Я стал готовиться к концерту. Но самое неприятное заключалось в том, что Елена Васильевна была нездорова, возникли непорядки с голосом. Непонятно было, как нам теперь заниматься. А до концерта надо еще спеть спектакли, потому что замены у нее нет.
Один раз мы встретились и что-то обсудили. Образцова почти не пела, так, немного и очень тихо. Мы просто кое-что обговорили. Заниматься, собственно говоря, было нельзя, потому что она была больна. Врач назначил ей какие-то процедуры. Спектакли срывать было нельзя, а концерт был объявлен и все билеты проданы.
Вообще в "Ла Скала" сольных концертов дается мало, в "Год Верди" (1978) было анонсировано семь концертов. Открывала серию юбилейных вечеров Ширли Верретт, потом шла Елена Образцова, затем Евгений Нестеренко, Виктория де лос Анхелес, Монтсеррат Кабалье, Фредерика фон Штаде, Илеана Котрубас.
"Ла Скала" я знал, конечно, по гастрольным спектаклям, которые итальянцы показывали в Москве в 1964 и 1974 годах. Но в зал "Скала" я попал впервые на концерте Ширли Верретт. Это было в понедельник, 23 января 1978 года, и этот концерт остался у меня в памяти на всю жизнь.
Роскошно изданная программа с гербом "Ла Скала", с юбилейным грифом, Ширли Верретт - американская певица, темнокожая, очень красивая женщина. Она при первом же появлении на сцене поразила меня своей красотой: правильные черты лица, замечательная фигура.
Я знал, что Верретт - выдающаяся исполнительница леди Макбет в опере Верди. В этой партии певица имела в "Скала" грандиозный успех. Ходили слухи, что гонорар, который она получает за леди Макбет, засекречен: эту баснословную сумму нельзя было называть вслух. Правда, Образцовой сказали, что если она споет Тоску, она получит столько же…
Программа Верретт включала три арии Генделя, пять романсов Рихарда Штрауса и в конце первого отделения знаменитый мотет Моцарта с "Аллилуйей" в конце. Во втором отделении она пела негритянские спиричуэлс, четыре романса Шоссона и арию Лии из оперы Дебюсси "Блудный сын". С первой же ноты я почувствовал, что передо мной певица очень высокого класса, поразили не столько красота голоса (она уступает большим сопрано в тембре), сколько вкус, звуковедение, владение голосом, манера держаться, артистизм, особая проникновенность и задушевность. Нельзя забыть, как Верретт исполнила романс "Караван" Шоссона, это была артистическая вершина. Должен сказать, к чести публики "Ла Скала", что она проявила тонкость и чуткость, а ведь многие вещи программы были отнюдь не шлягерами и воспринимались не так-то просто. Вещи, рассчитанные не на эффект, не на "ура", а приняты они были с энтузиазмом. Не надо забывать, что все это происходило в огромном, многоярусном театре с публикой, привыкшей к опере, живущей, по их собственному признанию, оперой. А слушали все, как зачарованные, с необычным вниманием. Концерт шел с нарастающим успехом. Я как музыкант получал большое удовольствие…
Но вдруг, когда начались бисы, произошло что-то невероятное. На бис Верретт стала петь оперные арии. И одним из первых бисовых номеров оказалась каватина Розины из "Севильского цирюльника". Аккомпаниатор Ричард Атнер сыграл вступление, и Верретт начала петь. Вдруг в зале возник шум, который все нарастал. Люди стали разговаривать между собой, вскрикивать, визжать, Верретт остановилась. Началась неразбериха. В зал вошли полицейские, кого-то стали выводить, крики усилились. Кто-то крикнул: "Тебе не место в Скала!" Верретт остановилась и крикнула в зал: "Porche! Пока вы не замолчите, я не уйду отсюда. Я буду стоять и ждать, пока вы не успокоитесь". Я ничего не мог понять, жуткий крик, просто ужас. Верретт стоит на сцене, я вижу, что она плачет. Но в конце концов все утихомирились. Я спросил своего соседа, в чем же было дело. "А вы слышали, в какой тональности она начала каватину?" - последовал вопрос. - "Да, в ми мажоре". - "А написано в фа мажоре, она же сопрано". Справедливости ради прибавлю, что когда Верретт начала злосчастную каватину в ми мажоре, голос ее изменился, тембрально это уже был другой, чужой голос. Оказывается, раньше Верретт пела как меццо-сопрано (в дальнейшем согласилась в "Ковент-Гардене" петь Далилу, и мне ее Далила совсем не понравилась). Но звездой она стала как сопрано и весь концерт в "Ла Скала" пела сопрановый репертуар. Каватина звучала не очень хорошо, спору нет, но все же певица, которая спела на таком уровне такую программу, уж никак не заслуживала такого взрыва возмущения!
