Поэты строчили хвалебные гимны, композиторы сочиняли торжественные кантаты, живописцы писали Ленина и Сталина, скульпторы заполняли площади городов монументами, прославляющими торжество новой, счастливой жизни, и фигурами вождей. Певцы не отставали. Даже говорливые конферансье начали произносить монологи, больше похожие на застольные заздравные тосты. И многим из них было не до юмора.
Вскоре в репертуаре Руслановой появился целый цикл колхозных песен. Среди них - "Колхозная трудовая":
За горою у колодца,
Где студёная вода,
Вслед за жнейкою вязала
Снопы девка молода.Ой, вязала, песни пела,
Что на свете любо жить,
Если честно делать дело,
Если труд свой полюбить.А в ответ хлеба шумели,
Говорили ей о том,
Что колхозное богатство
Смело входит в каждый дом.Эх, могуча наша сила,
Широки у нас поля!
Изобильная родная,
Славься, русская земля!
На концертах колхозный репертуар она перемежала со своим постоянным, народным, отработанным годами. Но и песни про "колхозное богатство" люди слушали с огнём в глазах, с улыбкой благодарности и восхищения. Как же, и их труд не забыт, песни о нём сложили, а поёт их сама "Русланиха".
А "Русланиха" думала: уж лучше "Колхозная трудовая", чем кантата о вожде, о революции и т. д.
Другая, из того же современного репертуара, - "Колхозная полька" - яркая, задиристая, как деревенское девичье гулянье где-нибудь в клубе или на току:
Хорошо мне с милым в поле
О любви поговорить.
Рожь густая, золотая
Расколхозная шумит!
Казалось бы, ну что тут такого, в этой частушке? Но поэзия сельской жизни по-настоящему одухотворяет жизнь её героини. И - никакой наигранности. Отношения двух любящих сердец развёртываются на фоне ржаного поля. А может быть, и во ржи?.. Последняя строка настолько руслановская, что заставляет улыбнуться: "Расколхозная шумит…" Ну не может быть у аббревиатуры "колхоз" (коллективное хозяйство) приставки! По всем языковым правилам - не может! У Руслановой - может! И как здорово, озорно и удало это получилось!
Дайте ходу пароходу,
Растяните паруса!
Я колхозная девчоночка,
У меня русая коса!Играй, играй, гармошечка,
Играй, играй, баян!
Мы в колхозе выполняем
Пятилетний новый план!
Ну что ж, не без агитки. Чтобы не говорили, не писали без конца в газетах, что Русланова только жестокие романсы поёт да мещанские песенки…
Колхозы, созданные советской властью большей частью насильно, вскоре действительно преобразили жизнь деревни. Русланова приезжала в сельский клуб или прямо на тракторный стан, в поле, и видела лица юношей и девушек, освещённые энергией новой жизни. Родившаяся в крестьянской семье, впитавшая с молоком матери и песнями бабушки поэзию сельской жизни, она жадно всматривалась в черты новой, советской деревни, в новые отношения. Колхозы вернули селянам кое-какие черты вековой общины.
Но не всё было так радужно. Тех, кто не принял новых порядков и не смог разделить с односельчанами колхозного счастья, она увидит после войны, в конце 1940-х, когда с очередным этапом её привезут в столыпинском вагоне в Забайкалье, в Озерлаг. Там хлеборобы и животноводы, высланные из средней полосы и чернозёмных областей, будут крепить своим трудом колхозы и совхозы в окрестностях лагерных зон, окружённых колючей проволокой.
А пока она видела счастливых людей, здоровых, полных сил и желания "свой труд влить в труд моей республики".
Позже, в 1960-е годы, в одном из интервью, Русланова будет рассуждать о русской песне, о своей жизни в ней, о зрителе: "Мы с ней, с русской песней, приросли друг к другу, едва я начала что-то соображать. Мне всё в ней было понятно, близко, всё в ней было моё - как и в жизни старших, в их трудах и заботах, частых огорчениях и редких радостях.
