Зал замер. Такого никто не ожидал. Новенькие и не предполагали, что вождь так относится к людям, чьи портреты десятилетиями носили по Красной площади. Сталин предъявил своим соратникам обвинения, тянувшие на высшую меру наказания:
- Молотов - преданный нашему делу человек. Не сомневаясь, не колеблясь, он отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков. Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь "под шартрезом" на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. На каком основании? Разве не ясно, что буржуазия - наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей - это, кроме вреда, ничего не принесет.
Это первая политическая ошибка товарища Молотова. А чего стоит предложение Молотова передать Крым евреям? Это грубая ошибка товарища Молотова. На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта автономия. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских притязаний на Советский Крым. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член политбюро.
"Ощущение было такое, будто на сердце мне положили кусок льда, - вспоминал сидевший в Свердловском зале Кремля главный редактор "Правды" Дмитрий Трофимович Шепилов. - Молотов сидел неподвижно за столом президиума. Он молчал, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Через стекла пенсне он смотрел прямо в зал и лишь изредка делал тремя пальцами правой руки такие движения по сукну стола, словно мял мякиш хлеба".
- Товарищ Молотов, - говорил Сталин, - так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение политбюро по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится достоянием товарища Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет политбюро с супругой Молотова и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена политбюро недопустимо.
Писатель Константин Михайлович Симонов, присутствовавший на пленуме, - его избрали кандидатом в члены ЦК, вспоминал: "Сталин бил по представлению о том, что Молотов самый твердый, самый несгибаемый последователь Сталина. Бил предательски и целенаправленно, бил, вышибая из строя своих возможных преемников… Он не желал, чтобы Молотов после него, случись что-то с ним, остался первой фигурой в государстве и в партии. И речь его окончательно исключала такую возможность".
- Теперь о товарище Микояне. - Сталин обрушился на другого своего верного соратника. - Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно? С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами землю навечно. И они должны отдавать положенный долг государству, поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна.
В зале стояла мертвая тишина. Ничего подобного давно не звучало в Кремле - со времен предвоенных массовых репрессий. Вождь выступал почти полтора часа, а весь пленум продолжался два часа с небольшим. Когда вождь закончил речь, Микоян поспешно спустился к трибуне и стал оправдываться, ссылаясь на экономические расчеты. Сталин оборвал его и, погрозив указательным пальцем, угрожающе произнес:
- Видите, сам путается и нас хочет запутать в этом ясном, принципиальном вопросе.
Анастас Иванович пробормотал:
- Товарищи, признаю, что и у меня были ошибки, но не преднамеренные…
Сталин махнул рукой, и зал послушно отреагировал:
- Хватит заниматься самооправданием! Знаем вас, товарищ Микоян! Не пытайтесь ввести ЦК в заблуждение!
Ошеломленный Микоян замолчал и покинул трибуну. Молотов тоже признавал свои ошибки, оправдывался, говорил, что он был и остается верным учеником товарища Сталина. Тот резко оборвал Молотова:
- Чепуха! Нет у меня никаких учеников. Все мы ученики великого Ленина.
Иначе говоря, вождь даже не захотел выслушивать оправдания. Это был плохой признак. Иногда раскаяние спасало от кары. Сталин часто устраивал такие провокации и внимательно смотрел, как реагирует обвиняемый. Он считал, что если человек в чем-то виноват, то обязательно себя выдаст. Главное - застать его врасплох.
Но тут стало ясно, что вождь миловать не намерен.
Члены ЦК поняли: карьера Молотова подошла к концу.
Разделавшись с соратниками, Сталин сказал, что нужно решить организационные вопросы, избрать руководящие органы партии. Достал из кармана френча собственноручно написанную бумагу и сказал:
- В президиум ЦК можно было бы избрать, например, таких товарищей…
Он огласил длинный список. В него вошли все члены политбюро старого созыва, кроме уже очень больного Андрея Андреевича Андреева, бывшего председателя Комитета партийного контроля. Сталин пояснил:
- Относительно уважаемого Андреева все ясно: совсем оглох, ничего не слышит, работать не может. Пусть лечится!
