24 сентября, вторник. Сегодня "МК" поместил такую заметочку: "Литературная общественность взбудоражена слухами о создании еще одного Союза писателей. Этот предполагаемый союз может возникнуть на базе Литературного института, а его членами могут стать все писатели, когда-либо закончившие сам институт и Высшие литературные курсы. При этом ориентация нового союза обещает быть принципиально внеполитической, хотя в это трудно поверить. Напомним, что выпускниками института являются тысячи писателей нынешнего СНГ. По слухам, руководство так называемого "бондаревского" Союза писателей России на Комсомольском проспекте встревожено возможностью появления новой писательской структуры, которая сможет оттянуть к себе крупные писательские силы, если, конечно, допустить, что такие еще имеются".
25 сентября, среда. В понедельник не вышел на работу Коля Кузьменко. Поэтому схватка из-за бойлерной в общежитии впереди. Я абсолютно уверен, что там со стороны "Медэкспорта", получателя тепла и энергии, который перераспределяет ее нам, административное воровство. Заправляет там всем некто Козлов. Практически об этом я написал три недели назад префекту Систеру, но перемен к лучшему пока не вижу.
Сегодня с раннего утра дома. Заказал пластмассовые пакеты для окон, и сегодня их должны ставить. Стоит это дорого, практически пришлось отказывать себе в таком необходимом, как отпуск, и насущном, как хорошая обувь, но я полагал, что в ближайшее время состоится операция у Вал. Серг. и в ее-то комнате надо иметь герметическое и легко поддающееся регулировке окно. В этом году, в отличие от предыдущих, затопят на две недели позже - с 1 октября. В доме стоит холод, и я уже простужен. Это результат последней ночи. Результат ведения дел в нашей стране.
С утра читал "Историю Французской революции" Карлейля - поразительно, как в третий раз, счатая революцию 1917-го и перестройку, повлекшую за собой смену строя, все развивается по одному сценарию: с недовольства верхов, подтачивающих власть - аристократии, русской и французской, вспомним великих князей и братьев короля, партийной элиты, потом усилия масонов, спецслужб других государств, а в наше время еще диссидентствующей, преимущественно еврейской, интеллигенцией. Со счетов, конечно, нельзя сбрасывать еще и эксплуатируемые массы - и оглупляемый, оглушенный народ. Интересно, что в книге Карлейля я встретил слово "перестройка". Вот она - черная магия слова.
Сегодня утром Вал. Серг. ездила к хирургу относительно операции - и вдруг телефонный звонок: операция отменяется, велика степень риска, и хирург полагает, что она хорошо реабилитировалась после диализа, хорошо выглядит. Имеет, конечно, значение, что и сама Вал. Серг. операции не хочет, справедливо боится. Моя-то точка зрения обывательская: Бога нечего гневить, если хорошо, то не следует стремиться добиваться лучшего.
Окна, естественно, не поставили, только привезли. Рабочие-
перевозчики сказали: монтажники прибудут, наверное, через полчаса. Вечером я позвонил на фирму: ах-ах, простите, что вам не позвонили. А я-то надеялся, что капитализм пристрастит наших распоясавшихся бытовых работников.
Во вторник с успехом провел семинар с обсуждением новой повести Павла Платонова. Сделал это даже с некоторым вдохновением. За последнее время ребята меня радуют, они все чрезвычайно быстро взрослеют. Они уже по-другому говорят, чем два года назад. Мне кажется, что нынешнее поколение шагает быстрее и размашистее. Я до сих пор кажусь себе вчерашним мальчиком.
11 октября. Исполнилось двадцать лет, как умерла мама.
Во второй половине дня был в Содружестве Пулатова на заседании по празднованию 95-летия со дня рождения Фадеева. Обидно, что в основном собрались старые люди, теперь это мои собеседники. Как всегда, очень интересно говорил С.В. Михалков. Из старых знакомых - Нина Ивановна Долгушина, с которой я познакомился пять лет назад в Чугуевке. Не исключено, что мне опять придется лететь во Владивосток. Там меня, говорят, ждут. Фадеев, как и Горький, знаковая фигура времени, на которой скрестилось общественное мнение, базирующееся, впрочем, на незнании.
