Вечером с помощью местного населения настелили соломенную дорогу и по ней перетащили самолеты к взлетной полосе. Прокофьев приказал снять вооружение, слить половину бензина. Кто-то в шутку сказал, что надо завтра съесть только половину завтрака, чтобы облегчить самолет.
Чудо пришло к утру в виде небольшого мороза. Прокофьев торопил с вылетом, пока не подтаял грунт. Они с Остряковым должны были взлететь первыми и, если им это удастся, из Алкалы передать условия взлета для остальных.
Взревели моторы на полных оборотах. Самолет нехотя начал разбег. Гавриил напряженно смотрел вперед, туда, где кончался аэродром, где чем-то должен был завершиться их отчаянный взлет.
Осталось треть длины полосы. Прекращать взлет было уже бессмысленно, путь к отступлению отрезан. А самолет еще бежал, и не ощущалось признаков взлетной скорости. До обрыва оставались десятки метров. "Это конец", - промелькнула мысль. Прокофьев невольно закрыл глаза.
Почти на краю обрыва Остряков подорвал самолет, и тот, закачавшись, едва удержался в воздухе...
После приземления на новом аэродроме они передали, что надо любыми способами удлинить полосу еще метров на пятьдесят.
На следующее утро все оставшиеся самолеты благополучно сели в Алкале, и летчики немедленно стали готовиться к вылету для нанесения удара по основной железнодорожной станции снабжения итальянского корпуса - Сигуэнса.
Проскуров вел эскадрилью в обход цели с востока, откуда противник меньше всего ожидал налет. Шли на пределе высоты, прикрываясь холмистой местностью. Едва пересекли шоссе, стало видно станцию, до предела забитую железнодорожными составами. Лучшей цели Прокофьеву еще не приходилось видеть. Можно было бомбить не целясь. Но Прокофьев дал команду Проскурову подвернуть вдоль эшелона цистерн.
Пять тонн бомб превратили станцию в огненный ад.
Эскадрилья разворачивалась на обратный курс. Но еще оставались полные боекомплекты к пулеметам.
- Иван, когда пересекали шоссе, ты видел, сколько там людей и техники?
- Понял, идем туда, - Проскуров покачал плоскостями, давая команду для перестроения эскадрильи в колонну звеньев.
Этот налет был более чем неожиданным для итальянцев. Сзади, с тыла, на них обрушился шквал пулеметных трасс.
Прокофьев первый вел огонь по противнику и с высоты 300 метров видел, как обезумевшие от неожиданности прыгали с машин солдаты, как сваливались в канаву неуправляемые грузовики, как, нагоняя друг друга, они сталкивались, кроша тех, кто сидел в кузовах.
Гавриил не мог оторваться от пулемета даже тогда, когда кончились патроны. "Черт возьми, как мал боезапас", - подумал он с досадой. А впереди, внизу, двигалась колонна, и конца ее не было видно.
С 9 марта командование ВВС организовало конвейер самолетов с таким расчетом, чтобы все время держать противника под напряжением. Пока одна группа наносила удар, другая шла от цели, третья заправлялась, четвертая уже взлетала. Штурмовики сменяли истребителей, а их, в свою очередь, сменяли бомбардировщики.
К исходу 12 марта наступление итальянского корпуса сменилось короткой обороной, а затем и отступлением. Оно было настолько стремительным, что однажды ввело в заблуждение взлетевшую авиацию мятежников, которая на глазах республиканцев нанесла удар по бегущему батальону дивизии "Литторио".
Бесславный конец итальянского корпуса потряс командование мятежников. В буржуазной прессе замелькали мистические заголовки типа "Чудо под Гвадалахарой!". А чуда не было. Были стремление спасти столицу и предельное напряжение сил.
Летчики эскадрильи Проскурова делали по три-четыре вылета в день. Радость победы была так велика, что никто не вспоминал об усталости. Отдыхом считалась помощь техническому составу набивать патронные ленты и подвешивать бомбы. И как было уйти отдыхать, когда набивкой лент занимались даже женщины и дети соседних деревень! Только короткая весенняя ночь вынуждала летчиков покинуть кабину самолета и аэродром.
Даже в ходе интенсивных полетов на боевые задания постепенно происходила смена летного состава. Большинство летчиков и штурманов, прибывших с Гавриилом, уже уехали на Родину. Пришла замена и ему. В мае, когда готовилась новая большая операция на теруэльском направлении, Прокофьев вернулся из полета на разведку и во время доклада результатов узнал, что здесь, в штабе, рядом стоит человек, которому он должен передать свои полномочия. Это был штурман Ливинский.
Оставалось только слетать с новым штурманом и ознакомить его с обстановкой на фронте.
Уже после первого совместного полета с Ливинским Прокофьев сказал о нем, как когда-то об Острякове, что это настоящий боевой штурман.
