Продовольственный отряд возвращается около 13:00, с картошкой в телеге и парой мешков сверху. В зависимости от размера картофель режут пополам или на четвертинки и бросают в котел полевой кухни вперемежку с крупной красной фасолью, конскими бобами и чем-то вроде манной крупы. Добавляется еще приличное количество кусков "породистого" мяса. Час спустя мы смакуем Eintopf – кулеш, какого я никогда не ел и равного которому больше никогда не встречу; а какой у него вкус! Вскоре мы снова в пути и спускаемся в долину, где возвращаемся к Ширванской. Жар, отпустивший было меня, и боль в спине возвращаются, словно заботы о более насущных делах на какое-то время отвлекли мое внимание. Боли вполне терпимы, а недавняя еда, похоже, облегчила мое состояние. Когда мы наконец во второй раз выходим к железной дороге Майкоп-Туапсе, оставленной восемь дней назад, я обнаруживаю, что снова нахожусь в таком же плачевном состоянии. И снова отправляюсь к доктору. Он все там же, на железнодорожной насыпи, где я видел его восемь дней назад. Еще прежде, чем подошла моя очередь, он вызывает меня и говорит: "Ждите здесь, я вас эвакуирую" – и дает термометр: 38,7 градуса. Должен признаться, я счастлив, но боюсь показать это. Из-за того, что мне стыдно перед товарищами? Или из-за боязни, что все это еще под вопросом? Видимо, по обеим причинам! Я вижу своих товарищей, Эмиля, Раймона, Пауля и остальных. И мне, вопреки собственной воле, становится немного стыдно. Я собираюсь бросить их, собираюсь оставить свое отделение, где мы так хорошо понимали друг друга. Несмотря ни на что, это мучительное расставание. Мы так долго были вместе, делили так много радостей и печалей. Стараюсь не думать об этом! Боюсь показать свои эмоции и заплакать? Да, говорю я себе, мне очень грустно! Но тут ничего не поделать. Невозможно постоянно сдерживать эмоции – 24 часа в сутки, семь дней в неделю, месяц за месяцем. Нас ждут два грузовика, и мы направляемся к ним, чтобы забраться в кузов. Я прощаюсь, опасаясь затягивать расставание. Рукопожатия, несколько похлопываний по спине, пара подмигиваний. "Если вернешься в Бельгию, навести моих родителей", – говорит Эмиль и дает их адрес в Спа. Я не стал записывать его, но тем не менее не забыл. Я обещаю ему, клянусь выполнить просьбу… и сдерживаю свое слово.
Глава 9. 21 октября 1942 года: эвакуированный
Грузовики громыхают и раскачиваются на ухабистой дороге, и мои товарищи пропадают из вида в сумерках сельской местности. В этом грузовике нас примерно 20 человек, немцы и несколько "бургундцев". Вяло разговариваем, но на самом деле ни у кого нет особого желания продолжать беседу. Думаю, каждому нужно немного покоя, чтобы побыть наедине с собой, восстановить душевное равновесие, обдумать планы и, быть может, просто подремать. Сегодня утром – гора Пшехо (Пшеха-Су), вечером – железнодорожная насыпь и тоннель возле Ширванской. Все это теперь кажется таким далеким, словно окутанным пеленой тумана, а ведь прошел всего час, как мы расстались с товарищами! Такова человеческая природа.
Тряска не дает нам заснуть, но разговоры очень редкие и вялые. Ночью, около 2:00, мы прибываем в Майкоп, на Hauptverbandplat – эвакуационный пункт; все тело болит, но мы счастливы, зная, что скоро насладимся теплыми постелями. Это впервые с 23 мая, за исключением, быть может, пары случаев.
Санитары и медсестры помогают нам слезть с грузовиков, и мы сразу же чувствуем себя окруженными заботой и вниманием; и это прекрасно! С другого грузовика снимают носилочных раненых. Кажется, по дороге кто-то умер. Десять минут спустя мы уже в постели, наши вещи проходят дезинфекцию в автоклаве. Измерение температуры, пульса, таблетки, и я засыпаю. Как хорошо, после стольких выматывающих месяцев, напряженных дней и ночей, забыть обо всем и наконец расслабиться. Здесь нет дождя, сухо, а электрическая лампочка под потолком создает иллюзию солнца!
22 октября: подъем в 10:00. О таком я даже не мечтал! Термометр, лекарства, мытье. Здесь не надо выполнять приказы – кругом только улыбки и дружелюбие. Около 14:00 мы выезжаем с санитарной колонной. С десяток грузовиков. Около 20:00 прибываем в Revier – лазарет, в Усть-Лабинске.