Вождь включил в президиум ЦК ряд новых и сравнительно молодых партработников вроде Леонида Ильича Брежнева. Сталин хотел к ним присмотреться. Готовился заменить ими старое руководство.
Столь же неожиданно для присутствующих предложил избрать бюро президиума ЦК (этот орган раньше не существовал и уставом партии не был предусмотрен) - по аналогии с уже существовавшим бюро Президиума Совета министров.
В бюро вождь включил, помимо себя, своих заместителей в правительстве - Берию, Булганина, Ворошилова, Кагановича, Маленкова, Сабурова, а также секретаря ЦК Хрущева.
Молотова в бюро президиума ЦК Сталин не включил. Как, впрочем, и Микояна. Что касается Ворошилова, то маршал, похоже, оказался в бюро президиума случайно. Список Сталин составил сам, ни с кем не советуясь. Похоже, рука по привычке вывела знакомую фамилию некогда очень близкого ему человека. После пленума, увидев Ворошилова в списке членов бюро, Сталин изумленно спросил:
- Как так получилось? Как это пролез Ворошилов в состав бюро президиума?
Никита Сергеевич Хрущев вспоминал, что присутствовавшие переглянулись и кто-то робко заметил:
- Вы же его сами назвали, когда выступали.
- Не понимаю, как это получилось, - недовольно повторил Сталин.
Когда приступили к выборам секретариата ЦК, Сталин опять зачитал фамилии секретарей. Но себя не назвал. Сидевший в президиуме Маленков протянул руку в направлении трибуны, где стоял Сталин. Из зала раздался хор голосов, так как жест был всем понятен:
- Товарища Сталина!
Вождь негромко произнес:
- Не надо Сталина, я уже стар. Надо на отдых.
А из зала неслось:
- Товарища Сталина!
Все встали и зааплодировали. Сталин махнул рукой, призывая успокоиться, и сказал:
- Нет, меня освободите от обязанностей и генерального секретаря ЦК, и председателя Совета министров.
Все изумленно замолчали. Маленков поспешно спустился к трибуне и сказал:
- Товарищи, мы должны все единогласно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь генеральным секретарем.
Опять началась овация и крики:
- Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!
Сталин прошел к трибуне:
- На пленуме ЦК не нужны аплодисменты. Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. А я прошу освободить меня от обязанностей генерального секретаря и председателя Совета министров. Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого!
Поднялся маршал Семен Константинович Тимошенко, бывший нарком обороны:
- Товарищ Сталин, народ не поймет этого. Мы все, как один, избираем вас своим руководителем. Иного решения быть не может.
Зал стоя аплодировал. Сталин долго смотрел в зал, потом махнул рукой, словно в досаде:
- Ну ладно, пусть будет и Сталин.
От должности генерального секретаря формально отказались. Сталина избрали "простым" секретарем ЦК КПСС.
После XIX съезда партии, 18 октября 1952 года, Молотова освободили и от наблюдения за работой Министерства иностранных дел.
Сталин почти не собирал президиум ЦК в полном составе, а создавал для решения тех или иных проблем пятерки, шестерки, тройки. И получалось, что член президиума Молотов не входил в эти тройки и пятерки. Это означало, что ему не присылали никаких материалов, не звали на совещания, не спрашивали его мнения. Сталин ему не звонил и к себе не приглашал.
Один из помощников Вячеслава Михайлович рассказывал:
- В те времена на него просто жалко было смотреть.
Молотов понимал, что все еще только начинается. Самое страшное впереди.
21 января 1953 года Полине Семеновне Жемчужиной, отбывавшей ссылку, предъявили новые обвинения. На сей раз следователи МГБ инкриминировали ей более серьезные преступления, что позволяло уже навсегда упрятать ее в ГУЛАГ. Ее собирались судить по статье 58-1 "а" (измена Родине, а не подготовка к измене, как в прежнем приговоре), статье 58–10 (антисоветская пропаганда и агитация) и статье 58–11 (организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению контрреволюционных преступлений).