По дороге домой в метро читал статью нашего пятикурсника Алексея Иванова в "Литучебе". Статья о Литинституте называется "Тридцатилетние". Тезис, довольно спорный, что тридцатилетние - соль земли и именно в это время пишутся все лучшие произведния. Приводится в качестве примера Анат. Ким и Саша Соколов. А Вольтер, написавший "Кандида", кажется, в шестьдесят? А многие другие писатели, чей талант расцвел именно в зрелом возрасте? У Алексея ощущение, что старшие его не пускают в литературу и старшим тоже в литературе не дают жить, но не возрастные силы, а некоторые другие. Но в статье есть боль и волнение. Много закавыченных, но без сноски на имя цитат из меня. "Нас встретили на пороге словами: "Если вы решились прийти сюда, знайте, что вашу жизнь вы уже проиграли". Мое, мое. Интересно и восприятие меня студентами: "Помню, когда пришли первого сентября, на крыльце стоял ректор и приветствовал нас. Он говорил, а ветер развевал седую прядь волос. Он говорил, что Литинститут - это непотопляемая субмарина, и рубил ладонью воздух - какая хорошая мысль! Да и было похоже, что стоит он на капитанском мостике. Затем распахнул дверь, а субмарина начала свое погружение. И вот плывем уже три с половиной года, и готов плыть хоть всю жизнь". А я-то со стороны кажусь себе еще мичманом.
"Независимая" 20-го поместила заметку Александра Панова о церемонии вручения Казаку мантии и грамоты. Выделяю фразу: "Выбор оправданный и объяснимый - Казак имеет немалые заслуги перед русской литературой и перед Литературным институтом, в частности (на церемонии присуждения степени ректор Литинститута Сергей Есин вспомнил "милый Кельн" и семинары Казака)". Хороша и газетная фотография - я надеваю на Казака мантию, которая застегнута на "женскую" сторону по недогляду наших милых дам - Е. Кешоковой и моей секретарши Галины Васильевны, ездивших в дом моделей Зайцева: обе докторские мантии были сделаны на Барбару - нашего второго доктора Honoris causa; итак, я надеваю, вытянув руки, шапочку на доктора "полицейского литературоведения" (так Казака в прежние времена обзывали в "Литературке"). Оба - и Казак, и ректор - самодовольны до отвращения.
26 сентября, четверг. Вчера вечером ездил на презентацию книги "Desert Warrior" by Prince Khaled ben Abdel Fziz Al Saud. Прислали огромный конверт с приглашением. Все - и сам билет, и конверт на роскошной бумаге, фамилия и имя - напечатано типографским способом. Сама презентация - в "Редиссон-Славянской", отеле, в котором останавливался Клинтон и где всегда так хорошо на всяких сборищах кормили и поили. Во всем ощущение роскоши и немыслимого богатства. Так, впрочем, оно и оказалось, ибо автор книги - забегая вперед скажу, что ее, кажется, а это как раз меня и привлекало, не раздавали, - племянник нынешнего саудовского короля, военный министр, "параллельный" американскому генералу главнокомандующий арабскими войсками. Герой последней иракской войны. Пригласил министра Лужков: попытаться продать ему кое-что из военного снаряжения?
Когда я вошел, то сразу увидел, что публика разнокалиберная и ее излишне много, да и повели всех, к моей неожиданности, не в милый банкетный, а в конференц-зал. Презентация началась на тридцать минут позже. Боже, но какие были речи! С каким придыханием наши штатские и военные произносили слова "ваше высочество". С каким энтузиазмом льстили. Как упоительно говорили о дружбе. Хусейна называли не иначе, как "багдадский правитель". Наши новые богатые (богатые ли?) продавали своих бедных соотечественников и продавались. С каким упоением говорили о войне, в которой я не был на стороне американцев. Долго я эту трескотню выдержать не мог. У подвернувшегося поблизости охранника бесцеремонно спросил: "Жратва после пресс-конференции будет?". Охранник ответил: "Если и будет, то не для всех". Я представил себе, что мне придется проталкиваться через этих "не для всех", качать свои права, стыдобушка-то какая. Я тут же, бочком-бочком, и вышел прочь к домашнему супу и домашним же, из холодильника, рыбным котлетам. Обычное хамское отношение к широкой публике. Нагнали, а потом, желая сэкономить, ищут кто познатнее, кого нельзя не накормить, а кто и самим воздухом королевского высочества будет сыт.
В три пятнадцать состоялся ученый совет. Прошло довольно легко, Минералов стал завкафедрой, Корниенко - профессором. Это и неплохо, она работящая, неглупая. Вышла из печати - привезли сигнал - новая книжка Вишневской о Сумарокове. Сделали хорошо, я рад, как младенец.
