Благотворным было влияние деревенских музыкантов на впечатлительную душу будущего скульптора. Хотелось им подражать, научиться играть самому.
На печи сушилась лучина. Сергей надумал смастерить из лучины скрипку. Вдоль толстой сухой лучины он натянул просмоленные нитки, под них задвинул дощечку-подставку. Согнутая дугой лучинка с конским волосом заменила смычок. Смычок смазал смолкой, выступившей на еловом полене. Писклявый звук самодельной скрипки забавлял, радовал ребятишек.
И еще одно сильное впечатление раннего детства.
Через деревню проходили слепые нищие, жалостливо прося: "Подайте Христа ради!" При них обычно были поводыри - мальчик или девочка. Странники, играя на трехструнной лире, зычно пели, а поводыри подпевали тонкими голосами. Младшие Коненковы, притихшие, присмиревшие, слушали песни о Лазаре, Егории и блудном сыне.
Художник в Коненкове заявил о себе очень рано. От трех до пяти все рисуют забавно и трогательно. Сергей еще в дошкольном возрасте умело распоряжался линиями и красками, комок глины от прикосновения его пальцев становился птицей или зверушкой. Глиняных ворон и зайцев он сажал на плетень, на просушку. Деревенские дивились: "Ишь ты - лепило!" Радовался, глядя на умение сына, Тимофей Терентьевич, сам - мастер золотые руки.
Про отца будущего скульптора соседи говорили: "Хозяин-то у них по-настоящему Тимофей Терентьевич". В самом деле, Тимофей лучше других знал, когда сеять, когда убирать, но командовать не любил, с добродушной усмешкой наблюдая, как это делает Андрей Терентьевич. От зари до зари Тимофей в трудах. Косу отбить, телегу починить, сапоги стачать, дугу согнуть - все ему с руки. И безотказный он. Соседи ли попросят подсобить, брат Андрей накажет сделать то-то и то-то - улыбнется тихой, застенчивой улыбкой, молвит: "Раз надо - пожалуйста", и примется за дело.
Когда разросшейся семье стало тесно на коненковском дворе, Тимофея Терентьевича с женой и детьми на семейном совете решили отделить. В двенадцати верстах от Верхних Караковичей, в селении Холм, купили крестьянскую усадьбу. Место тихое, глухое, вокруг леса.
Сергею все здесь было интересно. На пчельне, в крохотной сторожке, отец налаживает косы, делает грабли. Сергей при нем, занят своим: вырезает из липы дудки. Вечером мальчик глаз не спускает с матери. Она за ткацким станком, который зовется в крестьянстве кроснами. Птицей порхает челнок в ее руках.
Анна Федоровна, красавица и неутомимая работница, попала в дом Коненковых шестнадцатилетней девушкой. Ее старшая сестра Мария Федоровна за красоту была взята в жены богатым помещиком Шупинским.
В Холм Коненковы пригласили столяра, и тот с утра до вечера пилил, строгал, а затем на глазах у мальчика составил из выструганных частей стулья, стол, лавки. Сергей брал в руки циркуль, которым пользовался столяр, и чертил на доске круги. К его удивлению, рождались красивые построения.
Однажды в доме появился богомаз. Рассматривая золоченый резной киот, подаренный теткой-помещицей Марией Федоровной Шупинской, он стал уговаривать отца написать для киота "Тайную вечерю". Отец согласился. Мальчик с жадностью наблюдал за работой иконописца. Сергей узнал от него имена изображенных на иконе: Матвей, Фома, Иоанн. С ужасом смотрел на Иуду. Подражая богомазу, шестилетний Сергей принялся рисовать апостолов.
В Холме на семью обрушилось страшное горе - при родах умерла Анна Федоровна Коненкова. Тимофей с шестью малолетними детьми вернулся в Караковичи. Тут-то и сказалась сила коненковской патриархальной семьи: как труд, так и горе в ней делили на всех.