С момента эвакуации я так много спал, просыпаясь только для процедур и еды, что мои записи о следующих 10–15 днях неточны и расплывчаты. Одни воспоминания достаточно ясные, другие нет. Даты могут различаться на день-два, но на самом деле и погода, и даты не имеют особого значения. Важно лишь то, что тогда я ощущал покой и заботу! Нужно было наверстать все бессонные ночи и избавиться от влаги, впитавшейся в тело за последний месяц! Грузовики доставили нас к санитарному поезду, следующему до госпиталя. Он находился в Майкопе или, быть может, в Ставрополе – в полусне я слышал оба этих названия. Кажется, провели по паре дней в госпиталях обоих городов. Во всяком случае, я точно убедился, что в моей Krankenzettel – справке о заболевании и эвакуации – упоминается Heimat-Lazarett – госпиталь на родине.
29 октября JU-52 ("Юнкерс-52" – трехмоторный немецкий пассажирский и военно-транспортный самолет. – Пер.) доставил нас в Крым, приземлившись на аэродроме Симферополя; потом, дозаправившись – как и мы, вылетел снова. После довольно короткого перелета мы снова приземлились, теперь уже на Украине, но название места мне неизвестно. Там нас уже ожидал санитарный поезд. По крайней мере, нас не везли обратно, не туда, откуда мы прибыли. На самом деле складывалось такое впечатление, будто нас возят по кругу. Но поскольку до нас дошли разговоры об окружении на Кавказе, это неудивительно.
Но нет, наш путь лежит на запад. Мы можем забыть о своем беспокойстве, нами занимаются, о нас заботятся другие. Хоть я все еще болен, чувствую себя лучше. Сейчас жар и все мои недуги кажутся вполне терпимыми! Остается одолеть только этих врагов! Еще вчера мне пришлось противостоять голоду, жажде, холоду, грязи… и все это вместе ополчилось против меня!
Последние дни в лазарете наполнены чередой больших и маленьких радостей, о существовании которых я до сих пор и не подозревал. Самоотверженность, оперативность и исключительное дружелюбие DRK Schwestern – медсестер немецкого Красного Креста, санитаров и, разумеется, врачей! Но на первое место я должен поставить тех тайных ангелов-хранителей, которые незамедлительно берут на себя все заботы о каждом раненом, каждом больном так, словно это единственный раненый или больной, которым им приходится заниматься. Мужчины и женщины отдают делу всех себя, без остатка. Такое у меня сложилось о них впечатление! Не могу выразить свои чувства словами. Разве можно высказать им всю свою благодарность? Среди медсестер мне повстречалась лишь одна настоящая корова, и все же… Легко принять верблюда за дромадера – у первого два горба, тогда как у другого только один! Я пока не знаю, где мне сходить или где заканчивается мое путешествие, и эти мысли занимают меня. От доктора я узнаю, что у меня рецидив плеврита. Чего я больше всего и боялся, хоть это и неудивительно. Две долгие недели мы жили под открытым небом, под дождем, не меняя одежды, не имея возможности согреться!
Я никого не виню за маршрут этого, несомненно изматывающего путешествия, а наоборот, наслаждаюсь каждым его моментом. Днепропетровск, Тернополь, Люблин, Катовице, Мангейм, Карлсруэ, и 4 ноября мы прибываем в Бад-Триберг в Шварцвальде.
Некоторых больных и раненых снимали с поезда по пути и оставляли в других госпиталях. Мой госпиталь – я уже называю его "своим" – расположен в отеле "Сонне"; все такие отели переоборудованы в Reserve-Lazarett – госпитали общего типа, занимающиеся больными и ранеными. Интенсивный уход, чередование горячих и холодных компрессов на протяжении трех-четырех дней, таблетки всевозможных цветов, уколы шприцами всех размеров. С Weintraubenzucker – глюкозой – самые большие!
Оказывается, у меня еще и желтуха! Однако сочетание плеврита с желтухой кажется мне наименьшим из зол после всего того, что я пережил!
