ошеломленная, я вынуждена была присутствовать при жуткой семейной сцене. Диринг вопил, оскорблял свою жену и, повесив трубку, принялся крушить все вокруг. Я закрылась в ванной. Он вышел из отеля, куда вернулся на рассвете вместе с огромной негритянкой. По-видимому, оба они перед тем приняли изрядную дозу наркотиков. Едва войдя в номер, они рухнули на постель.
Я собрала свой чемодан и отправилась прямо в "Сан-Режис". Из холла я позвонила Дали. Явно встревожившись, он позвал к трубке Галу, которой я все рассказала в подробностях. Она была великолепна. Насколько Дали был беспомощен в подобных случаях, настолько Гала умела найти нужные слова. Она меня утешила и мгновенно разработала план действий:
- Вы вернетесь в Лондон. Нью-Йорк вам не подходит. Мы с Дали вас очень любим, вы знаете. Не сомневайтесь, он вас ценит. Скоро он будет нуждаться в вас. Быть может, я не всегда смогу быть с ним…
Она купила мне билет на самолет. Я собиралась улететь в тот же вечер. До самолета я должна была осушить слезы и забыть этого дебила Диринга, который, впрочем, как только проснулся, позвонил в "Сан-Режис", подозревая, что я укрылась у Дали. Гала говорила с ним сурово, предложив ему сначала перестать употреблять наркотики, а потом уже меня искать. Он готов был пообещать все, что угодно. Он был огорчен и хотел со мной поговорить. Дали увел меня обедать к Орсини. Мэтр разговаривал со мной нежно, как отец. Если я действительно люблю этого парня, я должна хорошенько подумать и решить, смогу ли я принять его таким, какой он есть.
После обеда он отвез меня в "Клойстер", замок, где находился знаменитый гобелен "Дама с единорогом". В течение долгой поездки на машине он не вспоминал о Диринге. Мало-помалу его голос и теплые слова вывели меня из тяжелого сна, в котором я жила со дня моего прибытия в Нью-Йорк. В тот же вечер я вылетела в Лондон, ни о чем ни жалея.
Глава 12
"Из-за моего лицемерия я веду себя, как настоящий джентльмен. И если люди рядом со мной болеют, я посылаю им лекарства, врача и так далее, и тому подобное… Однажды я встретил молодую девушку, наркоманку, она могла умереть. Однако она была необыкновенно красива, и я подумал, что если бы она к тому же еще и ослепла, это было бы сногсшибательно… Но такие мысли не помешали мне позвонить к самому выдающемуся испанскому окулисту, который приехал ее лечить. Я был безупречен, но в глубине души я предпочел бы, чтобы она больше страдала".
Дали
Я вновь обрела Лондон и моих друзей. Я привезла им портмоне со статуей Свободы, набивные tee-chirts, дешевые почтовые карточки. Я нашла трехмерные репродукции Христа, которые создавали видимость того, что Христос открывает или закрывает глаза. Когда я показала репродукции Дали, он вскричал:
- Вы привезли мне третье измерение! То, что я искал всегда!
Потом он добавил, обращаясь к Капитану:
- Мне сейчас же нужен адрес тех людей, которые производят эти фотографии, но только объемные.
Мои нью-йоркские заблуждения побудили меня заняться самоуничижением. Я остригла волосы в каре и носила теперь только длинное шерстяное платье ржавого цвета. Когда мы с Дали встретились в Париже, я находилась в настоящем духовном кризисе. Ночные кабачки не интересовали меня больше, я перестала краситься, моду я теперь воспринимала, как бесполезное занятие, и решила серьезно заняться живописью.
