Палата общин, находящаяся в недрах великолепных зданий парламента, возведенных в XVI веке, невелика по размеру, что очень удивляет приезжих посетителей, ожидающих, что "прародительница парламентов" будет выглядеть шикарней и просторней. На самом же деле палата представляет собой прямоугольник длиной в шестьдесят восемь футов, разделенный центральным проходом. У начала прохода находятся кресло спикера и курьерские ящики, стоя возле которых выступают лидеры правительства и оппозиции. По обе стороны прохода располагаются друг против друга скамьи парламентариев, обтянутые зеленой кожей. На двух передних скамьях, отстоящих одна от другой всего на три ярда, сидят лицом друг к другу лидеры правящей партии и члены правительства и "теневой кабинет" из ведущих деятелей оппозиции. Члены парламента, не занимающие министерских постов ни в правительстве, ни в "теневом кабинете", сидят сзади и именуются "заднескамеечниками".
Временами атмосфера в палате накаляется сверх всякой меры. Ведь палата общин - это отнюдь не респектабельный форум для спокойных, уравновешенных дебатов, а арена жарких схваток, где оружием служат ораторское искусство, остроумие, оскорбительный сарказм, отточенное умение набирать политические очки и способность одним ударом сразить противника. Спикер то и дело взывает: "К порядку! К порядку!" - тщетно пытаясь унять истошные крики, шиканье и град взаимных оскорблений, летящих туда и обратно через проход, и придать этой какофонии сколько-нибудь упорядоченную форму дебатов. Среди невообразимого гама слышатся благовоспитанные голоса, напоминающие зрителям, что они не на футбольном матче. По традиции члены палаты общин обращаются друг к другу с преувеличенной вежливостью: "мой почтенный собрат" или "мой достопочтенный собрат", если тот, к кому адресуются, является - или был раньше - министром в правительстве. За приветственными обращениями сплошь и рядом следуют словесные оскорбления. Так, например, левый лейборист Кен Ливингстон был на пять дней исключен из палаты общин за то, что назвал "своего достопочтенного собрата" генерального прокурора "соучастником убийства".
Тэтчер была вполне готова включиться в эту беспорядочную потасовку, но сначала ей предстояло произнести свою первую речь. Ведь от того, как примут первую речь члена парламента, часто зависит, удачно или неудачно начнется его парламентская карьера, ожидает его скорое признание или столь же скорое забвение. В начале работы каждого вновь избранного парламента заднескамеечникам предоставляют возможность выступить и внести на рассмотрение палаты какой-нибудь бесспорный законопроект, если правительство сочтет это целесообразным и если не перегружен список рассматриваемых законопроектов. Парламентарии-новички тянут жребий, устанавливая очередность своих выступлений. Кому-то приходится бесконечно долго ждать. Тэтчер, впрочем, повезло.
Среди десятков и десятков новых имен ее имя оказалось вторым; ей определенно предстояло выступить где-то в начале новой сессии. Времени на поиски темы было у нее в обрез, но, посоветовавшись с руководством, она остановила свой выбор на законопроекте, предоставляющем журналистам право присутствовать на заседаниях советов местного самоуправления. До того времени каждый отдельный совет имел право решать, допускать или нет на свои заседания репортеров, - и это несмотря на тот факт, что все эти органы существовали на средства общественности. Нельзя сказать, чтобы выбор Тэтчер был продиктован особо большой любовью к прессе, но в нем нашло-таки отражение любопытное сочетание основных принципов, исследовательского подхода и точного политического расчета. Идею ей подсказала забастовка газетчиков, в ходе которой некоторые советы, где большинство имели лейбористы, отказывали - из соображений солидарности - в доступе на свои заседания репортерам-штрейкбрехерам. Для Тэтчер с ее антипатией к лейбористским профсоюзам это сыграло роль красной тряпки. Обосновывая законопроект в своей первой речи, она сделает на этом особый акцент. Но у нее имелся еще один мотив, красноречиво говоривший о том, насколько хорошо она уже усвоила тонкости политической игры: она понимала, что законопроект и речь, способствующие расширению свободы печати, должны получить широкий и положительный отклик в прессе.