30 сентября, понедельник. Был на вечере, посвященном Фаине Раневской, в Театре Моссовета. Самое удивительное - на той же сцене, где совсем недавно она играла и я ее видел, сейчас говорят о ней в прошедшем времени. Собственные воспоминания и мемориальные материалы - на сцене стоял огромный компьютерный экран и все время шли отрывки из фильмов - не совмещаются. Я уже давно не видел собрания, в котором были бы задействованы такие культурные силы. Перечисляю только участников: Мария Миронова ("Я с ней познакомилась до катастрофы, до революции 1917 года, в 1916 году"); Зацепина (она с ней снималась в двух фильмах и рассказывала эпизод, как в перерывах между съемками Плятт и Раневская говорили, употребляя "русские слова", о затрещине, которую Раневская ей дала, чтобы получились слезы); Юрский читал Пушкина, но уже без прежнего, задыхающегося усилия, как читал в юности; Райкин прочел стихотворение Давида Самойлова и стихотворение Пушкина, но в самом конце так улыбнулся, что стало ясно, что молодой Райкин тоже актерский гений; Ольга Остроумова читала Ахматову - читала хорошо, но во всем этом была художественная невнятица, я понимал только слова, а не смысл; как всегда, Елена Камбурова пела, скорее декламировала, очень неплохо, но, как и всегда, чужое торжество превращала в свое; Владимир Васильев танцевал вместе с кремлевскими солистами "Золушку" (во всем вечере была тайная идея уподобить Раневскую Золушке советской власти), а потом передал букет цветов Г. Улановой. Оказывается, и она была здесь, на этом вечере. Я рад, что, кажется, поднялся со своего места первый, а потом и зал, а может быть, как говорится, весь зал в едином порыве. Пропускаю Карцева. Но не могу не сказать о Хазанове. Он читал некоторые свои мифические миниатюрки. В них было столько пошлости и грубоватой физиологической нечистоплотности, что выступившему следом Евгению Колобову с его оркестром зал, просто в пику, устроил бурную овацию. Настоящее искусство предполагает свободу.
Продиктовал "примечания" к первой главе "Власти культуры". Прекрасная мысль откомментировать уже давно написанные и начинающие стариться статьи переводит все в жанр чистой истории культуры и политики. Мысль счастливая.
1 октября, вторник. Надо бы начать с жуткой новой склоки, которая началась у меня с заочным отделением, с Низовой и Вартановой, но начну тем не менее с обсуждения Максима Курочкина. Сегодня впервые пришел на обсуждение Юра Козлов. Он говорил о Монблане постмодернистской литературы, из которой публике известна лишь крохотная часть. Шарик рулетки не попал на обозначенное число. Но попадает у 95 %. Меня порадовало, что его речь была неконкретна, но наступательна. Он против того, что этим молодым засранцам интеллектуалам наиболее дорого: они могут лишь сосчитать, понять, но не могут со страстью прочувствовать. Письмо образованных импотентов. Пьеса Максима как формула, конечно, шедевр. Здесь придуманы такие ходы и вариации, что мне и не снились. Не хватает страсти. Обычная болезнь современных детей.
Что за дела: уже третий ректор борется с бабами, которые готовы сплетничать, покрывать преподавателей и студентов, снижать марку института, подменять требовательность слюнями, а бабы живут, а ректоры ложатся с инфарктами. Валя Сорокин, наш русский миляга-патриот, по своему обыкновению, уехал проводить очередное союзовское мероприятие. По этому поводу заочники, которых он "ведет", написали письмо.
5 октября, суббота. Решился поехать в обязательную поездку с Барбарой Кархофф в Ростов Великий. Я уже давно ничем себя не баловал, предпочитая отсиживаться на даче. Господи, какая осень, какой день, как таинственна и необъятна русская природа. Барбара взяла с собой какого-то мальчика-англичанина, вроде бы ее крестника. Крестник двадцати одного года, почти как разведчик говорящий по-русски, но вроде работающий в каком-то отделении английского банка или фирмы в Москве. Сергей Петрович взял еще нашего стажера норвежца с именем, похожим на Вермут. И у этого Вермута, и у Барбары, и у крестника Карла я увидел блеск в глазах по мере того, как перед нами разворачивались русские просторы.
Кремль оказался хорошо отреставрированным по сравнению с теми давними временами, когда я его последний раз видел. Это успели еще коммунисты. Невероятная русская цивилизация как бы поднимается в последнее время со дна. А может быть, раньше мы отказывались ее видеть и понимать? Мне это видится в малом и большом. Там обновленной оказалась церквушка, там ставят новую, там оказывается понятным что-то из русского характера. Как же проиграли большевики, решив разом покончить со всем религиозным, в том числе и хозяйственным укладом! Вокруг каждого монастыря были свои хозяйственные просторы, свои правила, а чаще всего - лучшие в округе - свои рабочие места. Изменилась ли жизнь к лучшему, когда церкви стали складами? В Ростове показывают казармы, в которых еще в допетровское время жили строители метрополичьего ансамбля. Хорошие, крепкие дома. К Олимпиаде 1980 года казармы решили разрушить, а на их месте воздвигнуть стоянку для экскурсионных автобусов. Разрушить с танками, взрывчаткой и неограниченными солдатскими ресурсами не смогли. Были дома, теперь уже несколько десятков лет стоят развалины. Кому мешали казармы?
