Очень легко скатиться к тому, чтобы представлять собственную работу - и ее результаты - в розовом свете. В течение всего 1942-го и большей части 1943 года я считал, что у меня ключевая должность не только в иберийской подсекции, но и во всей Секции V. И действительно, я не променял бы ее ни на какую другую должность во всем мире контрразведки. Никогда прежде и никогда потом у меня не было работы, которая приносила бы мне такое удовлетворение. Р.В. Джоунс однажды сказал мне (предвосхищая широкое применение компьютеров), что у идеального офицера-аналитика мозг должен быть таким же, как комната, он должен уметь впитывать и синтезировать весь объем нужной информации. Я бы сказал, что такая характеристика была скорее применима к самому Джоунсу, нежели к любому другому человеку военного времени. Я, конечно, едва ли соответствовал столь высокому уровню, но мои способности к анализу и запоминанию различных имен, дат, мест, цифр и фактов теперь явно мне пригодились. Вдобавок ко всему, я работал бок о бок с людьми аналогичного склада, причем под руководством Кима, которого все уважали и любили. До сих пор я почти ничего не сказал о своих коллегах, которым приходилось перелопачивать горы материалов, поступающих из резидентур и еще бог весть откуда, обрабатывать запросы МИ-5 и заниматься многими другими вещами. Это были прекрасные специалисты по Испании, которые к тому же, в отличие от меня, владели местными диалектами. И над всем этим восседал Ким - спокойный и уравновешенный, хорошо знакомый с Испанией, с ее вождями и языком.
Наша жизнь была не такой уж суровой. Контршпионаж имеет преимущество над большей частью другой работы в разведке: его предмет - люди, причем их состав весьма пестрый. Шутки, непристойности, все мало-мальски интересное сразу же становилось всеобщим достоянием, поскольку все мы, по сути, находились под одной крышей, а зачастую даже - в одном помещении. Ким был неотъемлемой и важной частью всего происходящего. И все же я снова был очарован произошедшими в нем переменами. У Секции V хватало врагов, но Ким, казалось, уживался со всеми. В общении с другими он являл собой полную противоположность своему бескомпромиссному и часто придирчивому отцу и к тому же весьма отличался от себя самого - в недавнем прошлом. Однако когда дело касалось тех вещей, которые Ким считал важными, он тоже мог стать бескомпромиссным. Так или иначе, но он обычно добивался своего, не вызывая к себе вражды, зачастую даже не позволяя оппоненту понять, что между ними произошел конфликт. Одним из его козырей была хорошая осведомленность о предмете разговора; надо сказать, что у многих офицеров в СИС, да и в других ведомствах, наблюдалось заметное равнодушие и даже отвращение к внимательному и скрупулезному анализу документов.
Многие дела, хранящиеся в центральном реестре СИС (который территориально находился в Сент-Олбансе - в двух кварталах от Гленалмонда), были датированы еще началом 1920-х годов. С большей частью этих дел мы ознакомились, потому что каждое новое имя автоматически "отслеживалось" в реестре: каждый постоянно получал кучу папок с вероятными - или маловероятными - признаками совпадения. Не могу сказать, что эти довоенные отчеты действительно оправдывали для нас ту репутацию, которой СИС добилась в мире. Что касается участка работы Секции V, то чрезмерное внимание к коммунистам привело к тому, что к началу войны слишком мало было сделано в области противодействия немецкой разведке: даже очевидная работа, например сбор материалов из открытых источников - немецких телефонных книг и других справочных публикаций, когда все это можно было относительно легко раздобыть, велась крайне плохо. Судя по историям наших коллег, которые поступили на службу еще в мирное время, секретность СИС считала для себя самоцелью. В вопросах безопасности здесь явно наблюдался перебор. К примеру: два самых тяжких преступления, которые вы могли совершить, - это рассказать жене, в чем заключается ваша настоящая работа, и поделиться с любым из коллег, какая у вас на самом деле зарплата. Война, конечно, избавила нас от множества подобной ерунды, но нам все еще платили жалованье хрустящими белыми пятерками. Эффект от принятых мер безопасности был прямой противоположностью ожидаемому; вас могли счесть либо спекулянтом, либо агентом Секретной службы. Однажды, когда мне нужно было снять в банке немного денег сверх лимита своего и без того весьма скромного счета, я отправился к управляющему и объяснил, что моим единственным источником дохода является небольшая стопка пятифунтовых банкнотов, часть которых я ежемесячно вносил на счет. "Ах да, - с понимающей усмешкой ответил тот, - у нас несколько клиентов, таких как вы". Не думаю, что он имел в виду, будто я спекулянт.