А могут ли такие отношения, - рассуждала певица, - сложиться со старой песней у человека, который родился в наши дни? В деревне или в городе растёт он, все обстоятельства у него другие, настроение другое и другое будущее. Даже сравнивать нас дико!
Конечно, прекрасная русская песня, да ещё в отличном исполнении не может не взволновать человека, если у него хоть мало-мальски чувствительная душа. Он, будь хоть архисовременных взглядов, и заслушается, и задумается, и сам, может быть, захочет подтянуть. Но это - иное волнение, и тут мы с ним друг друга не поймём. Он, современный человек, слушает песню, а я ею жила.
И потом - современный человек, любя песню, уважая её, всё же отмечает: вот эта песня для него чересчур длинна, эта - грубовата, та - заунывна. Происходит очень жёсткий отбор. Переберёшь по названиям - и поразишься: сколько песен, оказывается, отзвучало навсегда! Для песни ведь не жизнь, если кто-нибудь раз в десять лет о ней вспомнит и пропоёт - как в музей на полочку поставит…"
Отзвучала и часть "колхозных" песен. Но отыщешь порой среди старых записей какую-нибудь "Колхозную польку" - и душа встрепенётся. Что ж, и музей надо посещать, хотя бы время от времени, пусть даже изредка. Ведь это твой музей, твоей истории, часть культуры твоего народа. А культура никогда не бывает застывшей материей.
Глава четырнадцатая
ВОЙНА
"Даёшь концерт! Концерт! Лидия Андреевна, спойте нам ещё!.."
Двадцать второго июня началось… Атаки пограничных застав, гибель гарнизонов и целых дивизий, оказавшихся на направлении главных ударов немецких войск, бомбардировка городов, железнодорожных станций, мобилизация резервистов. Вставай, страна огромная…
А через месяц в районе Ельни Русланова уже пела солдатам "Катюшу", "Окрасился месяц багрянцем…" и "Саратовские страдания". Всё, казалось, возвращалось назад и двигалось, летело в тартарары по какому-то заведённому кругу. Те же серые шинели усталых солдат на дорогах, те же запахи и те же звуки, те же страдания народа, захваченного вихрем очередной войны. Эта для нашей героини стала четвёртой и оказалась самой кровопролитной для народа.
Русланова, гармонист Максаков, Гаркави, Хенкин и другие артисты летом 1941 года с первой же фронтовой бригадой отбыли в действующую армию.
Из путевых заметок артиста Владимира Хенкина:
"22 августа. Получаем приказ выступать в авиачастях. Садимся на самолёт "дуглас". Летим двадцать минут. Темно. Лес. Посадочной площадки не видно. Наш самолёт делает шесть кругов, затем лётчик искусно совершает посадку. 41-й концерт в N-ской части. Гаркави исполняет песню "Синий платочек".
В это время незаметно входит командир авиачасти. Он спокойно говорит:
- Благодарю вас, товарищи актёры, за концерт. Технический персонал - по самолётам. Лётчики - ко мне.
Вынужденный антракт. Через две минуты в небо взмывают восемнадцать советских бомбардировщиков. Вскоре мы слышим далёкие отзвуки боя. Прошло три часа. Бой закончен. Советские самолёты возвращаются назад. Надо было видеть командиров лётной части, когда они всматривались в небо, считали 11, 14, 16 и, наконец, 18… Молодцы, ребята! Все восемнадцать советских бомбардировщиков благополучно приземляются. Лётчики выскакивают из машин и первым делом дружно кричат:
- Даёшь концерт! Концерт! Лидия Андреевна, спойте нам ещё!
Один из лётчиков, смеясь, обращается к Михаилу Гаркави:
- Товарищ Гаркави, вот вы пели нам песню "Синий платочек". Я запомнил первые слова и летел с песней. Только не все слова знаю. Напишите, пожалуйста, чтобы в следующий раз, как полечу в бой, подольше хватило.
…Пятнадцать дней пробыли мы на фронте. Наша бригада проехала тысячу восемьсот двадцать километров на грузовом автомобиле. Восемьсот километров мы летели на самолёте".