Когда все успокоилось, Верретт продолжила свои бисы… Я чувствовал испуг: ведь через неделю предстоял наш концерт. А тут капризы миланской публики, бурные реакции! Я был в трансе и просто не помню, спела она пресловутую каватину или нет. Зато спетую после инцидента арию Леоноры из "Силы судьбы" публика приняла с восторгом и овацией признала певицу героиней вечера, победительницей.
Сильные впечатления от концерта Ширли Верретт соединились с впечатлениями от самого театра, где через неделю предстояло играть мне. Снаружи он обшарпан, неухожен, а внутри парадно красив, капельдинеры с гербами и аксельбантами, в ливреях. В фойе стоят скульптуры композиторов: Россини, Верди, те, кому итальянская опера обязана своей мировой славой. Кстати, Большому театру следовало бы подумать в этом направлении, а то музыка русских композиторов звучит в его стенах, а портретов их нигде в театре не увидишь… В "Ла Скала" сразу понимаешь, что вошел в место, святое для итальянца. И святыня эта создана, прежде всего, композиторами, а вовсе не богатыми людьми, построившими театр для привлечения публики из других городов и стран. Создана и большими певцами, и, конечно, прежде всего гениями Россини, Беллини, Доницетти, Верди.
Ровно через неделю должен состояться наш концерт. А Елена Васильевна больна, поет только в спектаклях, репетировать не может. Что же будет? От ужаса мысли мои после концерта смешались…
Мы не репетируем. Образцова мне говорит: "Я еще спою один спектакль, но на концерт не рискну. Силы на исходе".
И вот в одно утро она меня спрашивает: "Ты хочешь съездить на родину Верди? В Буссето". Я с радостью соглашаюсь.
Образцова говорит: "Знаешь, мне там должны что-то вручить. Давай вместе поедем. Погуляем, посмотрим место, где родился Верди". Дело было в январе, не холодно. Я оделся вполне по-дорожному: в свитер и простые брюки, уличные сапоги. И мы поехали в Буссето. Излишне объяснять, что такое для музыканта, да и вообще для любого интеллигентного человека, посетить место, связанное с таким гением, как Верди. Дом Верди поражает своей сверхпростотой, даже бедностью. Каменные полы. Как-то даже не верится, что тут мог родиться такой гений… Место это называется Ронкола, сейчас поселение полностью слилось с Буссето. Говорили, что сам Верди Буссето не любил… Мы заходили в церковь, где Верди играл на органе. И мне посчастливилось сесть за клавиатуру того же органа, поиграть немного. Даже при моей сравнительно не громоздкой комплекции я с трудом протиснулся на сиденье перед органом. Потом мы поехали туда, где Верди жил впоследствии, когда стал знаменитым композитором, на виллу "Санта Агата". Виллу окружает большой парк. Это все, конечно, для музыканта - тоже святые места. В парке запомнилась "Гробница Радамеса". Замечательно придумано. Вообще, это так прекрасно, когда вымышленный персонаж становится живым. Разумеется, "Гробница Радамеса" - это то место, где вердиевский герой встретился со своей возлюбленной в последней картине "Аиды". Входите в какое-то подземелье, кромешная тьма, мне даже страшно стало. Ход идет все дальше, действительно, спускаешься в какую-то могилу. Но вот понемногу начинает пробиваться свет - попадаешь в очень красивую и, даже можно сказать, весьма уютную комнатку - это и есть гробница Радамеса. А уже оттуда недалеко до земли - и выходишь на пригорок среди парка. И перед тобой, как на ладони, вся "Санта Агата"… Конечно, когда великие художники наделяют подлинной жизнью свои вымышленные образы, можно поверить, что герои эти реально существовали, можно построить дом, в котором они жили, гробницу, в которой они умерли…
Дело идет к вечеру. Нам сообщают, что в театре Буссето будет встреча.
