То, что Нуреев не планировал заранее свой побег, подтверждает своим рассказом и Клара Сент: "В последний вечер, после представления "Баядерки", мы вышли вместе с Клер Мотт. Рудольф не хотел спать этой ночью. Хотел бродить по Парижу. Не помню уже, где мы поужинали, зато помню, что долго гуляли по мостам через Сену. Клер в конце концов не выдержала и отправилась домой, и я осталась с ним одна. Около четырех утра я отвела его в его отель. Мы попрощались, и я напомнила, что скоро нам предстоит встреча в Лондоне. Руди сказал, что мечтает о Лондоне".
- Может быть, я вижу Париж в последний раз, - произнес он со вздохом.
О его нежелании остаться на Западе свидетельствует и Жанин Ринге. Однажды в Париже Рудольф сел рядом с ней и тихо сказал ей на ухо:
- Здесь есть люди, которые советуют мне остаться. Что вы об этом думаете?
Жанин побледнела, и, посмотрев на француженку, Нуреев успокоил ее:
- Не волнуйтесь! Я никогда не уйду из Кировского…
Одна из партнерш Нуреева в Кировском театре, Алла Осипенко, позднее рассказывала: "Тогда в Париже я оказалась случайной свидетельницей его мыслей и желаний. Он мечтал вернуться в Ленинград и станцевать "Легенду о любви", которую не станцевал из-за глупого конфликта с Ю.Н. Григоровичем. А начинал он с репетиций со мной, и по тем малым встречам можно предположить, что его участие в этом спектакле стало бы выдающимся явлением в Кировском балете".
"У меня никогда не хватило бы мужества остаться на Западе, если бы меня не вынудили", - признался Нуреев в одном из своих интервью.
Нет оснований не верить ему в этом.
Началась провалившаяся операция 15 июня 1961 года, когда в посольство СССР во Франции вызвали директора Кировского театра Георгия Коркина и сотрудника КГБ Виталия Стрижевского.
Вот что рассказывал об этом сам Коркин впоследствии: "Гастроли в Париже заканчивались 15 июня, а 16 утром мы должны были вылететь в Лондон. И вдруг в последний день пребывания во Франции ни свет ни заря меня вызвали в посольство. Именно вызвали, а не пригласили! Вместе со мной затребовали и Стрижевского. Примчались, ждем… Я-то думал, что будут хвалить за успешные выступления, а нам объявили, что есть решение Москвы (именно так и сказали - Москвы, а не министра культуры или кого-либо еще) о немедленном откомандировании Рудольфа Нуреева в Советский Союз. Я пытался возражать, говорил, что Нуреев блестяще танцевал в Париже, что о нем писали все французские газеты, что его с нетерпением ждут в Лондоне, что его отсутствие скажется на выступлениях всей труппы, но мне в категорической форме заявили, что это решение окончательное и обсуждению не подлежит. Мне было предложено объявить об этом решении в аэропорту, в тот момент, когда вся труппа будет проходить паспортный контроль перед посадкой на лондонский самолет. Я считал, что это неразумно, что это не только повергнет в шок самого Нуреева, но и может вызвать международный скандал - ведь вокруг огромное количество иностранцев, и мы не в Шереметьево, а в Ле Бурже. Но меня никто не слушал.
Рудольф Нуриев в Париже сразу же после бегства из СССР
"Я вступал в новую жизнь почти таким же нагим, каким родился. Багаж улетел в Лондон. В нем остались мои самые дорогие земные сокровища: коллекция балетных туфель и трико, которые я покупал везде, где танцевал - в России, Германии, Австрии, Болгарии, Египте. Эти потери я никогда не смогу восстановить". (Рудольф Нуреев)
Рано утром вся труппа отправила свой багаж на лондонский рейс, среди прочих были и чемоданы Нуреева. В них, кстати, ничего не было, кроме театральных костюмов и… игрушек. Да-да, детских игрушек! Судя по всему, в родительском доме их не хватало, и теперь Рудольф восполнял для себя этот недостаток.
Перед выходом на летное поле я вызвал Нуреева из очереди и сказал, что его срочно отзывают в Москву для участия в очень важном концерте. С ним летит один из администраторов, переводчица и двое рабочих сцены. "Этого не может быть!" - воскликнул Нуреев. Ему сразу сделалось плохо, он сильно побледнел, ослаб и едва не упал. Подбежали наши люди, стали его успокаивать, станцуешь, мол, в Москве и прилетишь в Лондон, но Нуреев, казалось, ничего не слышал".
