Ночь в этих широтах наступает быстро, тени блекнут, пока не исчезают совсем, чтобы уступить место ночной тишине. Светятся только огоньки сигарет или длинных и тонких румынских сигар, временами украдкой освещая лица, молодые и безмятежные или сосредоточенные и серьезные у старших товарищей. Напоследок перед сном австриец сыграл вечернюю зорю, команду отбоя, аплодисменты последней вечерней мелодии, свет погашен. Слегка растроганные, мы тихо отправились спать. С нами в избе двое румын и немец. Около семи или восьми утра нас разбудил шум машин. Я вышел наружу и увидел двух или трех немцев, занятых утренним умыванием. В 200–300 метрах от нас по дороге двигались нескончаемые колонны, явно в сторону фронта – со свежими войсками на смену тем, что заняли Ростов-на-Дону, а также со снаряжением и боеприпасами. Я почувствовал угрызения совести за свое пребывание здесь и, после того как умылся и позавтракал, не стал задерживаться. Наш Vormarsh – движение вперед – продолжался, и вчерашние товарищи на одну лишь ночь разошлись, каждый в своем направлении.
Местность здесь холмистая, и когда я с высоты оглядывал горизонт, то мог на расстоянии угадывать изгибы дороги по поднятым колоннами высоко в небо клубам пыли. А поскольку нет ни малейшего ветерка, ни легчайшего движения воздуха, эти клубы пыли рисуют в небе такие же самые участки дороги, со всеми поворотами и развилками. Хорошо видны клубы пыли, которые пересекаются вместе с перекрестками под ними, но об этом можно только догадываться, поскольку сами они окутаны плотным воздухом близ земли. И все же это интересно наблюдать. Перед самым полуднем, с возвышения возле дороги, я различил сквозь плотную пыльную атмосферу большой массив застроек. Это город, очень большой город. Им мог быть только Ростов-на-Дону. Здесь и высокие жилые дома, и элеваторы, и промышленные здания. В конце концов я решил, что мы совсем близко от города. Жаркий воздух, песчаная пыль, постоянно висящая в воздухе, и жаркое марево создали такую атмосферу, что на первый взгляд кажется, будто город где-то далеко.
К 14:00 или 15:00, миновав убогие предместья, мы попали в центр города. При ближайшем рассмотрении он ничуть не лучше. Ветхий, словно прокаженный. Неподвижные, брошенные старые трамваи. Интересно. Забираемся внутрь, внимательно разглядываем. Сиденья истерты и порваны, обшивка повреждена, краска облезла и исцарапана! "Эй! Бьюринг, посмотри-ка!" На месте вагоновожатого, на том, что я называю "приборной доской", отчетливые буквы: "АСЕС"! Невероятно, но факт. Мы продолжили обследование, но, не найдя больше ничего интересного, возвратились. После боев здесь много разбитой техники: русские танки и орудия – все выведено из строя. И уже есть вывеска "Комендатура"! Которая всегда помогает найти еду, и мы этим не пренебрегаем. После чего, следуя своим путем, направляемся к выходу из города.
Вскоре после выхода из центра города мне захотелось найти объяснение тому, что происходило у меня на глазах и заинтриговало меня. Процессия солдат всех видов войск и подразделений двигалась к старому зданию и обратно от него, бережно неся котелки и прочие емкости всевозможных видов, от шлемов до банок от джема всех сортов. Все эти емкости до краев наполнены коричневой жидкостью, которую я не мог сразу опознать. Первым делом подумал о меде, но для него она слишком жидкая. Спросил одного парня, и он сказал, что это пиво! Нельзя терять время, нужно идти туда немедленно! Я не пробовал пива уже больше двух месяцев. Не то чтобы я выпивоха, но жажда так сильно мучила нас, и вдобавок ко всему со времени нашего отбытия из "Дождевого червя" напитки не отличались разнообразием: кофе, чай, молоко, вода – и больше ничего, но чаще всего вода. Раз уж подвернулась такая оказия, я должен попробовать пива. Моя солдатская жизнь, пусть и короткая, уже научила меня одному: никогда не упускать возможности, а не то будешь потом рвать на себе волосы!