- И ты знаешь, надо спеть, - говорит Образцова. - А чем петь? У меня завтра спектакль, а голоса так и нет. Не могу я петь. Я так им и скажу.
- А я не могу играть, - говорю я. - Вы посмотрите на меня, в каком я виде. Это же будет форменный скандал.
- А вот это как раз не имеет никакого значения, в каком ты виде. Будет два отделения. В первом отделении поют другие певцы. Нам как будто надо в конце второго отделения исполнить две вещи. А потом мне дадут "Золотого Верди".
А вы знаете, что такое "Золотой Верди"? Это бюст Верди, его дают одному человеку в сезон за выдающееся исполнение вердиевского репертуара в "Ла Скала" (именно там, а не где-нибудь еще)! Но награда наградой, а как Образцова будет петь? Ей делают ингаляции, какие-то вливания, в общем то, что полагается при простуде. И она "тащит" такой разноплановый репертуар. Параллельно петь Ульрику и Эболи не так-то просто…
Мы являемся в театр, и Образцова мне говорит: "Важа, придется выступить. Мне сказали: "Вы нас зарежете, если откажетесь. Ведь это все устраивается ради вас. И тем более в год двухсотлетия "Ла Скала", в "Год Верди""".
Я, конечно, перепугался. Не знаю почему, но, не скрою, кое-какие ноты я с собой взял. Это сработал какой-то профессиональный инстинкт: вдруг в какой-нибудь мемориальной комнате надо будет сыграть… Но выступать на сцене я, как можно было судить по моему внешнему облику, вовсе не собирался. Пока мы двигались по направлению к театру, я успел заметить, что буквально на каждом углу - в витринах магазинов, на вывесках кафе, где угодно - неисчислимые изображения Верди и в фас, и в профиль, и в рост, и по пояс, всякие. Сплошной Верди. А сам Верди, когда ехал из своей "Санта Агаты" в Милан, оказывается, делал круг, только для того, чтобы не заезжать в Буссето: он злился на город, который мечтал развести его с Джузеппиной Стреппони и женить на дочери мэра или что-то в этом роде. Он просто слышать не хотел о Буссето.
Но вот мы подошли к театру, на строительство которого дал деньги Верди и в котором Тосканини дирижировал "Фальстафом". Кстати, на сцене сохранили декорации от той легендарной постановки: виндзорский парк из последней картины, который, правду сказать, висел лохмотьями с колосников. Дуб угадывался с трудом, зато декорации подлинные, тех времен. Они были повешены специально для такого торжества в честь "Золотого Верди". А посреди сцены стоял рояль довольно-таки задрипанный. Во всяком случае, старый. И звучал он, как гитара. Но зал потрясал своими крошечными размерами. Такое впечатление, что попал в кукольный театр. Много ярусов, ложи, но все в уменьшенном масштабе. Кстати, в этом же зале проходит конкурс "Вердиевские голоса". Члены жюри сидят в ложах по одному, злословя, пожалуй, можно сказать, что двое уже в одну ложу не поместятся. Народу битком. Но что я вижу в кулисах? Разодетые примадонны. Из "Гранд Опера", еще откуда-то. Парадно одетые, декольтированные дамы. Образцова вынула из дорожной кошелки вечерний туалет и вышла шикарная, настоящая звезда. А вы помните, что она сказала мне утром: "Ты не хочешь съездить посмотреть место, где родился Верди?" Прямо какая-то ловушка получилась. Конечно, понятно, почему она взяла вечернее платье - для приема. Петь-то она, правда, не собиралась. Приехал какой-то поклонник ее таланта из Испании, она ему сказала, что отменяет концерт, и он уехал. Но сюда он приехал из Милана. Я от смущения был, наверное, краснее своего красного свитера. В конце первого отделения мы вышли на сцену и исполнили две вещи. Если память мне не изменяет, арию Лауретты Пуччини и что-то еще. В конце второго отделения исполнили еще две арии. Публика орала. Вот настает момент, когда