Несколько иную версию происходящего изложил сам танцовщик в своей "Автобиографии":
"В это время труппа начала посадку на самолет, а ко мне подошел Сергеев и, улыбаясь, сказал: "Рудик, ты сейчас с нами не поедешь, ты догонишь нас через пару дней в Лондоне". Мое сердце остановилось. Он продолжал: "Ты должен танцевать завтра в Кремле, мы только что получили об этом телеграмму из Москвы. Поэтому мы сейчас тебя покинем, а через два часа ты вылетишь на ТУ". Я почувствовал, как кровь отхлынула у меня от лица. Танцевать в Кремле! Это было правдоподобно, но я знал, что в действительности - это результат трехлетней кампании против меня. Я слишком хорошо чувствовал его приближение. Я точно знал, где я нахожусь, и я знал так же, что означает вызов в Москву. Никогда вновь не ездить за границу. Навсегда потерять место ведущего танцовщика, которое я имел бы через несколько лет. Я был обречен на полную безвестность. Для меня это было равносильно самоубийству".
Рудольф сказал Сергееву, что должен пойти попрощаться с другими танцовщиками. Подойдя к ним, рассказал о решении отправить его в Москву. Для каждого это явилось неожиданностью, но все понимали, что это значит. Многие балерины, даже те, которые всегда откровенно не любили Рудольфа, заплакали. Он знал, что людей театра легко растрогать, но тем не менее был удивлен, что они проявили столько чувства и тепла. Они убеждали юношу вернуться, не поднимая шума, и клятвенно обещали, что по прибытии в Лондон сразу же пойдут в Советское посольство.
- Ты увидишь, они поймут, и ты сразу же прилетишь в Лондон. Отправляйся в Москву, не делай глупостей. Ты навредишь себе навсегда, если что-нибудь предпримешь.
"Да-да, его состояние было близко к обморочному, - рассказывал Виталий Стрижевский следователю. - Потом он пришел в себя, говорил, что не хочет в Москву, что хочет быть с труппой и должен выступать в Лондоне. Мы просили его взять себя в руки, понять, что Москва есть Москва и мы ничего сделать не можем, что концерт в столице очень представительный, что билет на рейс Москва - Лондон для него уже заказан… На какое-то мгновение он в это поверил, стал сетовать, что его костюмы улетают в Лондон и в Москве не в чем будет танцевать. Тем временем заканчивалась посадка на лондонский самолет, и Нуреев попросил разрешения попрощаться с труппой. Вместе с работником посольства Романовым я проводил его к самолету, он со всеми тепло попрощался - и мы вернулись в зал ожидания. В мою задачу входило обеспечить посадку Нуреева в самолет Аэрофлота, а потом догонять труппу.
Мы зашли в кафе, заказали кофе, но Нуреев от него отказался. Он был страшно взвинчен и нервозен, поэтому мы не спускали с него глаз. И вдруг в кафе появилась Клара Сент!".
Поясняя следователю, кто такая Клара Сент, Стрижевский поведал, что делал Рудольфу замечания, просил не пропадать по ночам и прекратить общение с сомнительными личностями. На что танцовщик отвечал, что лучше вообще не жить, чем жить по регламенту.
Следователей очень интересовало, что это за сомнительные личности, из-за лишения общения с которыми Нуреев готов был покончить жизнь самоубийством. Ответить на этот вопрос не смогли ни главный художник театра Симон Вирсаладзе, ни заведующий балетной труппой Владимир Фидлер, ни главный администратор Александр Грудзинский. Неожиданно все прояснила одна из партнерш Нуреева в Кировском, известная балерина Алла Осипенко.
- Хочу подчеркнуть, - сказала она на допросе, - что Нуреев был только моим партнером и никаких личных отношений у меня с ним не было… Да и не могло быть, - добавила она после паузы. - Не могу не отметить, что за дерзость, грубость и зазнайство в коллективе его не уважали. Хамил он буквально всем. Авторитетов для него не существовало, Нуреев знал, что он талантливый и одаренный танцовщик. Знал и беззастенчиво этим пользовался, считая себя незаменимым. Однажды он даже нахамил постановщику "Легенды о любви" Юрию Григоровичу, и тот снял его со спектакля.
Дав эту исчерпывающую характеристику коллеге, Осиленко поспешила добавить:
- Точно так же он вел себя и в Париже: из-за съемок в рекламном ролике не постеснялся сорвать очень важную репетицию со мной. В гостинице мы его почти не видели - все время где-то пропадал. Очень скоро мы узнали, где именно: среди его поклонников было много лиц с отклонениями от норм, то есть гомосексуалистов.
А ведь во время парижских гастролей Алла Осипенко была не только партнершей Нуреева: она продолжала считаться его другом. Рудольф брал ее на прогулки по Парижу и на встречи с французскими солистами.