По мере приближения к "пивному ресторану" затхлый запах, что щекотал нам ноздри, не оставлял сомнений в происхождении жидкости. Следуем коридором, по которому движутся участники процессии, похоже уже ознакомившиеся с этим местом, и спускаемся по лестнице в подвал, освещенный лишь колеблющимся светом пламени зажигалок или спичек, зажженных кое-кем из послушников этого странного шествия. Кратковременные вспышки давали мало света и не позволяли что-либо как следует рассмотреть. Считаю ступени, хотя зачем, если понятия не имею, сколько их всего? Я тоже достал зажигалку и время от времени щелкал ею. После нескольких таких вспышек спустился еще на несколько ступенек и решил, что уже достиг дна подвала, поскольку при свете пламени зажигалки различил ровную поверхность пола. Продолжаю ступать по блестящей поверхности, как вдруг… Плюх! Во весь рост растягиваюсь в разлитой по полу жидкости! Я промахнулся мимо нескольких ступенек, скрытых затопившим весь подвал пивом. Чем это объяснить? Все просто: из отверстий в бочках затычки выдернуты и не забиты назад, но самое главное – "потребители" оставили длинные линии пулевых отверстий вровень с дырами от затычек.
Совершенно ошарашенный случившимся, я поднялся и обнаружил, что сухой у меня осталась только часть головы. Что до остального, то я промок насквозь. Вот я, настоящий красавчик, но зато моментально освежившийся. Ошеломление прошло, и я начал хохотать, ко мне присоединился Бьюринг. Кажется, в момент падения я выругался или произнес что-то скверное. Было бы удивительно, если бы я промолчал. Поскольку все произошло в темноте, я по крайней мере не уронил своего воинского достоинства. Хоть какое-то утешение! Мы не прекращаем двигаться к заветным бочкам с пивом. Слышны голоса тех, кто уже получил свое "утешение". Сначала надо найти зажигалку, выскользнувшую у меня из пальцев при падении, и, как ни странно, несмотря на темноту, я быстро нащупал ее под слоем пива в 30–40 сантиметров. Сейчас от нее никакой пользы, займусь ею потом.
Заворачиваем за угол. Вижу свет и тени. Здесь парни со свечами, и кто-то из них предусмотрительно оставил одну зажженную свечу. Поэтому видны очертания нескольких огромных бочек с пивом, содержимое которых медленно вытекает из отверстий, где прежде находились затычки, и из других дыр, заливая коридоры подвала. Наполняем фляги и котелки и на ощупь бредем обратно. Возвращаться проще, потому что после поворота легко ориентироваться по пробивающемуся снаружи свету. А от лестницы найти выход совсем не сложно. Пора где-нибудь пристроиться и осушить котелок с пивом, доставшимся с таким трудом. Нет, честное слово, это пиво отвратительно! Безвкусное, пресное, выдохшееся, поскольку не ударяет в голову, освежающее хуже, чем вода, но я все равно пью его. После всех этих испытаний, – хоть пиво и даровое, – когда я едва не погиб ужасной смертью в пивном море, я не собираюсь выплескивать это пойло только на том основании, что оно отвратительно. Итак, мы пьем пиво, надеясь утолить жажду, но не без гримас. И смеемся над нашими, особенно моими, злоключениями, потому что Бьюринг, шедший позади меня, успел избежать падения. Ну почему я всегда должен быть впереди, особенно учитывая, что Андре выше и здоровее меня? Ничего не поделаешь, я неисправим!
Мы пьем пиво, но моя жажда не проходит. Это прохлада подвала освежила меня. Мне не по себе, в пропитавшейся пивом форме я чувствую себя липким с головы до пят, но нужно идти. Только вперед! Мы осмотрелись в поисках выхода из города и теперь шагаем в неведомое будущее. Через сотню метров обгонявший нас танк остановился, и командир пригласил нас взобраться на броню. Вот это везение, это те самые танкисты, которых мы встретили, уходя из "пивного ресторана", и которых так радостно и радушно приветствовали. Они хохочут над моими злоключениями, поскольку сами явно избежали подобной участи. Лафонтен был прав – я говорю о баснописце, а не приятеле с такой же фамилией. Вы сразу поймете меня: "Доброе дело даром не пропадает". Кажется, это точно он сказал.
Сидя на броне танка вместе с несколькими пехотинцами, я уже забыл о происшествии в подвале, когда вдруг на меня села муха, потом десяток, потом целая сотня, привлеченные пивным благоуханием! И тут началась беспощадная война, столь же бесполезная, сколь и бессмысленная. На танке нас шестеро, а мух сотни! Мы с моими союзниками безжалостно давили тех, что садились на меня, но еще больше пропускали в своем неистовстве, а они все время возвращались, и еще в большем количестве. Через полчаса мы выдохлись и наши удары стали более слабыми и менее точными. Мухи победили. Довольствуюсь лишь тем, что как могу отгоняю их от лица и смахиваю с затылка. Мы больше не в силах истощать себя в бессмысленной битве без всякой надежды на успех! Движемся вперед на танке, сохраняем силы и бережем ноги. Подвеска танка явно не такая мягкая, как у автомобиля, что подвозил нас раньше. И уж точно не такая комфортная. Более того, мы расположились на стальной броне, мало похожей на мягкие сиденья. Топливные баки из листовой стали, и на них не так жестко сидеть, но, несомненно, она менее эффективна для выполнения подобного предназначения.