Тэтчер произнесла первую свою речь в пятницу во второй половине дня - время, на которое назначается рассмотрение многих частных законопроектов, поскольку большинство членов парламента к этому часу обычно разъезжается на уик-энд. В ту пятницу, когда она встала, чтобы сказать свое слово, на нее обратились взоры примерно сотни парламентариев - внушительная аудитория, собрать которую ей удалось благодаря заранее сделанным объявлениям. Она не стала ходить вокруг да около и сразу взяла быка за рога. "Я знаю, что избиратели Финчли, которых я имею честь представлять, хотели бы, чтобы я без всяких околичностей перешла к делу", - начала она с характерной для нее деловитостью. Затем, ни разу не заглянув в бумажку, она дала тщательно продуманное и методичное обоснование выдвигаемого ею законопроекта. В продолжение двадцатисемиминутной речи она без малейшей нервозности (хотя произносить речи она боится больше всего на свете) изложила свои аргументы, подкрепив их множеством неопровержимых фактов, - метод, который будет ее отличительной чертой. Благодаря этому законопроекту, поясняла она, представители прессы смогут присутствовать на заседаниях по праву, а не с милостивого позволения, и это гарантирует репортерам доступ к информации общего характера, необходимой для проведения профессионального публичного расследования. "Надо надеяться, - заключила она, - члены парламента согласятся с тем, что первейший долг этой палаты состоит в том, чтобы обеспечивать гражданские свободы, а не ставить на первое место в праве соображения административного удобства". {6}
Речь Тэтчер удостоилась высоких похвал. "Очень впечатляющая речь", - вспоминал Билл Дидс, бывший редактор "Дейли телеграф", тридцать лет спустя. А в ту пору он охарактеризовал ее выступление как имеющее "переднескамеечное качество" и заметил, что оно свидетельствует о наличии у оратора "необыкновенно развитого чутья на настроение палаты, которое некоторые парламентарии приобретают многолетней практикой, а многие не приобретают никогда". Сам же законопроект понравился далеко не всем, в том числе и председателю местного совета Финчли, в котором безраздельно властвовали консерваторы. Заседания его комитета, заявил он, будут, вне всякого сомнения, закрыты для репортеров. Совет уклонился от принятия резолюции с поздравлением Тэтчер как инициатора законопроекта, который в конечном счете был принят с поправками.
Этот дебют явился для Тэтчер важным событием, хотя дело не обошлось без небольшого разочарования. Дэнис, который мог бы слушать ее с галереи для посторонней публики, как называют здесь гостевые места, снова отсутствовал. На сей раз он уехал в деловую поездку на Ближний Восток. Младший персонал, видя, что она днюет и ночует на работе, которой отдает все свое внимание, сплетничал, что если Дэнис не укатил с другой женщиной, то очень скоро сделает это. Но ничто не указывало на то, чтобы их брак когда-либо подвергался угрозе. Тэтчеры понимали друг друга, и оба были полны решимости продолжать каждый свою карьеру. Между ними никогда не вставал третий. Вместе им было хорошо и покойно. Ни тот ни другой из супругов, по их собственному признанию, не требовал к себе повышенной заботы и внимания, поэтому их брак всегда был прочным.
Ее бьющая в глаза энергия и то внимание, которое ей удалось привлечь к законопроекту о печати, побудили Флит-стрит, тогдашнюю штаб-квартиру крупнейших английских газет, начать отмечать ее успехи и всячески поддерживать ее. Самая молодая женщина в парламенте, фотогеничная и поощряемая как многообещающая дебютантка, Маргарет Тэтчер с самого начала пользовалась вниманием, которого не удостаивалась никакая другая женщина. В октябре 1960 года одна лондонская благотворительная организация назвала ее в числе шести "женщин года", и на официальном завтраке в ознаменование этого события она отвечала на вопросы 600 участниц. Кем бы она хотела быть, если бы уже не была Маргарет Тэтчер? Анной Леноуэнс, английской гувернанткой в "Анне и сиамском короле", последовал ответ. У Анны "была целеустремленность и упорство в достижении своей цели. Она отправилась в Сиам, поставив перед собой цель, и благодаря ей рабство было отменено". На самом деле это была чрезвычайно романтизированная версия того, что произошло в действительности, когда эта английская учительница приехала в страну, ставшую нынешним Таиландом. В упомянутой Тэтчер версии вымысла было не меньше, чем правды, но это ее не смущало. Ведь урок был поучителен {7}.