Дали, исходя из принципа, что клин клином вышибают, приготовил для меня полный набор всевозможных женихов, начиная от одного танцовщика, выступавшего обнаженным в "Фоли Пигаль", до декоратора Жака Гранжа. Но я упивалась своими разочарованиями, мне были противны люди, которых я посещала, мне надоели наркотики, и я вынуждена была признать их разрушительное действие. Дали был прав, когда захотел прочистить мне мозги и выветрить из них всю эту дребедень, состоявшую из плохо усвоенной восточной философии. Мир не изменился. Чтобы бороться против установившейся системы, нужно было иметь деньги и власть, составляющие, благодаря которым Дали сходила с рук его эксцентричность. "Его богема" была хорошо организована и структурирована. Гениальность Дали вынуждала общество закрывать глаза на все его экстравагантные выходки. Его отлучили от церкви после появления "Андалузского пса" и "Золотого века". Теперь он был принят в Ватикане и иллюстрировал Библию. В 20 лет он отказался обрезать себе волосы и оскорблял буржуазию? Сейчас он обедал с Ротшильдами и рисовал портреты матрон-миллиардерш. Неужели он продался? Предал ли он сюрреалистское движение, как его обвиняли? Да, он не принял обет бедности, но прекрасно понял, что можно воплощать в жизнь свои бредовые идеи, не умирая при этом с голоду. Благодаря Гале он накопил много денег, что позволило ему "кретинизировать" слабых и сильных мира сего. Он не устраивал голодовок, он не танцевал на улицах, чтобы его услышали, - он просто терпеливо работал, чтобы навязать себя миру.
Я же продолжала посещать молодых праздных англичан, этих ряженых, слонявшихся по улицам в надежде, что мир изменится сам собой. Я просто теряла время. Колоться означало только прятаться от проблем. Нечто вроде мазохизма толкало меня на невероятные романы, заранее обреченные на неуспех. Тара, Алексис, Брюс или Диринг никогда не были способны сделать меня счастливой. Только Дали мог удовлетворить мою жажду нежности и дать мне интеллектуальное могущество, которого я так искала. Мэтр был все великолепнее, и я находила моих друзей все посредственнее.
Весной Дали был приглашен на Елисейские поля президентом Помпиду, очень любившим людей искусства. На этом вечере, организованном мадам Альфан, Дали преподнес президенту республики маску Наполеона, составленную из носорожьих рогов. В этот день мэтр был великолепен в самом красивом из своих костюмов, с булавкой Альфонса XIII на галстуке и с Большим Крестом Изабеллы Католической в петлице. Ему хотели предложить орден Почетного Легиона, но он мог принять только орден, равный Большому Кресту Изабеллы Католической. Ему, конечно, следовало бы дать Большой Крест Почетного Легиона, но власти все еще колебались.
Светские рауты в это краткое пребывание в Париже не произвели на меня никакого впечатления. Была инагурация дома Ирана на Елисейских полях, где мы ели икру, ужин у Поля-Луи Веллера, замечательный обед с Коко Шанель, жизнерадостность и пылкость которой заткнули рот всем, даже Дали.
Я с нетерпением ждала лета, чтобы оказаться в Кадакесе. Мне надоела фривольность окружения Дали. Это сблизило меня с Галой, которая после эпизода с Дирингом была весьма любезна со мной. Она тоже ненавидела Париж, хотела поскорей очутиться в Испании и делала все, чтобы сократить наше пребывание здесь. Она специально кашляла, заходя в прокуренную посетителями гостиную, и находила все рестораны слишком дорогими.