Жена Устина Татьяна Максимовна взяла на себя заботы о сиротах. Шила им одежду и стирала белье, поила и кормила, ничем не отличая от своих детей, которых у нее было пятеро. Одни из них, Гриша, - ровесник Сергея. Они неразлучны. Случается, что сцепятся и таскают друг друга за волосы. Татьяна Максимовна прикрикнет на драчунов, а своему Грише еще и поддаст: "Не обижай Сережу".
Каждую субботу или накануне церковного праздника вечером вся семья собиралась в горнице. Читали акафист, пели молитвы.
Возможно, потому что чаще других читалась церковная хвалебная песнь божьей матери, прежде всего мальчик стал рисовать Богоматерь. Рисовал ее такой, какой видел на иконах. Затем принялся изображать и других святых. Стал он рисовать и виденное в жизни. Рисовал коров на дверях коровника, лошадей на воротах и заборах. На дощатых перегородках и тесаных бревенчатых стенах коненковского дома появлялись сцены из сказок, фантастические существа. Однако старшие особенно одобряли рисование икон. Дядька Андрей специально для этого стал давать Сергею бумагу и карандаши. Писавший "Тайную вечерю" богомаз, покидая дом, оставил мальчику сухих красок и золота. И теперь иконы он рисовал карандашом и писал красками. Жители Караковичей выпрашивали у Сергея эти изображения, чтобы повесить в красном углу. В том году караковичские мужики на сходе решили в складчину нанять учителя и открыть школу. Рассудили: побольше грамотных - поменьше дураков, хотя кое-кто сомневался в пользе грамоты для крестьянина, дескать, грамотей не пахарь.
Под классное помещение сдал горницу Семен Безобразов. Поставили столы и скамейки - вот и школа готова. Первым школьным учителем Сергея и его сверстников из деревни Верхние Караковичи стал монах-расстрига, отставной солдат царской службы Егор Андреевич. Так и будет по имени-отчеству называть Коненков первого своего учителя.
"Азбуку учат - во всю избу кричат". Учил Егор Андреевич по старинке.
- Буки-аз, веди-аз, глагол-аз. Буки-рцы, аз-бра, аз-рцы, аз-вра… - повторяли вслух разом все ученики.
Егор Андреевич поощрял их и подзадоривал:
- Громче! Громче!
Шум, гам невообразимый, а учитель вполне доволен.
От многолетней военной службы у Егора Андреевича страсть к командам. Утром в классе раздавалось по-военному громогласное; "Приступить к занятиям!" В двенадцать дня зычное: "На обед!", к вечеру: "Кончай занятия!"
Тут все срывались со своих мест и бежали наперегонки к горке. Появлялись санки, крутянки - обмазанное коровяком, облитое водой и выставленное на мороз лукошко, в котором, крутясь, спускались с обледенелой горы. Скатывались стоя, на боку и на спине, не щадя овчинной шубейки. Катались до темноты, пока старшие не начинали кликать:
- Васька, Настя, Сергей, Гришка! Идите ужинать. Для Коненкова в буквальном смысле слова учение началось с азов. Церковнославянскую грамоту Егор Андреевич постиг в рославльском монастыре, будучи уже в почтенных летах. Он делился недавно обретенными знаниями с восторгом первооткрывателя. Как только его ученики освоили азбуку, принялись читать жития святых и сказки. Выучили наизусть некоторые акафисты. Научились и писать. Егор Андреевич показал, как приготавливать к письму гусиные перья и как делать из ольховых шишек и жженых желудей чернила. Этот щедрый душою человек учил ребят тому, что знал и умел. Ребятишек, обученных монашеским премудростям, крестьяне приглашали читать псалтырь по покойникам. И солдатскую науку Егор Андреевич, прослуживший в царской армии пятнадцать лет, преподал своим ученикам.
Во время классных занятий был он строг: за уши трепал, на горох ставил, а за порогом школы про строгость забывал, пускаясь с учениками в игры и развлечения. Расставит во фрунт снопы - это солдаты, а самый большой сноп впереди, перед строем - командир. И начнется потеха. Егор Андреевич командует снопами-солдатами. Ребята вертят снопы и так и сяк. Весело, забавно.
И сказки рассказывать был он мастак. И шутку любил.