Четвёртого сентября артисты вернулись в Москву. Но отдыхали недолго, вскоре снова отбыли в действующую армию.
Первый военный концерт Руслановой состоялся в районе Ельни. О нём она сама не раз рассказывала журналистам и своим друзьям. Самолёт "Дуглас", развивающий скорость 400 километров в час, дальше Ельни с любого подмосковного аэродрома за 20 минут улететь не мог. Дальше бригада передвигалась на машине - от подразделения к подразделению. Чаще всего на грузовике, на безотказной труженице войны "полуторке".
Не всегда поездки артистов на фронт завершались возвращением в Москву. В октябре 1941-го в окружение вместе с войсками 16-й армии генерала К. К. Рокоссовского попала одна из фронтовых бригад. Погибли артисты Московского театра сатиры Рафаил Корф и Яков Рудин, артисты Музыкального театра им. К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко Надежда Политикина и Виктор Мирсков, руководитель концертной бригады № 13 Лев Лебедев.
Бригада № 13 попала в окружение севернее Вязьмы во время операции "Тайфун", когда немецкие войска группы армий "Центр" устремились на Москву. Артисты Театра сатиры Рафаил Корф и Яков Рудин попали в плен и были повешены немцами в Ельне в концлагере. Лев Лебедев, Надежда Политикина и Виктор Мирсков погибли во время попытки прорыва, когда красноармейцы атаковали немецкие заслоны, чтобы выйти к своим. Артисты легли под огнём немецких пулемётов рядом с солдатами.
По-иному сложилась судьба других участников концертной группы артистов Московского театра сатиры Валентины Токарской и Рафаила Холодова, а также артиста цирка клоуна Александра Бугрова. Они попали в плен. Артистка Театра им. Ленинского комсомола Руфина Бригиневич тоже оказалась в плену.
Бригиневич вскоре оказалась в РННА, в Осинторфе. Выступала с концертами не только перед солдатами Русской национальной народной армии, но и в немецких подразделениях. Несмотря на то, что Бригиневич была еврейкой, немцы высоко ценили её артистический талант, предоставили ей хорошие бытовые условия и самую широкую возможность выступать. Слух об артистке, развлекающей немцев и предателей родины, дошёл до партизан. Они начали за ней охоту. Для охраны немцы выделили актрисе специальный бронеавтомобиль с автоматчиками. Но это не помогло - в 1942 году партизаны устроили засаду на агитационно-концертный автомобиль и уничтожили всех, находящихся в нём, - и артистов, и автоматчиков.
Валентина Токарская и Рафаил Холодов, захваченные в плен, вскоре оказались в Вязьме в концентрационном лагере для военнопленных. Немецкому офицеру, который их допрашивал, они сказали, что - артисты. Тот не поверил. Тогда они дуэтом запели "Волга, Волга, мать родная…". Немецкий офицер был поражён, особенно красотой актрисы, её прекрасным голосом и приятными манерами. Он сразу сообразил, что эта пара даром германский хлеб есть не будет. Так и случилось. Всю войну красавица Валентина Токарская выступала перед немецкими солдатами, исполняла арии из оперетт, пела популярные песни, в том числе и на немецком языке, вдохновляла сынов Рейна, Одера и Эльбы на подвиги во имя Великой Германии.
Так что свой хлеб насущный артисты на войне зарабатывали по-разному.
Русланова, по другую сторону фронта, тоже всю войну была рядом с солдатами, но другой армии - Красной. И тоже вдохновляла их на подвиги - во имя освобождения своей родины.
И родина их впоследствии отблагодарит примерно одним и тем же. Но не одинаково. Обе будут осуждены по знаменитой 58-й статье. Токарской, правда, дадут щадящий срок - четыре года. Но и те она в основном проведёт в лагерном медпункте, будет ставить больным зэкам клизмы, а потом её обучат более квалифицированной работе, и она начнёт делать больным уколы. Впрочем, вскоре и это подначалие будет заменено более лёгким - её переведут в Воркуту "для прохождения наказания в областном театре", и там она станет королевой сцены Воркутинского драматического театра, которым руководил бывший режиссёр Большого театра и профессор Московской консерватории Борис Мордвинов. В 1949 году её освободят, но ещё четыре года она будет работать в Воркуте и только в 1953 году вернётся в Москву. В 1990-е годы ей дадут президентскую пенсию, вручат орден Дружбы народов и присвоят звание народной артистки России.