Все, кто работал в Vd, были всегда чрезвычайно заняты. Одной только моей работы хватило бы для нескольких сотрудников. Двадцать из нас, возможно, могли бы запросто отслеживать все наводки и всех субъектов, сведения на которых мы получали из ISOS по нашей территории; но даже если военные задачи оправдывали значительное увеличение штата, не было бы особого смысла в формировании большего числа запросов, чем может быть обработано нашими резидентурами за границей. Каждый день приносил свои заботы и новые проблемы. Я настаивал на том, чтобы иметь как минимум один выходной. Однако, за редким исключением, всегда по возвращении на работу узнавал от Кима, что в мое отсутствие, как обычно, все снова встало с ног на голову и ситуация близка к критической. Я отвечал, что подобный кризис у нас чуть ли не каждый день, но он меня не слушал.
Почти каждый вечер мы с ним брали часть работы на дом. В Гленалмонде мы сидели приблизительно до семи часов, затем набивали портфели папками и отправлялись домой. Автобус довозил нас почти от двери к двери, причем на обоих концах маршрута имелся паб. Все, что нам доводилось выпить в Сент-Олбансе, - причем, сразу отмечу, в этом не было ничего особенного, - мы пили главным образом в одном из этих двух пабов. Дома, в Спиннее, мы тоже иногда пропускали по стаканчику, а в Гленалмонде никакого бара или столовой вообще не было. Зимой 1941/42 года Ким и еще парочка офицеров от подсекции обедали в "Белом олене" в Сент-Олбансе, и обычно дело не обходилось без алкоголя, однако в конце концов заказывать алкоголь они перестали - вероятно, по причине экономии. Патрик Сил утверждает, что на протяжении всей войны Киму удавалось доставать на черном рынке виски по цене четыре фунта за бутылку. Здесь, по-видимому, кроется недоразумение как по поводу ситуации с алкоголем в военное время, так и в отношении собственного образа жизни Кима Филби. Насколько я сам помню, к концу войны виски от производителей, кроме Scotch Whisky Association, можно было купить в магазинах по четыре фунта пятнадцать центов за бутылку, если, конечно, вы могли себе это позволить. Но обычно все старались выбрать себе какого-нибудь постоянного розничного продавца и покупали у него по неофициальной цене где-то чуть больше фунта за бутылку. Ким никогда не позволил бы себе регулярно из собственного кармана выкладывать за виски по четыре фунта за бутылку - то есть по двадцать или тридцать фунтов в нынешнем ценовом выражении - и, уж конечно, было бы слишком опасно занимать на это деньги у русских. Мы в Сент-Олбансе обычно пили бочковое пиво, смешанное с небольшим количеством джина, чтобы продлить действие алкоголя. Только с прибытием американцев в 1943 году ситуация с алкоголем значительно улучшилась.
Я до сих пор с ужасом вспоминаю, как мы рисковали, когда садились в автобус или заходили в паб с кипами секретных документов под мышкой. Не думаю, что относительно этого существовали какие-нибудь определенные правила, и тогда о взысканиях за потерю материалов едва ли кто-то задумывался. У меня с собой иногда было, помимо прочего, с десяток или больше папок с ISOS, в то время как груз Кима включал в себя, к примеру, толстую пачку BJ - тоже очень важных перехваченных дипломатических документов противника. Нужно было непременно успеть все это внимательно просмотреть. Иногда я задавался вопросом, почему Ким так беспокоится по поводу BJ, ведь за редким исключением они почти не представляли интереса в нашем весьма специфическом мире. Но позднее я заключил, что кто-нибудь все равно должен их просматривать, а лучшей кандидатуры, чем Ким Филби, не найти. Теперь мне кажется, что он был также заинтересован в том, чтобы кое-что из BJ предъявить русским, возможно даже резюмируя или "заимствуя" самые полезные. Надо сказать, что особого контроля за такого рода документами не было и многие папки просто ходили по рукам.