Проучились осень и зиму. Пришла весна, прибавилось дел по хозяйству, начались полевые работы, и все меньше учеников приходило на занятия. Егор Андреевич стал прощаться:
- Что ж, вас можно считать грамотными. Будьте и впредь старательными, не занимайтесь баловством.
- Сперва аз да букв, а там и науки.
Жил Егор Андреевич в доме Коненковых. Летом он уединялся на пчельне и помогал семье в страдную пору. Ближе к зиме устраивался учительствовать в окрестных деревнях.
Осенью к караковичским ученикам пришел давний друг дома Коненковых отставной офицер, волостной писарь Владимир Николаевич Голавлев. Он помогал вести хозяйственные расчеты малограмотному Андрею Терентьевичу и был в курсе всех деревенских событий. Его огорчали учительские приемы Егора Андреевича.
Школьникам Владимир Николаевич понравился и своим вежливым обращением, и тем, что загадывал интересные загадки и учил с ребятами на память веселые считалки и скороговорки. Школа ожила. Помимо караковичских, приходили ученики и из соседних деревень. Владимир Николаевич следил за каждым учеником, объяснял, что было непонятно.
- В школе, - внушал он, - должно соблюдать порядок: не шуметь, не читать вслух. Надо дать каждому ученику возможность сосредоточиться.
В классе читали "Родное слово", "Хрестоматию" Басистого. В них рассказы, сказки, загадки, описания природы, зверей, птиц, рыб. Все это живо и понятно, похоже на окружающую жизнь. До обеда - чтение, арифметика, после обеда - письмо. Списывали образцовые отрывки из книг. Владимир Николаевич следил, чтобы поменьше было ошибок, и учил писать каллиграфически.
Владимир Николаевич учил ребят переплетать книги, украшать переплеты картинками и рисунками. Он всячески поощрял тех, кто любил рисовать.
В Верхних Караковичах в пустующем крестьянском доме одну зиму прожил разорившийся помещик Козловский. Покидая деревню, он передал в школу в благодарность за то, что его приютили в трудную пору, несколько богато иллюстрированных книг: бесценный клад для деревенских ребятишек.
Два учителя Коненкова были людьми противоположных мировоззрений. Верх знаний для Егора Андреевича - псалтырь, церковное богослужение, пение на разные гласы. Голавлев был знаком с классической литературой. Умел хорошо рисовать, недурно танцевал, чему был обучен в кадетском корпусе. Владимир Николаевич скептически относился к религии.
Оба учителя дневали и ночевали в приветливом доме Коненковых. Их споры, как выражение двух взглядов на мир, разумеется, втягивали в свою орбиту и обитателей дома. Сторону Егора Андреевича обычно принимали дядя Устин и дядя Андрей, сторону Владимира Николаевича - Тимофей Терентьевич и дядя Захар. Дети, как это было принято в крестьянских семьях, в спор не вступали - слушали, вникали; каждый, естественно, в меру своего разумения. Молчали в доме в присутствии старших, а на другой день деревенскую улицу оглашали озорные мальчишечьи выкрики - отголоски вечернего спора двух учителей о боге.
- У Ноя было три сына - Сим, Хам и Иафет. Кто их отец? - спрашивал бойкий ученик Владимира Николаевича у своих товарищей.
- Василий-кузнец! - хором отвечали остальные проказники.
Благодаря дружбе с учителями дом Коненковых пользовался у жителей Караковичей и окрестных деревень доброй славой.
Сюда шли за советом и помощью. Случался ли спор с помещиками о землевладении, возникала ли надобность написать прошение в волостное правление или еще какое деловое письмо - учитель. Владимир Николаевич Голавлев брался за перо, а многоопытный дядя Андрей помогал разобраться в сложившейся ситуации.
В доме Коненковых водились редкостные для деревни газеты и журналы. Их приносил Андрей Терентьевич, который вхож был в помещичьи дома по всей ближайшей округе, наезжал по торговым делам в Рославль. Сергей рос в доме, где понимали пользу грамотности, умели вовремя поддержать духовные стремления.