Русланова будет арестована в 1948 году, получит стандартную "десятку" без права переписки. А дальше - знаменитый своими жестокими условиями Озерлаг под Тайшетом. Потом её направят во Владимирский централ на исправление. Из централа она выйдет только в 1953 году по реабилитации, то есть отсутствию в её деле состава преступления. Никаких орденов, званий и льготных пенсий она не получит.
Русланова отсидит в два раза больше своей "немецкой" коллеги. И условия у неё будут пожёстче, чем прохождение наказания в областном театре города Воркуты. У неё на какое-то время даже пропадёт голос. Токарская же получит в Воркуте такие роли, каких не имела и не будет иметь уже никогда. Вот почему она не станет торопиться уезжать из Воркуты.
У Руслановой отнимут орден, который она заслужила на войне. Народная любимица и лучшая исполнительница народных песен, звания народной артистки она так и не получит.
Парадоксы истории. Или закономерность?
Узнав о горькой участи своих коллег, Русланова и все артисты концертной бригады Бориса Филиппова очень переживали за них. Считали всех невернувшихся погибшими. И только позднее всплывёт жестокая и непростая правда, которая разделит и людей, и таланты.
Руководитель концертной бригады Борис Филиппов делал беглые записи во время поездок на фронт. Вот некоторые фрагменты из них:
"Девятого августа - сбор в сквере у ЦДКА. Волнуется Александр Васильевич Александров, руководитель и главный дирижёр Краснознамённого ансамбля песни и пляски Красной Армии.
- Друзья мои! Пробил час. Будет трудно. Очень трудно. Будет много опасностей. Но наше место там, в огненном пекле. Там, где решается судьба Родины.
И вот - отъезд. В машину садятся В. Я. Хенкин, конферансье М. Н. Гаркави, артисты театра оперетты Е. Калашникова и И. Гедройц, солист радио Г. Кипиани, солисты балета Большого театра Т. Ткаченко и И. Леонтовский. Место в кабине занимает Лидия Русланова".
Руслановой уже за сорок. Молодёжь уступает ей место в кабине грузовика. Остальные - на кузове. Там же весь реквизит и музыкальные инструменты.
Героиня наша всегда была очень домовитой и хозяйственной. Предусмотрительной. В дорогу брала достаточное количество снеди, чтобы не только ей, но и прожорливому Гаркави и всем, кто окажется рядом, было чем утолить голод, пока они не доберутся до ближайшего пункта назначения, где их ждут и, возможно, покормят. Обычно это была внушительных размеров корзина, где, аккуратно переложенные бумагой и холстинками, лежали куски говядины, обжаренная курочка или две, нарезанная тонкими ломтиками колбаса, ветчина, сало и конечно же знаменитые руслановские пироги. На самом дне - бутылочка водки под пробкой, залитой сургучом, или вина. В дорогу Русланова готовилась основательно.
Корзина со снедью в дальний путь была частью её культуры. Её она тоже вынесла из своего саратовского детства. Узелок с едой мать носила отцу на пристань. Так же аккуратно, в холстинки, закладывала куски холодного мяса, сало, нарезанный полными краюхами-полумесяцами хлеб. Хлеб в дороге - не ноша, хлеб себя сам несёт, говорили в Даниловке.
Из записок Бориса Филиппова:
"Летят километры Можайского шоссе. Вот и Гжатск. Первая остановка. Зал Дома Красной Армии. Ни одного свободного места.
У Хенкина - шумный успех. Рассказ "На даче" исполняется по заказу. Потом на "бис" пародия на цыганские романсы".
"Сигнал "воздушной тревоги". Артистов приглашают в укрытие. Находчив Михаил Гаркави:
- Лучше побыть десять минут в укрытии, чем всю жизнь быть покойником!"