Где-то 20 ноября уже могу занять место рядом с другими за обеденным столом на первом этаже. Прямо-таки семейная жизнь с домашним питанием! Мне здесь чудесно, и, вместо того чтобы говорить о фронте, откуда я только что прибыл, я рассказал бы вам о том, что делает меня здесь счастливым, но это же никому не интересно! Однако знайте, что лечение продолжается, что из-за желтухи у меня замечательный режим, что отель нарядно украшен венками из пихты с сосновыми шишками. Здесь уже готовятся к Рождеству, а из окна палаты, в которой нас трое, открывается живописный вид на Шварцвальд, покрытый роскошным белым нарядом. Ах да, чуть не забыл – наша Oberschwester – старшая медсестра – просто ангел! И достаточно молода! Она жила в городке Санкт-Георген-им-Шварцвальд возле Филлингена, но, кроме этого, ничего не могу сказать, поскольку никогда не знал ее точного адреса!
30 ноября получаю рождественскую посылку, которые армия заранее раздает всем своим солдатам, и 1 декабря, с помощью санитара, что несет мой единственный багаж и занимает мне удобное место, сажусь на поезд в Брюссель. Это всего лишь любезность, поскольку я в состоянии сам нести свои вещи. А может, это благодаря тому, что я иностранный доброволец, потому что сомневаюсь, что все солдаты в моем состоянии удостаиваются такой же чести.
Этот маленький багаж, что лежит рядом со мной на скамье, мое единственное имущество, все, что у меня есть, но он кажется больше, когда я окружен такой заботой.
Штутгарт, Франкфурт-на-Майне, Маасейк – всегда в объезд, – и вот наконец Брюссель, куда я прибываю 2 декабря. Мой отец растроган и очень рад меня видеть. Ночь в моей собственной кровати, а потом, 3-го, я докладываюсь в военном госпитале на аллее Короны. Здесь я встречаюсь со своими товарищами, П. Мецетой, старшиной Мэтью, Гансом, Е. Потом, Пурбе и другими, включая некоего Раскина, которого больше никогда не видел и который позднее был казнен. Но в тот момент меня с ним связывали такие же товарищеские отношения, как и с остальными, включая тех, кого я до сих пор не встречал. Раскин проник в наши ряды по причинам мне неведомым, но которые не имели ничего общего с нашими мотивами.
Тогда я этого не знал, но я только что завершил очень тяжелую кампанию, хоть и не самую выдающуюся и не самую кровопролитную, и горе тем, кто выжил и кто собирался проявить себя в кампаниях, ожидавших их впереди!
Товарищи, потерявшие жизнь в этой первой кампании, погибли, не успев лишиться своих иллюзий. К счастью, они не знали, что принесли в жертву свою жизнь, свои 20 лет, впустую. Но, разумеется, они не искали выгоды и действовали не из какого-либо расчета! И как тогда возможно утверждать, что все это, абсолютно все, было впустую?
Глава 10. Завершение кампании на Кавказе: прелюдия к следующей
Декабрь 1942 года: я остаюсь в военном госпитале до 19-го. Медсестры и санитары, должно быть, уже по уши сыты нашими шуточками! Но им нет нужды смеяться каждый день, хотя у них, в отличие от нас, есть преимущество в виде хорошего здоровья, тогда как нам делать это порой болезненно – одним из-за швов, другим, вроде меня, из-за идущего до самого желудка дренажа, необходимого для его промывания.
Короче, к 19 декабря я иду на поправку и готов приступить к лечению свежим воздухом! Нет, правда! Лечение свежим воздухом! Это после того, как последние восемь месяцев я провел под открытым небом! Все последние месяцы на фронте я жил исключительно на свежем воздухе, которого было очень много, а вдобавок к нему еще и целые реки воды. Слишком много воды и крайне мало еды.
Несколькими днями раньше доктор – кстати, тот же самый, что осматривал меня перед отправкой на фронт, – сказал, что отправит меня долечиваться на свежий воздух, и предложил на выбор: Баварию, Тироль или… Спа! Разумеется, решение было принято мгновенно, раз уж случай подкинул мне такую возможность. Конечно, мне хотелось бы посмотреть Баварию или Тироль, где я никогда не бывал, но Спа давал мне возможность сдержать свое обещание и порадовать своего друга Эмиля.
Днем 19-го я прибываю в отель "Нормандия", имея следующие предписания: двухчасовая прогулка утром, такая же днем и, между ними, полуденный сон. Здесь самый пожилой и, одновременно, самый старший по званию, выздоравливающий, как и мы, шестидесятилетний майор артиллерии, который обращается с нами как с собственными детьми. Необычайно вежливо и по-отечески. Он председательствует за обеденным столом в отеле "Розетт" – именно там мы питаемся. Когда все собираются и становятся позади своих стульев, майор провозглашает: "Guten hunger!" – "Приятного аппетита!" Затем мы усаживаемся, и нам подают еду. Обеды замечательные, да и порции приличные, хотя и не для гурманов, но мы уплетаем их за обе щеки, следуя предписанной доктором диете. Только подумать, я добровольно следую умеренной диете! Персонал ресторана, за исключением администрации, состоит из гражданских, бельгийцев, и все они чрезвычайно дружелюбны!