Вскоре Ливийский подтвердил эту высокую оценку.
В конце мая 1937 года республиканский флот совместно с авиацией должны были нанести удар по военно-морской базе мятежников на острове Ибиса. Обнаружив на рейде немецкий линкор "Дойчланд", командующий флотом решил не осложнять международную обстановку и отказался от обстрела базы. Однако летчиков-бомбардировщиков, участвовавших в операции, не предупредили об отмене удара. При выходе на базу самолеты были обстреляны зенитной артиллерией. Лавируя между разрывами снарядов, ведущий самолет прошел над линкором. Штурман точно прицелился и нанес удар.
На следующий день французское агентство Гавас сообщило взбудоражившую весь мир новость: "В Средиземном море самолет республиканской Испании атаковал германский линкор "Дойчланд" и попал в него двумя бомбами. Линкор получил серьезные повреждения: сбита башня главного калибра, сильно разрушена надстройка, взорвался один из котлов. Число жертв достигло восьмидесяти человек".
Спустя несколько дней это же агентство уточнило, что бомбил линкор советский доброволец Николай Остряков. Почти все было точно, за исключением деталей: самолет пилотировал Остряков, а бомбы "уложил" на палубу штурман Ливинский.
...Друзья из интернациональной эскадрильи тепло проводили первого штурмана испанских ВВС Прокофьева до Валенсии. А на следующий день он уже поднялся на борт теплохода "Либертад". Гавриил увозил с собой богатый боевой опыт первых схваток с фашизмом и оставлял частицу своего сердца героическому испанскому народу.
Из Валенсии судно направилось полным ходом в сторону от европейского берега, где шныряли военные корабли Германии и Италии, громившие все, что было связано с ненавистной им республиканской Испанией. Это обстоятельство несколько настораживало пассажиров. И когда на горизонте послышался гул авиационных моторов, многие взволнованно задвигались по палубе. Послышались тревожные голоса: "Чьи это?"
Гавриил еще не мог различить, чьи это самолеты, но, анализируя, пришел к выводу, что появление самолетов мятежников со стороны республиканского побережья маловероятно. В то же время он подумал, что и летчикам также трудно ответить на вопрос: "Чье это судно?" Ведь примитивной маскировкой боевого корабля легко сбить летчиков с толку. В этом он сам однажды убедился.
Это было в начале тридцать седьмого года. Скверная погода приковала авиацию республиканцев и мятежников к аэродромам. Ему позвонил Проскуров из Сан-Ховера и очень просил прилететь на следующий день, сказав, что есть интересное дело, даже пообещал прислать за ним авиэтку.
Иван уже ждал на стоянке, когда приземлилась авиэтка, доставившая Прокофьева.
- Ну, давай свое "интересное дело", - с нетерпением попросил Гавриил, едва они обменялись крепким рукопожатием.
- Потерпи немного, сейчас все узнаешь от Николаса.
С аэродрома они отправились на военно-морскую базу Картахена. Машина вошла в город и стала петлять по узеньким, кривым и грязным улочкам. На одной из них пришлось остановиться и подождать, пока не загонят ослика в подъезд, чтобы разминуться.
- Это тебе не Мадрид, - пояснил Проскуров. - Здесь все контрасты как на ладони.
На улице Калья-Майор шофер свернул в красивый, отгороженный от улицы чугунной оградой сад. По ухоженной песчаной дорожке, обсаженной двумя рядами роз, они подкатили к большому двухэтажному зданию.
- Резиденция командира базы. Левая половина - его личные апартаменты, правая - штаб.
Летчики вошли в просторный кабинет главного морского советника. Увидев Проскурова, тот быстро поднялся из-за стола, приветливо пригласил:
- Прошу вас.
Все сели вокруг большого стола, занятого морскими картами.
- Мне сказали, что вы единственный здесь, в Испании, профессиональный штурман морской авиации, - обратился Кузнецов к Прокофьеву, - поэтому я и пригласил вас. Операцию, задуманную нами, доверить самоучке рискованно. Не забыли, как выглядит корабль с воздуха?
- Нет, но надо разобраться, в чем суть операции.
- Прошу вас, взгляните на карту...
Прокофьев с интересом слушал план совместной операции авиации и флота. Не отвлекаясь, он все-таки обратил внимание на большую эрудицию Кузнецова, на его умение точно излагать мысли. За весь доклад тот ни разу не оговорился, не вернулся к ранее сказанному.
- Основными вашими целями будут крейсеры "Сервера", "Канариес", "Болеарес", которые имеют следующие данные... - Кузнецов коротко изложил то, что было важно для авиации. - Вам следует: найти корабли, опознать, определить координаты, навести наш флот. Если представится возможность, нанести удар, чтобы замедлить их ход. Поэтому хотелось бы знать, чем вы будете действовать.