"Мое мнение - его вынудили на этот поступок, - рассказывала она годы спустя. - Я тогда осталась без партнера, и надо было срочно вводить Юрия Соловьева прямо в Лондоне, куда мы вылетели из Парижа. Потом Нуреев был уже руководителем парижской Оперы, он пригласил меня быть педагогом и вспомнил, что сбежал в день моего рождения. В этот вечер в свой дом Нуреев собрал всех, кто был свидетелем тех давних дней. Он жил напротив Лувра на набережной Вольтера. Когда я вошла, увидела анфиладу комнат. Их было всего две, но они преогромнейшие, и где-то далеко впереди сидел за клавесином Нуреев и музицировал. Его дом был обставлен очень красивыми вещами, и он чрезвычайно вписывался в него. Когда я вошла, Рудик даже не слышал: он весь был погружен в музыку, которую играл. Тогда для меня открылся его внутренний мир. Нуреев оставался в памяти скорее таким дерзким, резким, каким он и был на самом деле. Но Рудик за клавесином в самом конце анфилады был совершенно другим. И еще я хотела бы заметить. Видите ли, говорят, что Нуреев был солист-одиночка. Это так. Но я хочу сказать: если он относился к человеку с уважением, то он платил ему сторицей. Я никогда не осуждала Нуреева, наоборот, помогала, как могла, чем могла его сестре, занималась с его племянницей. Нуреев очень ценил тех, кто его не предал".
"Иногда в жизни приходится принимать решения, подобные молнии, гораздо быстрее, чем можно подумать. Я понимал это, еще танцуя, когда что-нибудь на сцене шло не так. Это же я почувствовал, когда стоял на аэродроме Бурже в тени огромного самолета ТУ, который должен был вернуть меня в Москву Его большие крылья нависали надо мной, как руки злого волшебника из "Лебединого озера". Должен ли я подчиниться и максимально извлечь выгоды из этого? Или подобно героине балета я должен был воспротивиться приказу и сделать опасную, возможно, роковую попытку к свободе?"
Тогда, в июне 1961-го, события в Ле Бурже развивались стремительно и, что самое главное, не соответствуя никакому сценарию.
- Меня отправляют обратно в Москву, - прошептал Рудольф своему новому приятелю, танцовщику Парижской оперы Пьеру Лакотту. - Я не еду в Лондон! Все! Со мной покончено! Помоги мне, или я убью себя!
Только лишь один Лакотт знал в то утро, что в кармане нуреевского пиджака лежали острые ножницы…
В это время труппа Кировского театра уже погрузилась в самолет, летящий в Лондон. Последней по трапу поднималась Алла Осипенко. Позднее она рассказывала о том, что Нуреев смотрел на улетающую труппу и плакал. Многие годы балерина не могла забыть его взгляд в сторону самолета, улетавшего из Франции в Лондон, - тоскливый, кричащий о помощи…
Рудольф судорожно цеплялся за одежду Лакотта, не отпуская его от себя.
- Я не смогу тебе помочь, если останусь стоять с тобой! - увещевал его француз.
- Если тебя здесь не будет, - рыдал Рудольф, - меня уведут в другую комнату и больше не выпустят к вам! Они только и ждут, чтобы я остался один!
Лакотт спешно пытался что-нибудь придумать. До отлета в Москву оставалось два часа… "Я никогда никого не видел в таком состоянии, - напишет он позднее. - Я подумал, что все это принимает невероятно театральные размеры".
Единственным выходом, который виделся в тот момент Лакотту, было призвать на помощь Клару Сент. Почему все то, что в итоге сделала слабая женщина, не смог сделать он сам, неизвестно. Видимо, просто-напросто растерялся…
По просьбе Лакотта один из танцовщиков "Гранд-опера" позвонил Кларе и кратко обрисовал ей ситуацию. Уже через двадцать минут француженка появилась в аэропорту. Она сразу же увидела понурого Рудольфа, сидящего в баре между двумя "крупными мужчинами…". (До этого она полагала, что такие могут встречаться только в кино.)
- Я хочу остаться здесь, - сказал ей Рудольф. - Пожалуйста, помоги мне!
- Ты уверен? - переспросила Клара.
- Да, - тихо сказал он.
Клара вернулась к их общим друзьям и сообщила, что Рудольф просит о помощи.
- Что ты! - закричали на нее. - Не вмешивайся! Это очень опасно! Все, что происходит, ужасно, но мы ничего не можем сделать!
Очевидно, французские танцовщики всерьез опасались, что эта история может как-то отразиться на их карьере.
Поняв, что только теряет драгоценное время, Клара решительно направилась к комнате с табличкой "Полиция аэропорта".
- Там внизу в баре сидит русский танцовщик, - сказала она полицейским. - Он хочет остаться во Франции.
- Вы уверены, что он просто танцовщик? Не ученый ли он? - спросили ее.
- Он великий танцовщик! - подтвердила Клара.
- Мы не сможем к нему подойти, он должен сам к нам обратиться, - сказали полицейские.