будут вручать "Золотого Верди". Певцы выходят и становятся в шеренгу, Образцова должна подойти к роялю. Я говорю: "Я на торжество не выйду, стыд и срам, вы на меня только посмотрите". На сцене парад туалетов. Публика стучит ногами, она явно чего-то требует. Образцова выходит и кланяется вместе со мной. Очень важно, следует отметить, что Образцова всегда, где бы она ни пела, выходила на поклон вместе со мной - я не цену себе набиваю, просто это важно, ведь мы исполняли одну музыку, это надо понимать и публике, и исполнителям. Перепуганный устроитель подходит к Образцовой и говорит: "Элена, спой обязательно что-нибудь Верди". "Какой Верди? Вы с ума сошли. У меня концерт, потом спектакль для телевидения. Я опозорюсь на весь мир". "Нет, если ты не споешь Верди, мы не сможем вручить тебе награду. Публика не разрешит". "Ничего, - говорит Образцова, - сейчас я им скажу пару ласковых слов".
Она выходит на сцену и делает успокаивающий жест: "У меня завтра спектакль. Вы же знаете, что я с шестого декабря пою все время в "Ла Скала". Репетиции с утра до ночи. У меня осталось два спектакля. Я просто боюсь петь. Приглашаю вас всех в "Скала" - там я спою для вас Верди".
В зале какой-то мужчина вдруг закричал: "Верди - это не "Ла Скала"! Верди - это Буссето!" Публика подхватила этот лозунг, все стали снова орать, скандировать… Что делать? Образцова подняла руку - публика замолчала. "У меня нет с собой нот". Кто-то закричал в ответ: "В Буссето есть все ноты Верди!" И действительно, из-за кулис принесли "Трубадура". Устроитель говорит: "Много петь не надо. Спой хоть одну вещь, и все будет в порядке".
Я был, честно говоря, в ужасе. Только что был этот кошмар на концерте Ширли Верретт и вот тебе раз, снова неистовство публики, ее тирания…
И что петь? Ну не рассказ же Азучены, длиннющий, трудный. Я говорю: "Елена Васильевна, спойте "Stride la vampa"". Это, конечно, вещь не из легких, но хотя бы небольшая… Странное дело, публика, которая только что была похожа на разъяренного тигра, после исполнения этой вещи стала кроткой, как ягненок, мгновенно присмирела, как будто ничего не происходило. Стала в восторге кричать, благодарить на все лады, аплодировать, пения никто больше и не думал требовать.
Под несмолкающие аплодисменты опять вышли все "звезды". Я стоял в кулисах, довольный, что наконец-то мои мучения закончились. Устроитель, отметив выдающиеся заслуги Образцовой в вердиевском репертуаре в сезон двухсотлетия "Ла Скала" и Год Верди, вручил ей "Золотого Верди". И опять визг, крики, овации… И вдруг ко мне подходят и говорят, что меня тоже просят на сцену. Я не очень хорошо понимаю итальянский и не разобрал, чего от меня, собственно, хотят. Играть, вроде, больше не надо. Не стоять же мне там вместе со всеми расфранченными певцами? И вдруг объявляют, что маэстро Чачава избирается почетным членом ассоциации "Друзья Верди". Публике я, кажется, понравился, но не потому, что играл хорошо. Вещицы были небольшие и нетрудные, а рояль звучал так, что вполне можно было играть плохо. Такая разболтанная, разбитая гитара. Но, видно, своим вполне демократическим видом, более чем скромным одеянием, я как-то завоевал симпатии публики. Решили, наверное, что я экстравагантен - концерт в "Ла Скала", то-сё, а одеваться любит попроще… Во всяком случае, когда я вышел на сцену, мне устроили рев, встретили громом аплодисментов. И я получил диплом почетного члена ассоциации "Друзья Верди", именно она и учредила премию "Золотой Верди", которую, кстати сказать, до Образцовой получали Карло Бергонци в 1972 году, Рената Тебальди в 1973 году, Фьоренца Коссотто в 1974 году и хор театра "Ла Скала" - в 1975 году.