Гавриил старался так же четко и коротко ответить в духе Кузнецова, но чувствовал, что это не удается. Будь у него бомбы, которые необходимы, тогда доклад мог получиться и короче. А то так и не удалось избежать этих проклятых "если бы да кабы". Но Кузнецов не осудил.
- На все ВВС у нас осталось две фугасные бомбы по 250 килограммов. О прямом попадании в корабль двумя бомбами можно говорить как о счастливой случайности. Если взять по шесть стокилограммовых бомб, тогда при сбросе серией вероятность прямого попадания повысится. Возможно повреждение от гидроудара при разрыве бомб рядом. Вот все, на что мы способны, - закончил Гавриил.
Кузнецов улыбнулся:
- Как говорится, не густо, но спасибо и на этом. Если сорвете им ход, наши подводные лодки доделают все остальное.
К вечеру второго дня, точно по плану, два самолета взяли курс в море и на удалении двадцать километров от береговой черты развернулись в сторону Гибралтара. Вечерняя дымка сглаживала линию горизонта, но не мешала поиску вражеских кораблей. Штилевое море располагало к спокойствию и вселяло надежду на успех.
Еще не видя корабля, Гавриил обратил внимание на яркие вспышки в море. Потом такие же вспышки появились на побережье. По карте это соответствовало местонахождению приморского города Альмерия, где на обрывистом берегу приютился небольшой республиканский аэродром истребителей, которые должны принять участие в намеченной операции по прикрытию своих кораблей. Все стало ясно. Вражеские корабли обстреливают наш аэродром. Гавриил дал команду Острякову для захода на бомбометание. Появилось страстное желание обязательно поразить корабли, хотя сознанием он понимал, что вероятность попадания в такую узкую цель чрезвычайно мала.
Гавриил стал сбрасывать по одной бомбе в каждом заходе, стараясь прицеливаться как можно точнее. На выходе из атаки он увидел, как таким же маневром бомбит и экипаж Сковородникова.
После первого захода бомбардировщиков корабли прекратили обстрел и стали огрызаться зенитным огнем.
После одного из заходов столб воды поднялся совсем рядом с кормой атакованного корабля. Похоже, он потерял управление, потому что вышел из циркуляции. Лучших условий для поражения нельзя было и придумать, но... бомб уже не было.
На аэродром пришли уже в сумерках. О повторном вылете не могло быть и речи. Гавриил переживал, что не удалось прямое попадание. Одно утешало, что завтра свои корабли и подводные лодки добьют потерявший управление корабль.
Задолго до рассвета, поеживаясь от утренней прохлады, члены экипажей собрались у самолетов, чтобы уточнить задачу.
- Как думаешь, Феликс, где сейчас наши корабли? - спросил Остряков.
- По расчетам, в районе Гибралтара, там же, где и вчерашние корабли противника. Ведь один из них поврежден, на буксире, значит, ход у них раза в два меньше. Найти и опознать их не составит труда.
Утреннюю тишину разорвал грохот двух бомбардировщиков, направлявшихся в сторону моря. Уже в развороте Гавриил заметил цепочку кораблей, шедших кильватерной колонной. Он пересчитал их. По количеству и направлению движения получалось, что это корабли республиканцев, недавно вышедшие в море. Догадался об этом и Остряков:
- Феликс, кажется, наши корабли. Что бы это значило?
- Не знаю, что это значит, но ясно одно - операция сорвана. Найдем мы у Гибралтара корабли противника или нет, догнать их уже невозможно, - ответил Прокофьев. Он подумал о том, как огорчится Кузнецов, и вдруг вспомнил, что последнюю фразу: "Будем надеяться на успех" - тот произнес с ноткой сомнения.
- Нет, это не преступление, - потом объяснял им Кузнецов, - это глубокая беспечность. "Ну и что, - ответил командир группы кораблей, выделенных для операции, - сорвалось сегодня, сделаем в другой раз". И он искренне верит в то, что здесь нет ничего страшного, но не поручится головой, что в следующий раз сделает точно так, как задумано. И ваши подсоветные мыслят так же. Вы знаете, что предусмотренные планом операции самолеты "потезы" не прилетели...
Из раздумий Гавриила вывел густой бас теплохода. Ему вторил другой, приглушенный расстоянием. Прокофьев оглянулся и увидел в полукилометре шедший навстречу грузовоз. По красному кормовому флагу не трудно было узнать "земляка". Видимо, его-то и ушли встречать республиканские самолеты.
На вторые сутки пути никто не думал о морских пиратах под флагами Германии и Италии. Война с ее тревогами и заботами осталась далеко за бортом. Прокофьев чувствовал себя неестественно свободно. Никуда не надо спешить, а красивая сервировка стола и белоснежные простыни казались пределом блаженства, которое можно по-настоящему оценить только после перенесенных фронтовых лишений.