Жену Молотова хотели пристегнуть к "делу врачей", которым грозил смертный приговор. Нарастить, укрупнить этот "заговор". Сталин заподозрил, что Молотов - американский шпион, его завербовали во время поездки в Соединенные Штаты…
Линия вторая
Прощание с гармонистом
Ветераны - Молотов, Микоян, Ворошилов - надоели Сталину. Он хотел видеть вокруг себя новых людей. Методично отстранял ветеранов от власти. Лишал ключевых должностей. Подрывал их авторитет.
Сам вождь постарел и устал. Возраст и состояние здоровья не позволяли ему полноценно заниматься делами страны. Но снимать, сажать и расстреливать он еще мог. Однажды ночью, собрав соратников у себя на даче, предупредил:
- Вы состарились. Я вас всех заменю.
После его смерти председатель Президиума Верховного Совета СССР маршал Ворошилов беседовал с Василием Сталиным - отчитывал того за алкоголизм. Заметил:
- В последние годы у твоего отца были большие странности. Он называл меня английским шпионом.
Проживи Сталин подольше, некоторые члены президиума ЦК тоже попали бы в расстрельный список.
Вождь не знал, как избавиться от Андрея Александровича Жданова, который одно время был вторым человеком в партии. После XVIII (1939 год) съезда именно ему Сталин поручил формировать партийный аппарат. До Жданова всеми партийными делами ведал Каганович. Когда он в тридцатых годах замещал Сталина, то даже сидел в его кабинете. Но на XVIII съезде Лазаря Моисеевича впервые не избрали секретарем ЦК…
Сталину не сложно было избавиться от кого угодно. Трудность состояла в том, что имя Жданова было связано с крупными акциями, которые нельзя было подвергать сомнению, - они определили духовную атмосферу в стране после войны.
Самые знаменитые из них были проведены уже через год после Победы, в 1946 году, - "О журналах "Звезда" и "Ленинград" (14 августа), "О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению" (26 августа) и о кинофильме "Большая жизнь" (от 4 сентября). В результате Анну Ахматову и Михаила Зощенко исключили из Союза писателей, а вторую серию фильма "Большая жизнь" за "идейно-политическую порочность, фальшивое, искаженное изображение советских людей" запретили.
Сильва Гитович, которая работала в ленинградском отделении Союза писателей, на всю жизнь запомнила, как Жданов выступал в Смольном по поводу Зощенко и Ахматовой: "На трибуне Андрей Александрович Жданов - представительный, полнеющий, с залысинами на висках, с холеными пухлыми руками. Он говорит гладко, не по бумажке, стихи цитирует наизусть. Все, что он говорит, ужасно. С каждой его фразой напряжение все более и более возрастает. В зале тревожная, щемящая тишина. Все боятся посмотреть друг на друга".
Дело не ограничивалось одной поэтессой, одним прозаиком и одним фильмом. Это был урок остальным. Постановления ЦК перечеркивали надежды интеллигенции на то, что после войны репрессии прекратятся и настанут более свободные времена.
5 января 1948 года Сталин и Жданов посмотрели в Большом театре оперу Вано Мурадели "Великая дружба". Постановка им не понравилась. Сняли с должности председателя Комитета по делам искусств Михаила Борисовича Храпченко (известного литературоведа и будущего академика) "как не обеспечивающего правильного руководства".
Сталин обратился к тогдашнему руководителю агитпропа ЦК Дмитрию Шепилову:
- Слушайте, товарищ Шепилов, почему у нас нет советских опер? Всякие там итальянские, немецкие, хорошие русские есть, а советских нет?
Шепилов доложил:
- Товарищ Сталин, это не совсем точно. У нас есть хорошие оперы. Например, "Тихий Дон" Дзержинского, "В бурю" Хренникова.