Однажды Дали на цыпочках подошел к нам с Галой, когда мы беседовали по душам, и несколько минут довольно нас созерцал. Он сказал нам потом, что ему доставило необыкновенное удовольствие видеть нас в мире и согласии и, более того, откровенничающими друг с другом. Он решил, что для того, чтобы я снова обрела радость жизни, нужно подарить мне талисман, и это непременно должен был быть карбункул, камень огненного цвета, описанный в древних рукописях. Ювелиры-консультанты никогда о таком не слышали. Это не рубин, быть может, сорт граната, найденного в Азии? Дали знал, что со стороны матери у меня имеются русскомонгольские корни, и мысль о знаменитом камне Чингиз-хана его соблазнила. В итоге он решил, что разгадку нужно искать во дворце Изобретений. Все минералы, которые только можно себе представить, были собраны там. Быть может, там есть какой-нибудь карбункул. В каталоге мы нашли сведения о том, что наш загадочный карбункул мог оказаться гранатом из Шри-Ланки, называвшимся Гранат альмандин. От альмандина до Аманды всего один шаг. Оставалось только найти этот полудрагоценный камень. Мы обрыскали все ювелирные магазины и все лавочки с редкими драгоценностями - мой талисман был неуловим. Эта игра меня развлекла, хотя я догадывалась, что она была только предлогом, чтобы вытащить меня из моего сплина. Сплин этот сопровождался увлечением мистикой. После того, как я принесла в жертву свои волосы, я стала искать духовной пищи. Дали покупал для меня книги Франциско Кеведо и святой Терезы Авильской. "Я умираю, не умирая", - сетовала она. Это было мне близко.
Я вернулась в Лондон и попала из огня да в полымя. Брайан Джонс, бывший гитарист из "Роллинг Стоунз", принялся мне звонить. Я потеряла его из виду, но замечала в прессе сообщения о его бесконечных столкновениях с властью, историях с наркотиками, об отцовстве, которое он оспаривал. В группе его сменил новый гитарист, и он в одиночку отправился в Атласские горы изучать марокканскую музыку. Я увидела его у фотографа Дэвида Бэйли, который жил с моей подругой, Пенелопой Три. Брайан купил дом с бассейном в окрестностях Лондона и говорил, что сумел возвыситься над своими неприятностями.
Мы с ним несколько раз ужинали на Челтенхэм Террас. Теперь у него не было постоянной подруги, и он казался искренним в своей жажде нежности. Жить в деревне было для него выгодно, потому что в Лондоне он не умел противостоять нездоровой прелести кабаков и проводил ночи в Спикеси, месте тусовки музыкантов, в поисках компании на ночь. Брайан клялся мне всеми богами, что перестанет колоться, что снова будет играть, теперь уже в собственной группе, что отомстит Мику Джаггеру, что все для него снова обернется хорошо. У него был такой трогательный, такой побитый вид, что несколько раз я оставляла его у себя на ночь. Он плохо спал и дышал с трудом, потому что страдал астмой и всегда носил с собой маленький ингалятор, с помощью которого прочищал себе дыхательные пути. Иногда он просыпался в поту, ему снились кошмары. Он не помнил, где находится, и лепетал: - Где я? В Нью-Йорке?
Я должна была его успокаивать. Когда он стал собираться уходить, я одолжила ему фен для волос, чтобы уложить его челку, спадавшую на глаза.
Однажды вечером он повел меня к "Аннабель", чтобы присутствовать на концерте Тины Тернер, американской певицы, которую он обожал. Но у Брайана не было галстука, и швейцар нас не пускал. Произошла отвратительная сцена у двери: Брайан ревел, что он из "Роллинг Стоунз" и что он должен сейчас же войти. После жаркой перепалки (нам помогло только вмешательство директора заведения) мы все-таки вошли и уселись за лучший столик около эстрады. Но, как только спектакль начался, Брайан, смешавший снотворное с алкоголем, уснул сном младенца. Мне пришлось тащить его до машины с помощью презрительно улыбавшегося швейцара.
Брайан предложил мне провести несколько дней у него, около бассейна. Он собирался вечером послать за мной свой голубой "Роллс". В тот же день близнецы, решившие провести июль в Марбелье и, что было несколько необычным, в компании великолепной брюнетки Жозе, предложили мне улететь с ними вечерним рейсом. Мы замечательно повеселимся вчетвером в Марбелье, у Жозе там куча друзей, а потом я смогу отправиться в Кадакес. Я провела день в раздумьях: Брайан или Марбелье, пережевывание старого, гитарист-неудачник, друг Тары, или новые места и люди, Андалузия.