Дядя Андрей купил целую стопку бумаги, и Сергея никто не оговаривал за то, что он пользовался ею. Рисовал сколько хотел. Часто он встречался с Тимофеем, сыном лесного сторожа. Вместе рисовали. Сергей с упоением наблюдал, как Тимофей мастерил скрипки вместе со своими братьями Лавреном и Савкой. А братья, в свою очередь, в рисовании тянулись за Сергеем. В Караковичах за сыном Тимофея Коненкова утвердилась слава признанного художника. Сергею позволяли рисовать в горнице, где висела керосиновая лампа, хорошо освещавшая стол. Он рисовал Богоматерь, Еруслана Лазаревича, Бову-королевича, Ивана-царевича, едущего на сером волке. Рисовал пастуха со стадом коров и овец. Вырезал ножницами контуры рисунков и приклеивал их на стекле окна, чтобы видно было и с улицы.
Дядя Андрей ценил даровитость племянника, его тягу к учению. В знак расположения купил ему кожаные сапоги и по-своему объяснял окружающим смысл науки: "Не учась и лаптя не сплетешь". Иногда на Андрея Терентьевича нападал хозяйский зуд, и он, раздражаясь видом постоянно читающего или рисующего Сергея и полагая, что перо сохи легче, обидным резким тоном замечал:
- Пора тебя и другому учить - как хлеб растет.
И посылал племянника на целый день боронить. Привычный ко всякому труду, Сергей не роптал, но, ведя в поводу лошадь, мерно вышагивая по вспаханной накануне рыхлой, вязкой земле, наверняка задумывался о своей судьбе: о том, что сулит ему крестьянская жизнь, о скудости знаний, получаемых в деревенской школе, о том, что не с кем здесь поделиться радостями и трудностями в его художественных опытах. На душе было пасмурно.
В школе на дощатой перегородке карандашом кто-то аккуратно написал волнующие сердце стихотворные строчки:
Выхожу один я на дорогу.
Сквозь туман кремнистый путь блестит.
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит…
Кому принадлежат эти прекрасные слова? Вопрос оставался без ответа. Владимир Николаевич давно не появлялся в их доме. А новый учитель? С ним не поговоришь.
Очередной наставник караковичских ребятишек - отставной провизор Роман Романович Светлицкий. При нем корзина с пузырьками, которые выдавались страждущим в обмен на яйца и молоко, и обслуживающий персонал - сожительница Антонина и ее тринадцатилетний сын, долговязый недоросль Костя. Учителя этого отличал крутой нрав.
Роман Романович сидит на стуле, положив длинные сухопарые ноги на табурет, скручивает цигарку и, топорща усы, повелевает:
- Антонина! Подай баррыну спичку.
- Сичас, сичас, Роман Романович.
Через несколько минут - новое желание.
- А не пора ли пить чай?
Антонина готовит чай. Сын ее рубит дрова, топит печи, носит воду, относит пузырьки с лекарствами и приносит дань.
Существенно расширить кругозор своих учеников Светлицкий не мог, но хлеба, как он считал, зря не ел: больно бил нерадивых линейкой по рукам за ошибки при письме и за кляксы, баловников ставил в угол к печке.
Светлицкий надолго не задержался в Верхних Караковичах. Однажды он заявил:
- Ученье ваше подошло к концу. Некоторые из вас пишут так хорошо, что никто в деревне с ними не сравнится. Теперь вас можно было бы учить иностранным языкам, но я этого делать не могу, так как сам их не знаю.
Только в одном из двадцати шести караковичских дворов, в семье Коненковых, задумывались о недостаточности образования, полученного в деревенской школе.
Несомненно, Сергею надо учиться дальше. Таково было твердое убеждение старшого.
Все чаще дядя Андрей подумывал: каким образом сделать так, чтобы Сергей мог продолжить образование. В доме возникали споры о пользе знаний.
Одни рассуждали, что даже не все богатые отдают детей в учение. На что другие отвечали:
- Богатых не надо учить, денег у них хватит на жизнь и без ученья, а вот беднякам учить детей необходимо, иначе нет надежды выбиться из темноты.