В первые свои годы в парламенте Тэтчер трудилась с неимоверным усердием, сама делая всю подготовительную исследовательскую работу и долгими часами просиживая над книгами в библиотеке палаты общин. Однажды она упала в обморок - редкое проявление слабости с ее стороны! - и была отправлена домой отдохнуть. Наутро она снова была в Вестминстере. Ее отличительной, "фирменной" чертой стало быстрое и тщательное изучение материала. Она не была ни гением, ни мыслителем, но обладала блестящими способностями. То, что Тэтчер недобирала в чистой силе интеллекта (а с ее научными степенями в области химии и права она имела-таки достаточно развитый интеллект), она восполняла усердной работой. Другие могли превосходить ее блеском ума, глубиной познаний, опытностью, но в умении изучить вопрос и подготовиться к его обсуждению она не знала себе равных. Годы изучения налогового права послужили ей хорошей практикой по части сосредоточенного просматривания толстенных томов ради извлечения золотых песчинок нужных сведений.
Собрав весь необходимый материал, Тэтчер писала свои речи от руки, вносила в них исправления, затем переписывала их заново на маленьких листочках, которые удобно было держать в руке. Листочки эти служили для подстраховки. К тому времени, когда она переписывала на них текст речи, он уже запечатлевался у нее в памяти, и в свои записи она заглядывала лишь изредка, когда ей требовалось привести длинный ряд цифр. Мелкие подробности легко слетали с ее языка, создавая впечатление, что в запасе у нее целый арсенал фактов. Критики, подготовившиеся менее основательно, не рвались вступить с нею в бой. В те первые годы Тэтчер была способна усыпить членов парламента своими статистическими выкладками, но умела и разбудить их, подчас неумышленно. Как-то раз посреди усыпляющего цифрового пассажа в речи о пенсиях помощник передал ей какие-то свежие статистические сведения. "Джентльмены, обратите внимание, у меня очень красноречивые данные", - начала она, и тут зал оживился, загикал, засвистал, а она, смутившись, покраснела до корней волос {8}.
Укрепляя свое положение в палате общин, Тэтчер выказывала твердые консервативные убеждения и верность партии тори, но отнюдь не заискивала перед ее лидерами. "Она никогда не робела перед ними", - отмечал сэр Клайв Боссом, один из ее первых личных секретарей {9}. С самого начала она занимала более радикально-правые позиции, чем правительство консерваторов, и никогда не боялась указать, что в том-то и том-то расходится с ним. Вместе с тем она и никогда не заходила так далеко, чтобы это поставило под сомнение ее лояльность. Свои взгляды она выражала в осторожной форме - в противном случае она обрекла бы себя на изоляцию и повредила бы своей будущей карьере. В парламентских фракциях партий не жалуют бунтарей. Диссиденты не обретают в палате общин ни власти, ни влияния.
Одной из областей, где она высказывала несогласие, являлся подход правительства Макмиллана к расходованию государственных средств. Она выражала убеждение, что казначейство слишком снисходительно относится к неэкономной трате национальных средств. "Сейчас, после полуторагодового пребывания в парламенте, меня по-прежнему больше всего тревожит вещь, лежащая в основе всего, - контроль за правительственными расходами. Мы гонимся за сотнями и тысячами, но упускаем миллионы". Она призывала к введению более строгой отчетности. "Государство должно представлять свои счета парламенту, как компания - акционерам". Не сделать этого - значит допустить новые излишние траты и отсрочку снижения ставок подоходного налога, которое является ближайшей и настоятельной целью. Пока это не будет сделано, "окажется чрезвычайно затруднительным сократить и поставить под контроль правительственные расходы, а следовательно, и значительно понизить уровень налогообложения" {10}.
Заострять внимание на налоговых делах было естественно для юриста, специализирующегося на налогах. Но мало того, что она собаку съела на налоговом праве, Тэтчер еще унаследовала от бережливого Алфа навязчивую идею, что ничего не должно пропадать зря. (Годы спустя она, одержимая все той же навязчивой идеей, приносила домой остатки с официальных обедов, ставила их в холодильник, а потом разогревала на ужин себе и Дэнису, если он был дома.)
В ходе все более углубленного изучения бюджета она сформулировала еще одно свое основное убеждение: вкладчики капитала в производство предпочтительней биржевых спекулянтов. Она выступала за повышение налогов на спекулятивную прибыль, но не на прибыль, полученную фирмами, действительно что-то производящими. "Мы хотим добраться до биржевиков - спекулянтов акциями, - говорила она, - до человека, который занимается покупкой и продажей акций не ради того, чтобы держать их на пользу своей собственности, приносящей доход, а ради того, чтобы жить на доходы, получаемые им от этих сделок" {11}.