Когда мы проезжаем через деревню и обнаруживаем колодец, то делаем короткую остановку, чтобы освежиться, поскольку жара стоит удушающая. Моя форма уже высохла, но пивного запаха не потеряла. Я освобождаю карманы, хоть и понимаю, что это глупо, поскольку их содержимое тоже пропиталось пивом и здесь везде и повсюду мухи. Пользуюсь подвернувшейся возможностью и прошу своих товарищей как следует окатить меня всего водой, с ног до головы, прямо в одежде. По сравнению со знойным воздухом вода кажется ледяной, но это даже приятно. Потом отжимаю китель и штаны и снова полощу. Еще раз выжав одежду насухо, натягиваю ее на себя.
Десять минут спустя мы снова в пути и достигаем Каменска-Шахтинского! Кажется, мы сбились с пути – взяли не то направление. Поэтому мы посоветовались с друзьями-танкистами, которые должны получить новые указания, и теперь решаем, что делать дальше. За время ожидания мы пополняем припасы в интендантской службе города и квартируем в частном доме. На следующий день мы снова в пути. Среди дня у меня вдруг из носа хлынула кровь. Несомненно, из-за жары! К счастью, неподалеку деревня, но, похоже, покинутая. Из вежливости я постучал в дверь. Потом сильнее. Ни звука, ни ответа. В таком случае прибегнем к силе – я ударяю по двери ногой. И, к моему удивлению, дверь распахивается, но не от удара, а открытая рукой "мужика"! Он робко смотрит на нас, но успокаивается, понимая, что я прошу лишь свежей воды, чтобы унять кровотечение. "Вода? Да! Да!" И тут же мне принесли ведро воды из колодца. Наконец, когда кровотечение остановлено, я оторвал уголок носового платка и плотно засовываю его в ноздрю. Теперь в комнате собралась вся семья. Их страх рассеялся, и они угощают нас кислым молоком. На самом деле нет ничего лучше для утоления жажды! Нам даже жаль уходить. Видимо, когда русские ушли, эти люди спрятались в подвал, и мы оказались первыми "немцами", которых они видели. Тем же вечером, 31 июля, мы квартируем в Даниловке.
1 августа, около 18:00, мы появляемся в Новочеркасске, немного северо-восточнее Ростова-на-Дону, из которого выехали с танкистами два дня назад. Наше путешествие оказалось бессмысленным. На пороге одноэтажного дома нас радушно встретила приветливая женщина с двумя дочерьми; с виду дом очень чистый и опрятный. Они живут как раз на первом этаже. Я очарован, потому что старшая дочь просто восхитительна, она прекраснейшая из всех tanagra (Танагра – древнегреческая терракотовая статуэтка; в переносном значении – стройная девушка, "статуэтка". -Пер.), каких я только встречал. Безо всяких преувеличений! Настоящая богиня! Я могу ее сравнивать лишь с одной из этих изящных статуэток. Загорелая кожа – ровно на столько, на сколько нужно, тогда как у других она намного темнее. Темно-синие, цвета морской волны, глаза, каких я никогда не видел. Выражение лица, которое я никогда не забуду, темные, почти черные волосы. А кроме того, фигура, способная ввести в искушение даже святого! И, Бог свидетель, я не преувеличиваю. Девушка одарила меня сотнями улыбок, хотя хватило бы и одной, чтобы растопить мое сердце. Боже правый, что со мной происходит? Впервые в жизни женщина, точнее, русская девушка пробуждает во мне желание, сводит с ума. Никогда бы не поверил, что такое возможно, ведь, в конце концов, все остальные оставляли меня равнодушным, если вообще не вызывали неприязни! При мне, как всегда, мой фотоаппарат, но, увы, нет пленки, о чем я долго буду жалеть. Поэтому я прикинулся, будто она у меня есть, и делал иллюзорные снимки всей семьи, затем одной лишь богини. А потом попросил Андре сфотографировать нас вместе. Это дало возможность обнять девушку за плечи, а потом за талию.