Но вот, собственно, я подошел к основной цели рассказа - наш концерт в "Ла Скала". Но нет, не все сразу.
В назначенный день концерта мы пили чай у Образцовой в отеле, и она мне спокойно говорит, что петь не может, еле-еле допоет спектакли, поэтому поговорит с Аббадо и скажет ему, что сегодняшний концерт отменяет. Так что ни о каких наших репетициях как бы уже и речи не было. Образцова сказала, что в театр не пойдет. "А ты, если хочешь, пойди, посмотри зал".
Ну, я в ужасном настроении пошел в зал. Что и говорить, положение незавидное - приехать в Милан ради концерта в "Ла Скала" и не сыграть его! Поездка, конечно, интересная, но…
Я пришел в театр, где меня уже знали и пропустили. Прошел на сцену, иду к роялю. Меня несколько смутило, что рояль находится на странной высоте, ниже уровня пола. "Странное дело, - подумал я, - если бы рояль был в яме, было бы понятно, а так, что-то непонятное. И не в яме, и не на сцене". На сцене полумрак, видно плохо. В каком-то месте какая-то "сила потайная" меня просто остановила. Я увидел перед собой настоящую пропасть. Чуть не упал прямо в оркестровую яму (потом выяснилось, что не в яму, а хуже, в какой-то подвал под ямой). Дело в том, что перед концертом оркестровую яму закрывают. Но работу не довели до конца. Вот я едва и не лишился жизни. Еще шаг, и я на всю жизнь стал бы инвалидом. Сплошные стрессовые ситуации - голодовка, скандалы публики, концерта не будет и, вот тебе, чуть не разбился насмерть!..
Потом я благополучно нашел ход к роялю, разобрался во всем. Минут десять поиграл. Рояль хороший, "Стейнвэй", настроен. Но что долго тут сидеть? Все равно концерт не играть. Так, для самолюбия, конечно, приятно, что в самом "Ла Скала" на сцене я как бы порепетировал…
Пришел домой, а Образцова говорит, что надо идти в театр. Аббадо сказал: "Что бы ни было, надо выступить! Спеть одну-две вещи, а потом извиниться перед публикой, сказать, что много пела, устала, не могу, мол, концерт довести до конца. И никто, ни один человек не выразит неудовольствия, все проникнутся пониманием, проявят великодушие и доброту. Но если не выступить, это будет катастрофа. Хочешь не хочешь, выступай".
Прихожу за кулисы, вижу: Елена Васильевна одета в роскошное сине-серебристое платье. А лицо бледнее бумаги. Трясется, сидит, встать не может. Приходит Аббадо. "Не волнуйся, все будет в порядке, сделай, как я тебе сказал. Все только еще больше тебя любить будут за то, что ты так устала, отдавая все силы нашему театру". Пришел Дзеффирелли, принес какую-то бабушкину иконку, и говорит: "Держи талисман, он тебе поможет". А Елена Васильевна страсть как любит всякие талисманы, так что он попал в самую точку… Вид у нее был просто неузнаваемый. Сразу видно, что она очень больна. И еще врач сделал ей впрыскивание витамина в горло.
Выходим на сцену. Я в совершенно упавшем настроении, ни живой, ни мертвый.
Программа была составлена так: первое отделение - три арии Генделя, Моцарт, Бетховен, вокальный цикл де Фалья; второе отделение - Чайковский и Рахманинов…