Вечером за мной приехал "Роллс" Брайана. Брайан ждал меня у себя, к нему пришли друзья послушать записи, сделанные в Марокко. Это был тот самый шофер, который отвозил меня на суд три года назад. С ним было связано слишком много неприятных воспоминаний. Я попросила его отвезти меня в аэропорт. Несколькими часами позже мы приземлились в солнечной Малаге, я была счастлива, потому что перевернула еще одну страницу моей жизни. На другой день я услышала по радио, что Брайан Джонс утонул этой ночью.
После замкнутых и диких каталонцев я с радостью ощутила шарм и беспечность андалузцев из Марбелье. Здесь любили побродить по цветущим белым улочкам и жили в ритм с песней гитаны. Я лучше понимала теперь жизнерадостный характер Людовика XIV, у которой, кстати, была чудесная вилла в Торремолиносе, в нескольких километрах от Марбелье. Она пригласила меня к себе. Она вела тихую мирную жизнь, с ней жили ее три дочери, удачно вышедшие замуж, эта семья воспринимала все легко и надо всем смеялась. Конечно, мы много говорили о Дали, иначе и быть не могло. Людовик XIV была более светской особой, чем я, и поэтому гораздо легче приспосабливалась к постоянной пестроте и путанице гостиной в "Мерисе". Более того, эта чехарда ее развлекала. Ее роль Короля-Солнца сделала ее популярной, и она даже слишком серьезно ее воспринимала, хотя, конечно, ей совсем не нравилось предъявлять каждому новому посетителю свой профиль, когда мэтр говорил: "Взгляните, она вылитый Людовик XIV, этот бурбонский нос, эти завитые волосы. Не правда ли, похоже?"
Когда я покидала этот гостеприимный дом ради Кадакеса, моя хозяйка собиралась в Мадрид, но пообещала мне провести несколько дней с нами, может быть, в Барселоне, в сентябре, во время праздника Merced. В тот год Гала уезжала в Грецию, она должна была добраться до Италии на машине, потом на корабле пересечь Адриатику. Перед отъездом она дала мне несколько советов по поводу того, как обходиться с Дали.
Это было уже третье по счету лето, когда я останавливалась в отеле "Порт-Льигат", и даже в той же самой спальне. Но Гала дала соответствующие указания, и меня поселили в помещении для ее друзей, которое она называла своим бараком, обширных апартаментах из двух комнат с камином и ванной, на первом этаже дома Дали. Вход был отдельным и соседствовал с высоким кипарисом, проросшим сквозь прогнившую лодку. Дали дал мне понять, что это было исключение, поскольку у Галы было заведено никогда не поселять друзей в их доме. Она очень ценила этот барак и часто удалялась сюда, чтобы разбирать бумаги или писать. Старый шкаф был забит платьями и костюмами, которые Дали и Гала никогда не носили, но которые тщательно сохранялись, потому что Дали на этом настаивал. Я нашла там великолепный белый костюм клоуна, усыпанный серебряными блестками, который Дали решил вновь пустить в оборот.
На нем был именно этот костюм, когда он встретил меня утром на террасе сада, спускающейся к морю. Мэтр сверкал как солнце. Он протянул мне алую розу, которую только что сорвал: "No la tocas mas que asi es la rosa", - сказал он. ("Не касайся ее, потому что эта роза так прекрасна, что ее трудно сделать еще прекраснее"). Он обнял меня и "проверил" мой нос.
- Вы держите нос по ветру, это уже лучше, чем в Париже. Вы нашли карбункул?
Я его и не искала, но стала носить в качестве талисмана серебристый бубенчик, который легко позвякивал при каждом моем движении. Дали повертел его в руках: - Какая прелесть! Это же cascaballet, моя детская погремушка. По-каталонски она называется cascaballet de plata. Ну, малышка Аманда, этим летом вы останетесь довольны! Сначала мы пойдем снимать кино.