Когда в 1961 году правительство внесло на рассмотрение законопроект об уголовной юстиции, Тэтчер воспользовалась этим, чтобы сделать свои убеждения достоянием гласности, и присовокупила к ним кое-какие подробности своих политических воззрений. Так, она самым энергичным образом высказалась за принятие законоположений, санкционирующих телесные наказания, в частности за предложение, предоставляющее судам право назначить порку лозой правонарушителя вплоть до семнадцатилетнего возраста и порку березовыми розгами - правонарушителям от семнадцати лет до двадцати одного года. "В своем стремлении к гуманному исправлению правонарушителей мы упускаем из виду назначение уголовных судов и цели наказания, - подчеркнула она. - Я не согласна с тем, что нарушители закона, виновные в самых жестоких преступлениях, все являются душевнобольными". Правительство выступило против принятия поправки о телесных наказаниях, но поднятый Тэтчер бунт - она повела за собой группу из шестидесяти семи восставших парламентариев-тори - не повредил ее карьере. Прошло полгода. В один прекрасный день, когда она - редкий случай - завтракала со своей сестрой Мюриел, явился посыльный: ее вызывали на Даунинг-стрит для разговора с Макмилланом.
Парламент, распущенный на летние каникулы, еще не приступал к работе, но официальное открытие сессии с традиционной тронной речью королевы должно было состояться через две недели. Тэтчер решила, что Макмиллан собирается предложить ей войти в число авторов тронной речи, которая составляется правительством и лишь зачитывается монархом. Но премьер-министр преподнес сюрприз. Он предложил ей пост в министерстве по делам пенсий и государственного страхования. Это был младший министерский пост, но ведь ее парламентский стаж - каких-то два года. А вдруг она станет "членом правительства" при официальной должности?! С Даунинг-стрит она поспешила домой - поделиться новостью с сестрой. Конечно, она не рассчитывала, что ей предложат пост в правительстве так скоро. Близняшкам всего восемь, и теперь, когда ее закрутит водоворот министерских дел, она станет проводить с ними еще меньше времени. Но она ни минуты не колебалась. Выбирать не приходится, сказала она сестре. "Когда тебе предлагают должность, ты или берешь ее, или выходишь из игры". Она вошла в правительство. Алф был на седьмом небе, но Беатрис не дожила до этого. Она умерла от рака в декабре 1960 года, через год после избрания Маргарет в парламент. И на сей раз Дэниса не оказалось дома. Он уехал в Японию. Тэтчер тотчас же написала ему о своем назначении, но еще до того, как пришло письмо, он услышал эту новость по "Зарубежному вещанию Би-би-си".
Глава пятая
ТЭТЧЕР - МИЛК СНЭТЧЕР
Неудивительно, что в 1961 году, когда Тэтчер впервые переступила порог министерства по делам пенсий и государственного страхования, ее появление было встречено со смешанными чувствами. Впрочем, Джона Бойд-Карпентера, министра, возглавлявшего это ведомство, приход Тэтчер нисколько не обеспокоил. Сам будучи политиком, он точно знал, зачем это понадобилось Макмиллану. "Она была очень молода, поэтому ее назначение являлось чем-то из ряда вон выходящим, наводило на мысль о политическом трюке, - комментировал он. - Похоже, премьер-министр, пробывший несколько лет у власти, пытался, назначив на пост в правительстве хорошенькую женщину, подкрасить свой собственный имидж" {1}.
Сэра Эрика Боуйера, старшего гражданского служащего министерства, это назначение, напротив, привело в ярость. Подумать только, сам Макмиллан четырнадцать лет просидел на задних скамьях парламента, прежде чем получил место в правительстве! Тэтчер же не пробыла в парламенте и двух лет. Мало того, она мать двоих детей, живет за городом, муж ей по дому не помощник - вечно в отъезде. Ей ни за что не справиться со служебными обязанностями. "Нет, это не работница, - ворчал Боуйер. - Мы с ней еще наплачемся". Очень скоро оба они увидели, какая это работница. Как признался Бойд-Карпентер, "мы были как никогда далеки от истины". Ведь они не подозревали о ее привычном распорядке дня: четыре часа в сутки - на сон, остальные двадцать - на работу.