Вскоре после возвращения домой мы садились на кухне, и Эйлин подавала нам ужин. Первое время мы пользовались услугами одного человека, которого между собой прозвали "браконьером", хотя замечу, что вся его добыча была вполне законной. Правда, фазаны вскоре стали цыплятами, затем он предлагал только кроликов, а потом и вовсе ничего. Но мы все равно питались вполне сносно, с учетом своих чисто гражданских норм. Эйлин была неплохим поваром, и даже испеченный ею вултоновский пирог был вполне съедобен. Ни у нас, ни у кого-либо еще в Секции V не было особых развлечений. Собственно, мы их и не искали. За двадцать один месяц мы с Кимом и Эйлин всего раз сходили на комедию с участием братьев Маркс. В Спиннее у нас были радио, довольно примитивный граммофон и два или три десятка пластинок. Но здесь крылся потенциальный источник разногласий. Эйлин, страдавшая музыкальной глухотой, большую часть музыки терпеть не могла, и Ким, таким образом, был лишен того, в чем всегда нуждался. Намного позже он, должно быть, все-таки нашел для себя выход, когда, будучи в Вашингтоне, накупил себе долгоиграющих пластинок. Но в Сент-Олбансе у нас почти не было хорошей музыки.
Это была самая обыкновенная жизнь, но в то же время весьма упорядоченная: каждое утро - в одно и то же время на работу, потом обратно - между семью и восемью часами вечера. Пару раз в неделю Ким уезжал в Лондон, но к вечеру всегда возвращался домой. Однако после того, как я провел в Спиннее четыре или пять месяцев, все резко изменилось. Как-то вернувшись после выходного, я узнал от Кима, что Эйлин заболела, теперь в доме дежурит медсестра и ей нужна комната. Через день я поселился в доме у одной пожилой пары, несколько пострадавшей от войны. Их вознаграждение от моего присутствия было небольшим, зато они пользовались моей продовольственной книжкой. Я же там довольствовался лишь легким завтраком, а по вечерам перекусывал в пабе, после чего возвращался в контору. Если бы не захватывающая, интересная работа, то эти перемены в моем быте стали бы для меня настоящим несчастьем. Через три месяца Эйлин выздоровела. Медсестра уехала, и я снова возвратился в свою комнату - к детским коляскам, швейным машинкам и шезлонгам.
В своей книге Ким описывает курьезное дело о "ORKI-спутниках", которое к моему появлению в Секции V в октябре 1941 года уже близилось к разрешению. Я здесь резюмирую это потому, что, оглядываясь в прошлое, можно разглядеть смысл, который никто (кроме Кима), возможно, в то время не оценил и о котором Ким ничего не говорит в собственной книге. Он пишет, что в сентябре 1941 года из очередной партии ISOS было выявлено, что испанский абвер отправляет двух агентов - Хирша и Гилинского, - первого в сопровождении жены и тещи, - в Южную Америку. Незадолго до их отплытия из Бильбао местная резидентура абвера направила в Мадрид шифровку, в которой говорилось (в английском переводе, сделанном в Блечли), что Хирш и его "ORKI-спутники" готовы к отъезду. Ким, по-видимому, пришел к заключению, что аббревиатура ORKI может обозначать группу революционных (антисталинистских) коммунистов, вероятно, тех же троцкистов, которые финансируются и используются абвером. (В своей книге Ким об этом не упоминает, но, как поделился со мной впоследствии, он - или кто-то из его помощников - раскопал где-то ссылку на подобную организацию под названием RKI, и из разговора с ним я понял, что она могла именоваться ORKI - так же, как ГПУ называли еще и ОГПУ.) Ким в нарушение ряда нормативов смог устроить так, чтобы, помимо Хирша и Гилинского, минимум еще с десяток пассажиров, - имена которых так или иначе намекали на возможную связь с коммунистами-диссидентами или, может быть, эти пассажиры просто оказались славянами, - были арестованы и допрошены на Тринидаде. И их действительно задержали - причем большинство - весьма надолго.
Несколько месяцев спустя вспоминая об этом инциденте, я оказался в полном замешательстве. То, что произошло, было совершенно не похоже на типичные действия абвера, а для принятия нами столь жестких решений явно не хватало должных оснований. Я также заметил, что, когда специалисты Правительственной школы кодов и шифров в Блечли натолкнулись на короткий и не поддающийся расшифровке абзац в ISOS, они должны были как-то выделить соответствующие "нечитабельные" буквы, дать их покрупнее, разместить в середине донесения. Далее я заметил, что в шифре, используемом резидентурами абвера в Испании, "испорченный" абзац часто состоял из правильных букв, чередующихся с "нечитабельными". Я спросил в GC&CS, не может ли ORKI означать DREI, то есть "три" в переводе с немецкого. Они проверили и тут же согласились. Иными словами, в донесении просто говорилось о Хирше и трех его спутниках (жене, теще и Гилинском).