Они пообещали спуститься в бар и сесть у стойки - это было пока все, чем они могли помочь. Полицейские, одетые в штатское, вполне могли сойти за обычных пассажиров, поджидающих самолет. Рудольфу предстояло сделать только несколько шагов по направлению к ним…
"Сергеев и труппа улетели в Лондон. Второй русский уполномоченный остался один. Когда он увидел Клару возвращавшуюся с двумя французскими полицейскими, он моментально начал действовать. Быстро осмотрев весь зал, он нашел меня за колонной, пытался схватить и затащить в маленькую комнату где, как я знал, находились русские пилоты, пережидая время до отправления ТУ Не знаю, сумел бы я ускользнуть, если бы ему удалось сделать это. В это время в зале было много народа, и он явно боялся публичного скандала. Я воспользовался этим преимуществом и вернулся в бар так, чтобы Клара заметила меня. Я увидел ее на другом конце бара, странно, но я запомнил его название - "Крылатый бар" - и я бросился к ней. Клара спокойно предложила мне прежде всего выпить чашечку кофе. Я посмотрел на нее и стоящих неподалеку двух французских полицейских. Мне все казалось, как в тумане. Я чувствовал желание убежать, однако в течение секунды, которая показалась мне вечностью, мои мускулы стали такими тяжелыми, будто сделанными из свинца. Я подумал, что никогда не смогу сдвинуться с места…"
И хитроумная Клара вновь бросилась к нему прощаться.
- Как жаль, что ты уезжаешь! - закричала она, кидаясь к Рудольфу в объятия, и зашептала: - Видишь тех мужчин в баре? Твоя задача добраться до них и сказать: я хочу остаться во Франции. Они тебя ждут…
"Я принял решение потому, что у меня не было другого выбора. И какие отрицательные последствия этого шага ни были бы, я не жалею об этом", - писал в своей "Автобиографии" Нуреев.
Танцовщик вырвался из круга своих соотечественников и совершил один из своих знаменитых прыжков, приземлившись прямо в объятия блюстителей порядка Франции:
- I want to stay here! (Я хочу остаться здесь!)
Позже репортеры назовут это "прыжком к свободе".
Рудольфа отвели в одно из помещений аэропорта. Отсюда было два выхода: один - к трапу советского самолета, другой - к французской полиции. Он наедине, без чьего-либо давления извне должен решить, остаться ему во Франции или нет.
В комнату, где находился Нуреев, попытался войти первый секретарь посольства СССР во Франции Михаил Клейменов.
- Нуреев - советский гражданин, - слышался его голос. - Вы должны передать его мне.
- Но это Франция, мсье, и мсье Нуреев отдал себя под нашу защиту, - прозвучало в ответ.
- Тогда дайте мне возможность поговорить с ним, - настаивал Клейменов.
- Мсье Нуреев не хочет сейчас ни с кем разговаривать, - ответили ему.
Голос секретаря перешел в крик:
- Вы арестовали его! Это абсолютно незаконно…
По другим сведениям, ему все-таки разрешили поговорить с Рудольфом, и, выслушав его отказ вернуться в Россию, Клейменов ударил его по лицу. После этого уже его самого выдворили под руки за пределы комнаты, где находился Нуреев.
"Во время моего пребывания в Париже я чувствовал растущую угрозу Я был подобен птице, попавшей в сеть, и все больше в ней запутывался. Я знал - это был кризис.
Но птица должна летать. Я не видел ничего политического в необходимости для молодого артиста видеть мир, чтобы, сравнивая и усваивая, обогатить свое искусство новыми знаниями для пользы своей же страны. Птица должна летать, видеть сады своих соседей и то, что лежит за горами, чтобы затем, вернувшись, обогатить жизнь своих соотечественников рассказами о жизни других стран и расширить границы своего искусства. Когда я пытался это осуществлять, меня осудили и поспешно отозвали в Москву Мою жизненную программу назвали "безответственной", сопротивление уравнению и неподчинение - опасным индивидуализмом. Как часто я слышал этот упрек! Как много раз еще во время моего пребывания в школе, а позднее во время моей работы в Кировском театре мне говорили: "Нуреев, ваше присутствие оскверняет нашу атмосферу Вы - черное пятно на чистом теле нашей труппы".
- После того как Нуреев поговорил с Кларой, он вернулся к нам и присел на подлокотник кресла, - рассказывал на допросе В. Стрижевский. - Клара куда-то ушла, но вскоре снова вернулась. Нуреев опять подбежал к ней, о чем-то коротко поговорил, вернулся и как-то весь сжался. Я спросил, что с ним, почему на нем лица нет? Он молчал. А потом вдруг вскочил и быстро двинулся из кафе. Я - за ним. "Куда ты? - спросил я. - Вернись. Скоро самолет на Москву". Он пробормотал что-то нечленораздельное, из чего я понял только то, что он что-то решил.