Случай позволил Сергею Коненкову продолжить учебу. Соседние помещики Смирновы, надумав готовить своего сына для поступления в Рославльскую прогимназию, стали подыскивать ему товарища. Им назвали Сергея Коненкова из Верхних Караковичей как подающего надежды ученика.
Смирновы послали за дядей Андреем и предложили ему прислать к ним племянника, чтобы вместе с их сыном он начал готовиться к поступлению в гимназию. Андрей Терентьевич навел справки, во что обойдется учение в городе, оказалось, требуется на это не менее 100 рублей в год, поежился, но не отступил от своего намерения:
- Пусть хоть один из нас будет ученый.
Семинарист Алексей Глебов стал добрым наставником помещичьего сына Саши Смирнова и Сергея Коненкова. Под его руководством мальчики читали Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Некрасова. Учили таблицу умножения, решали задачи, постигали географию и историю. Семинарист держал себя с воспитанниками как старший товарищ, объясняя и растолковывая все неведомое и непонятное не только в часы учебных занятий. Учитель и ученики с упоением рассматривали многолетнюю подписку иллюстрированного журнала "Нива". Это дало возможность познакомиться в репродукциях со многими произведениями русского искусства. "Нива" стала для юного Коненкова окном в мир.
Яркое дарование Сергея бросалось в глаза, и все в помещичьем доме Смирновых - глава семьи Александр Иванович и его жена Екатерина Федосеевна, старшие сыновья Михаил и Николай, дочери Анна и Мария - всячески поощряли его способности к рисованию, прочили ему дорогу художника. В разговорах в домашнем кругу вовсе не случайно, а Сергею в поощрение и назидание вспоминались то Фальконетов памятник царю Петру, то "Явление Христа народу" Александра Иванова, то будто между прочим кто-нибудь говорил, что в Рославле родился Михаил Микешин, автор проектов памятников в Петербурге, Новгороде, Киеве и других городах.
В доме Смирновых музицировали, вечерами пели под гитару романсы Варламова и Гурилева. Аккомпаниатором выступал Алексей Осипович Глебов.
Коненков любил вспоминать это время: "Мария Александровна проникновенно пела "Выхожу один я на дорогу". Услышав впервые ее пение, я тотчас узнал слова, написанные на перегородке нашей деревенской школы. Мне сказали, что автор этого замечательного поэтического создания Михаил Юрьевич Лермонтов. Для меня в этой волнующей душу песне впервые открылась связь поэзии с музыкой".
Как ни приятно было у Смирновых, но с наступлением весны сильно тянуло домой, в деревню. Наконец приготовительные занятия успешно завершились.
Поблагодарив Смирновых, Алексея Осиповича за все доброе, Сергей отправился в Караковичи. Шел полями. Рожь колосилась. В поднебесье звенели невидимые жаворонки. Под порывами ветра упруго клонились, образуя широкие, раздольные волны, озимые хлеба. На душе легко, радостно.
Дорога шла через Пантюхову пасеку, где хозяйничал первый учитель Егор Андреевич.
На пасеке пахло медом, вокруг - мелодичное жужжание. "Похоже на то, как настраивают скрипки и виолончели", - подумал Сергей, однажды слушавший в доме Смирновых струнный квартет. Егор Андреевич в домотканых, серого грубого холста портах и рубахе, босой, стоя среди колод, беседовал с пчелами.
- Батюшки, радость-то какая. Едят тебя мухи с комарами, Сергей! Вовремя пришел - сотового меда дам попробовать. На днях медведь колоду разорил. Чтобы он больше не ходил, я повесил железный обруч, а внутрь пристроил старую косу. Ветерок чуть дунет - коса ударяет о железный обруч. Медведь того звону боится: обходит пчельню стороной.
Навсегда запомнилось Сергею последнее беззаботное лето в родной деревне. Стояла жаркая погода, С утра до вечера ребятня у Десны. Шел лесосплав, и нередко река заполнена была тесно прижавшимися друг к другу бревнами. До чего же это заманчиво: пробежать, прыгая с бревна на бревно, от одного берега до другого! И еще раз, и еще…