Вполне вероятно, что из-за предполагаемой связи с троцкистами Ким разглядел для себя шанс заработать важные очки у русских, упрочить свой авторитет. Он, конечно, хотел бы это с ними обсудить. Русские чрезвычайно заинтересовались бы, если бы немцы и в самом деле оказывали содействие диссидентским коммунистическим группам, и они, возможно, побудили бы Кима к тем действиям, которые он и предпринял. В состоянии невежества, преобладающего в то время в Секции V, это едва ли возбудило бы какие-нибудь подозрения. Интересно, на самом ли деле русские поспособствовали возможному истолкованию RKI/ORKI или это произошло после анализа Кимом и другими офицерами старых дел в центральном реестре? А может быть, повлияло и то и другое. Даже если у Кима и не было возможности проконсультироваться с русскими, он, должно быть, увидел возможность преподнести им себя в лучшем свете. Впоследствии - как пишет в своей книге - он обратил этот случай в шутку и даже описывал это как своего рода триумф, хотя фактически это был, конечно, полный провал. Очевидно, тогда его действия отнюдь не соответствовали его характеру и уж тем более были далеки от здравого смысла. Мой вывод такой: возможно, он и не повел бы себя таким образом, если бы не преследовал нечто важное для НКВД. Я рад заявить, что после того случая мы никогда больше не относились к ISOS столь опрометчиво и поверхностно.
Глава 6
Наш отдел выходит на новый уровень
К лету 1942 года Секция V постепенно обретала новую форму. Количество офицеров и секретарей стабильно увеличивалось. Поток ISOS теперь в пять - десять раз превышал тот, который был годом ранее. За границей мы тоже расширяли свою деятельность. В начале войны заграничные отделения СИС были универсальными, стремясь поставлять разведывательную информацию всех видов: военную, политическую, техническую и контрразведывательную. Но у контрразведки тогда был слишком низкий приоритет. В 1940–1941 годах Феликсу Каугиллу удалось сделать так, чтобы в наши отделения в Мадриде и Лиссабоне отправили специалистов контрразведки. Хотя номинально они подчинялись действующему шефу резидентуры, по сути (а впоследствии и официально) стали независимыми, обзаведясь собственными явочными квартирами, штатом сотрудников и шифрами. Теперь из Секции V за границу отправляли новых офицеров для открытия собственных отделений. Мы потихоньку превращались в отдельную службу, практически независимую от остальной части СИС, хотя у нас с ними было общее управление в Лондоне и мы сохраняли весьма тесные связи и внутри страны, и на местах.
Нет сомнений, что именно Каугилл смог добиться того, что Секция V значительно упрочила свое положение среди британских спецслужб. История обошлась с ним довольно сурово. В памятных статьях Sunday Times он был изображен в несколько карикатурном виде, да и Ким Филби в своей книге отнесся к нему не слишком справедливо. Но я не собираюсь швырять камни в авторов: по ходу войны я и сам стал относиться к Феликсу критически, а в итоге, как мне кажется, немало выиграл от его последующей отставки. Конечно, Каугилл допускал крупные просчеты, причем особенно запомнились два из них. Один, о котором широко писали в литературе о Филби, заключался в том, что он наживал себе большое число врагов. Вообще, любой, кто пытался практически на пустом месте создать большой отдел в беспощадном мире военной разведки, волей-неволей наживал себе врагов, но Феликс, казалось, на поприще антагонизма в человеческих отношениях превзошел многих. Более серьезная его ошибка, на мой взгляд, заключалась в том, что его представления в области разведки не всегда отличались благоразумием и он не смог должным образом оценить постоянно меняющийся характер нашей работы. На этом направлении на самом деле нужен был такой идеальный офицер разведки, как Р.В. Джоунс, с нестандартным мышлением, чтобы не отставать от всего того, что происходило вокруг. Однако оперативные суждения и идеи Феликса все более и более отдалялись от действительности. Его немалые дарования, к сожалению, располагались в несколько иной плоскости. Однако без его энергии, упорства, храбрости, способности к постоянной напряженной работе не удалось бы сохранить и усилить значение Секции V, а также заполучить необходимый штат в критический период 1941–1942 годов. Даже Ким Филби, при всех своих способностях, возможно, не добился бы того же.