9 октября, среда. Делаю эту запись второй раз, В. C. включила на кухне чайник - и компьютер вырубился, пара последних страниц пропала. Кажется, я хорошо написал о своих тяготах жизни, об институте, ставшем мне ненавистным, о правительстве, которое не дает денег на культуру, а притворяется, что оно цивилизованное правительство, о наших преподавателях с замашками советских обывателей. Об этих двух назойливых и глупых бабах с заочки, c которыми идет постоянная и противная война, в которой мне не хочется пользоваться запрещенными приемами, а они пользуются. На что трачу время!
Из записной книжки. В понедельник, 7-го, вечер памяти Талькова. Дисциплина зала. Много самодеятельности. "Русский", "православие" - это такой же штамп, что и раньше "коммунизм". Поет Романов. Стихи плохие.
Написал письмо в Кельн. Через фрау Вибе. О Логачеве. Деньги.
Времени ни на что не хватает. Приходится заниматься сплетнями.
В воскресенье, 6-го, приезжали Черницкий и Романов. Привезли пирог.
Днем был в Обнинске. Разобрал теплицу и отдал долги.
Звонок - умер Куницын.
К двенадцати часам ходил на гражданскую панихиду в Дом литераторов. Пока шел, вспоминал, как несколько лет назад шел почти тем же путем в Гнесинку к Георгию Ивановичу на юбилей. Было много народу, стояла жара, и все еще, казалось, выправится.
Выступал я вторым после Гусева, прекрасно сказавшего о Георгии Ивановиче. Утром по просьбе Володи Куницына я написал статью о покойном для "Завтра", так что тезисы у меня были. После меня говорили Элем Климов, один из главнейших демократов начала перестройки, Ваншенкин, Марлен Хуциев, Володя Костров. Очень хорошо говорил старший Михайлов, который представлял, наверное, в этом же зале с подробностями и себя. Впрочем, через этот зал пройдут многие из нас. Только как замечание: мне показалось, что Климов в своей речи намекал, его опять кто-то угнетает. О, как сладко нашей интеллигенции жить под чьей-либо пятой.
12 октября, суббота. Страну сотрясают политические телевизионные разборки. Только что Борис Федоров, бывший председатель Национального спортивного комитета, - а нам помнится что-то о льготах на беспошлинную торговлю спиртным, полученных этим фондом, - только что Федоров сообщил, что Коржаков требовал с него 40 миллионов долларов, как тут же собирает бывший начальник президентской охраны пресс-конференцию и, в свою очередь, разоблачает Чубайса, Федорова, Гусинского, Березовского и косвенно, в намеках, многих других.
На этом фоне наши институтские склоки кажутся мелочью: комиссия на заочном отделении устанавливает, кажется, ряд поддельных подписей и другие безобразия. Все, как в государстве: вспоминаю дела с поддельными авизо.
Сегодня утром написал "собственное мнение" о проходящем по конкурсу Калугине. Пришлось вспомнить даже старинный эпизод, когда этот молодой человек бранил престарелую М.Р. Саркисову, и другую аргументацию.
Приезжал в институт Валерий, мой племянник, его обворовали в метро новым, не слыханным прежде мною способом. Из китайской куртки, сшитой из искусственного блестящего, а самое главное, очень скользкого шелка, выдавили бумажник. Вор "косил" под глухонемого, тыкался моему племяннику в живот. Потом долго терзали в милиции и так и не выдали бедному подполковнику Валере справку, что его обворовали. Теперь ему предстоит новый произвол: пересдавать на автомобильные права. Картины нашего советского полицейского произвола ужасны. Чувствуя свою безнаказанность, милиция даже не стесняется посторонних и посетителей. Царят воровство и обирание клиентов. Справку не дают, потому что какой-то босс боится повышения статистики по преступлениям в Москве.
Альберт Дмитриевич, наш директор институтской столовой, о котором я раньше еще не писал, обзавелся швейцаром. Надо сказать, что столовая эта в вечернее время работает как кафе и бар. Итак, этот швейцар, чрезвычайно милый и обаятельный негр, хорошо говорящий по-русски, учится в МГУ на физическом факультете, в аспирантуре. Работа у негра с четырех или шести вечера по музыкальным дням, когда играет джаз. Платит негру Альберт Дмитриевич около 500 тысяч рублей в месяц. Для людей, знакомых с нашими предыдущими порядками и с положением в Союзе с иностранцами, картинка эта увлекательнейшая.