На восьмые сутки, когда теплоход бороздил воды Черного моря, путешествие изрядно надоело. Большинство пассажиров толпилось на палубе, ожидая, когда появится долгожданное родное побережье.
Трудные будни
По заведенному порядку почти с каждой прибывающей группой "испанцев" беседовал Яков Иванович Алкснис. Вот и в этот раз он пригласил всех в кабинет, приветливо поздоровался, справился о самочувствии, потом придвинул большой блокнот и перешел к делу:
- Прежде чем вы напишете свои отчеты о командировке, я хотел бы уточнить ряд моментов, которые каждому из вас могут показаться малозначительными, а собранные вместе, они иногда освещают очень важный вопрос. Мы изучаем опыт боевых действий, который пригодится нам в подготовке войск, а некоторые товарищи на двенадцати-пятнадцати страницах излагают свои чувства и переживания и где-то, между прочим, упоминают, как проходил бой. Это, конечно, интересно, но в первую очередь хотелось бы узнать о тактике, подготовке летчиков, сильных и слабых сторонах противника, Есть и другая крайность. Один истребитель отчет уместил на страничке примерно так: "21. 9. 36 в 8. 25 взлетел, увидел "фиат", сбил. 22. 9. 36 в 7. 45 взлетел, увидел... сбил" - и так далее. Ему говорят: "Так нельзя. Этот отчет хорош для бухгалтера, легко подсчитать, сколько раз взлетел, сколько сбил самолетов". Он ответил: "Я не писатель, мне легче сбить". Жаль, если невысказанное останется неизвестным. Поэтому, вы уж извините, буду спрашивать с пристрастием.
Действительно, его вопросы касались таких тонкостей, которые могли быть упущены во многих отчетах.
- Ну, а остальное вы, надеюсь, напишете в отчетах, - заметил Алкснис в конце беседы. - Желаю вам хорошего заслуженного отдыха.
Кисловодский санаторий, куда приехал Прокофьев, располагал к отдыху. Этому способствовали горы, со всех сторон окружающие город. Особенно они хороши во время восхода. Правда, в Испании тоже горы, но там было не до любования ими. Там в раннюю пору, если можно, лучше еще поспать, а если нельзя, то, уткнувшись в приборную доску или карту, клянешь светило, что оно так медленно поднимается и ничего не видно в кабине.
Вот и в это утро, встретив рассвет, Гавриил хорошенько пропотел на крутых горных тропинках и теперь с удовольствием плескался холодной водой.
- Ганя, Ганя, иди скорее сюда, - услышал он взволнованный голос жены.
Но Гавриил не спешил. Не война же. Полина Яковлевна вбежала в умывальную комнату.
- Прямо не знаю, верить или не верить. По радио передали, что тебе присвоено звание Героя Советского Союза.
- Ослышалась. Полно тебе, ведь в Москве и намека не было на это.
- Как же ослышалась? - не сдавалась жена. - Так и передали: "Майору Прокофьеву Гавриилу Михайловичу..."
- Ну вот, майору. Ты разве не знаешь, что я еще и не капитан?
Полина Яковлевна стояла в нерешительности.
- Но ведь назвали майорами Проскурова и Хользунова.
Теперь и Гавриил засомневался. Если назвали Проскурова и Хользунова, то в этом сочетании мог быть только он.
- Ну, чего волноваться? Если присвоили, значит, скоро узнаем. Пойдем завтракать.
Однако все прояснилось значительно раньше, чем Гавриил думал. В столовую почти следом за ними вошел начальник санатория и, став перед столами, громко произнес:
- Внимание, товарищи! Только что получена телеграмма на наш санаторий следующего содержания: "За образцовое выполнение задания партии и правительства и проявленный при этом героизм майору Прокофьеву Гавриилу Михайловичу присвоено звание Героя Советского Союза!" Получите телеграмму, товарищ Прокофьев, - и начальник санатория окинул взглядом зал, ища адресата.
Когда Гавриил встал, грянул гром аплодисментов. Он смущенно пробирался среди столов, отвечая на поздравления с любопытством рассматривающих его людей.
Из-за излишнего внимания к нему завтрак превратился в пытку.
После этого пребывание в санатории с каждым днем становилось все более тягостным. Надоедали и групповые, и одиночные просьбы рассказать, как там. Через два дня, сославшись на внезапно возникшие дела, Гавриил поблагодарил руководство за гостеприимство и отбыл в Москву.
Вскоре Прокофьев получил приглашение в Кремль, где Михаил Иванович Калинин вручил ему заслуженную награду - орден Ленина и грамоту Героя Советского Союза.