На следующий день отправляюсь на поиски улицы Бриксге, где проживают родители Эмиля. Когда я интересуюсь у прохожего, как пройти на эту улицу, он спрашивает, кого я ищу, и, когда называю имя, его лицо светлеет. О, они будут счастливы! Ведь сегодня у Эмиля свадьба! Я совершенно ошарашен. Эмиль ничего мне об этом не говорил, и, более того, я поражен, что он вернулся домой вскоре после меня, если вообще не одновременно со мной! Меня мучают сомнения, но я говорю себе, что должен пойти туда, хотя бы ради того, чтобы преподнести ему приятный сюрприз! Тем более что он никогда не простит мне, если я этого не сделаю. Прохожий объясняет дорогу. Я поднимаюсь по ступеням и звоню в дверь. И лишь тогда понимаю, насколько я рад, и успеваю спрятать улыбку до того, как распахивается дверь.
Дверь открывает незнакомая девушка, которая восклицает: "Это Фернан!" Я поражен. Откуда она меня знает? Мне некогда задаваться такими вопросами, потому что уже с десяток человек окружают и обнимают меня. И сразу же я оказываюсь, как мне думается, перед отцом и матерью моего друга, и я не ошибся! Они обнимают меня с такой сердечностью, словно я их родной сын, чем я глубоко тронут. Однако солдат должен быть стойким и суровым и не выказывать нежных чувств! Мать, отец и все остальные обходятся со мной крайне непринужденно. Усаживают на почетное место, а сами садятся вокруг. Я очень смущен. Мне уже известно, что женится не Эмиль. Тот прохожий перепутал имена. Женится его брат, А. Я в замешательстве оттого, что заявился на их торжество без приглашения, но мое смущение быстро проходит перед лицом такого простого, непринужденного и теплого гостеприимства! Я спрашиваю, откуда они знают, что я – это я? Разве они ожидали моего визита? Нет, конечно нет, просто Эмиль так много писал обо мне в своих письмах, что это не мог быть никто иной, кроме меня. Они уже со мной "tutoyer" – на "ты", и я чувствую себя совершенно свободно. Подают пирожные – всяческих сортов: с рисом, сахаром, фруктами. Сейчас военное время, и трудно приготовить что-либо лучшее, более совершенное! Родители Эмиля просто очаровательны, даже в большей степени, чем я мог себе представить! Мне приходится пообещать им навещать их каждый день или хотя бы через день.
В последующие дни мы много гуляем, отец Эмиля и я. Иногда к нам присоединяется брат Эмиля, А., а порой и его жена, Джози. Бывает, что компанию нам составляет Карл, мой немецкий друг. Отец Эмиля рассказывает мне о лесе, который явно любит – как и всю природу вообще. Он рассказывает легенды местности Фань. Показывает местные тропы, Балморал, озеро Варефааз, Нивез, Сарт, Креп, Жеронстье… Мы развлекаемся, стреляя в пни из 38-миллиметрового пистолета "Вальтер".
Я провожу здесь три чудесные недели и быстро восстанавливаю вес и румянец на щеках. И не сожалею ни о Баварии, ни о Тироле. Рождественские и новогодние праздники провожу с родителями Эмиля и своими немецкими товарищами. Я должен успеть побывать везде. Все приглашают меня к себе. Боже мой, ну как тут не возгордиться! Отец Эмиля считает, что улицы небезопасны. После каждого моего визита к ним, с наступлением ночи, он категорически настаивает, чтобы проводить меня до отеля. Я пытаюсь отговорить его, но безуспешно! Мне остается лишь одно – зайдя в отель, вскоре выйти оттуда и незаметно проследовать за ним, дабы убедиться, что он добрался до дому в целости и сохранности. Так я и слежу за ним, вышагивающим впереди меня уверенным шагом, выдающим его возраст, его Fagnard – трость для прогулок по Фань, крепко зажата в руке. Он с гордостью показывал мне старый кремневый пистолет, с помощью которого намеревался обеспечить мою безопасность. Так что можете не сомневаться – то, что я прохожу это расстояние три раза, свидетельствует о моем полном выздоровлении. И я ни за что не простил бы себе, если бы с ним что-нибудь случилось.