В доме чрезвычайно опрятно, все чисто вымыто, ни единой мухи, на окнах занавески. Никакой роскоши, но все очень мило. Да это просто дворец по сравнению со всем тем, что я видел с тех пор, как пересек линию границы, последней границы. И – будьте любезны! – мать предложила нам душистый чай в настоящих чайных чашках! Поставила на стол кукурузные оладьи в настоящих, изящно расписанных фарфоровых тарелках. Кексы, посыпанные сахарной пудрой, их я тоже встретил в России впервые. Но все это оставило меня равнодушным, меня восхищает только девушка. Всякий раз, когда я встречаюсь с ней взглядом, она не отводит глаз. Не хочу хвастаться, но еще ни одна девушка не смотрела на меня так. С огромной предосторожностью беру ее за руку, и она не отнимает ее. Напротив, сама крепче сжимает мою, и ее взгляд становится нежным, как бархат. Мать видит, что происходит, и добродушно улыбается нам обоим, хоть я, смутившись, почти готов отпустить руку девушки и притвориться воплощением невинности. Поощрение матери только усиливает мое волнение, и теперь наши руки не разъединить даже топором.
Мать накрывает на стол и настаивает, чтобы мы отведали угощение. Я не голоден. Я витаю в облаках, но не смею отказаться. Ем, но не чувствую вкуса того, что проглатываю. Тороплюсь покончить с угощением, чтобы снова взять руку девушки, которую я с таким сожалением и страхом – вдруг не смогу опять завладеть ею – отпустил. С едой покончено, мы сидим на скамейке у стены, вплотную друг к другу. Одна моя рука обнимает девушку за плечи, другая снова сжимает ее руку, наши руки на ее колене. Какое блаженство! Округлость девичьего бедра плотно прижата к моему; война могла бы продолжаться еще сотню лет, и я записался бы на нее на все следующие тридцать. Мать предложила нам сигареты. Такое я вижу в России тоже впервые, и предлагает мне закурить не кто-нибудь, а русская женщина! Сигареты не немецкие. И снова я не могу отказаться из боязни обидеть ее, но тороплюсь покончить с этим и опять окунуться в сладкий сон. Я медлю с тем, чтобы оставить объятие и взять сигарету, но по-прежнему не отпускаю девичьей руки. Потом восстанавливаю прежнее положение, и сон продолжается.
Целомудренно целую девушку, и ее мать никак на это не реагирует! Я целую ее снова и снова, но каждый раз с приличным интервалом, боясь разрушить хрупкое равновесие и потерять расположение матери. Больше не боюсь, что дочь отстранится от меня. Я чувствую ее согласие, я завоевал ее расположение. Гораздо больше я боюсь обидеть ее мать. Не имею ни малейшего понятия, сколько мы так сидим – минуты или часы.
"Ну что, может, пора лечь спать?" О, только не сейчас! Я и думать забыл о существовании Бьюринга, о том, что он тоже здесь! Каким болваном надо быть, чтобы вот так мешать нам! Разрушить мечту, и ради чего? Чтобы пойти спать! Скажите на милость… На самом деле Андре замечательный парень и я очень его уважаю. Просто ему скучно, и, видимо, время для него тянется слишком медленно. Ну да, уже поздно. Мы встаем с несчастным видом, но наши руки все еще соединены, и девушка показывает нам нашу комнату. Здесь комнаты с дверями, которые можно открыть и закрыть. Девушки уступили нам свою, а сами идут спать с матерью. Андре ненадолго нас покидает, и я, набравшись храбрости, прошу свою богиню разделить со мной постель – ее постель. Мое незнание русского языка заменяет язык жестов. Она не возмущена и не обижена. Просто показывает, что мне следует спросить ее мать. Сглотнув слюну, я решаю так и поступить, но по-матерински ласково женщина дала мне понять, что завтра я уйду, а ее дочь рискует забеременеть. Она делает жест рукой, который, полагаю, я хорошо понимаю и в котором нет ничего обидного. Она прикладывает ладонь козырьком ко лбу и поворачивает голову слева направо (ищи потом ветра в поле – надеюсь, вы понимаете!). Не могу быть уверен до конца, но думаю, что быстро все понимаю: не порть ничего, пусть все остается чистым и невинным. И все равно моя душа разрывается на части, однако прежде всего я хочу оставить о себе добрые воспоминания у этих людей, у этой понимающей матери, так замечательно принявшей нас и обогревшей своим теплом и лаской двух парней, 18 и 19 лет!
Я поцеловал мать, которая направилась в свою комнату, а дочь на минуту задержалась в моей. Я снова целую девушку, с большей страстью и с меньшей пристойностью, но не заходя слишком далеко. Я целую ее снова и снова, и тут возвращается Андре. Она уходит к матери и сестре. Спокойствие воцаряется в доме, но не в моем сердце, и я лежу, терзаемый любовными муками! У нас с Андре отдельные кровати, с постельными принадлежностями и подушками, но что в них проку? Я мог бы растянуться где угодно. Я почти не сплю, больше мечтаю, воображаю самые невероятные картины, мечтаю с широко открытыми глазами.