Сталин его не слышал:
- Надо заняться этим делом. Разобраться, почему нет, и создать условия для того, чтобы такие оперы были.
В феврале появилось разносное постановление ЦК "Об опере Мурадели "Великая дружба". В том же году собрали Всесоюзный съезд советских композиторов и провели трехдневное совещание музыкальных деятелей в ЦК. За формализм жестко разносили не только Вано Ильича Мурадели, но и таких выдающихся композиторов, как Дмитрий Дмитриевич Шостакович и Сергей Сергеевич Прокофьев.
Жданову было поручено председательствовать на заседаниях оргбюро и руководить работой секретариата ЦК, что означало: он - второй в партийной иерархии. Иностранные журналисты отмечали: в Ленинграде портретов Жданова больше, чем Сталина. Такой "иконографии" они не видели ни в одном другом городе сталинской России.
На ужинах Сталин сажал рядом с собой Жданова и назначал его тамадой. Правда, всякий раз объяснял Андрею Александровичу, когда и за кого пить, а иногда и буквально диктовал текст тоста. Другие члены политбюро, потом и кровью пробивавшиеся наверх, не любили Жданова, которому, как им казалось, слишком легко далось возвышение по партийной лестнице. Завидовали ему - как без этого!
"Он неплохо играл на гармони и на рояле, - писал Хрущев. - Мне это понравилось. Каганович же о нем отзывался презрительно: "Гармонист". Каганович часто ехидно говорил:
- Здесь и не требуется большого умения работать, надо иметь хорошо подвешенный язык, уметь хорошо рассказывать анекдоты, петь частушки, и можно жить на свете.
Признаться, когда я пригляделся к Жданову поближе, в рабочей обстановке, стал соглашаться с Кагановичем. Действительно, когда мы бывали у Сталина (в это время Сталин уже стал пить и спаивать других, Жданов страдал такой же слабостью), он бренчит на рояле и поет, а Сталин ему подпевает. Эти песенки можно было петь только у Сталина, потому что нигде в другом месте повторить их было нельзя. Их могли лишь крючники в кабаках петь, а больше никто".
Почему же Андрей Александрович попал в немилость?
Сталин постоянно менял кадры, выдвигал новых людей. И для Жданова настало время уйти. Личных претензий к нему не было. Он просто оказался лишним в политической игре. Сталин потерял к Жданову интерес, считал его обузой.
Хрущев вспоминал:
"Все обедали у Сталина и дообедались до такой степени, что Жданов уже не мог идти. Захотел он, как это раньше случалось, заночевать у Сталина. Не тут-то было. Сталин ему говорит:
- У вас есть своя квартира.
И буквально выпроводил его".
Жданов страдал тяжелой стенокардией и при этом сильно пил. Даже Сталин, который любил спаивать людей, иногда покрикивал на Жданова, и тот вместо вина послушно наливал себе фруктовой воды. На это обратил внимание побывавший в Москве один из руководителей компартии Югославии Милован Джилас, который наблюдал Жданова на сталинской даче и пришел к выводу, что это типичный интеллигент-циник. Андрей Александрович единственный за столом пил апельсиновый сок. Объяснил югославскому гостю, что из-за болезни сердца. Джилас, совсем еще молодой человек, наивно спросил:
- А какие последствия могут быть от этой болезни?
Жданов ответил иронически:
- Могу умереть в любой момент, а могу прожить очень долго.
Молотову Сталин испортил репутацию, последовательно обвиняя его жену в антипартийных и антигосударственных поступках. В случае со Ждановым ударил по сыну.
Юрий Андреевич Жданов в сорок первом закончил Московский государственный университет, получил диплом химика-органика. Но по специальности поработать не удалось. Проницательные кадровики разглядели в сыне влиятельного отца политические таланты. Во время войны Жданова-младшего зачислили инструктором в политуправление Красной армии, которым руководил Александр Сергеевич Щербаков, выдвиженец Жданова-отца. Летом сорок третьего перевели в только что образованный отдел ЦК ВКП(б) по связям с зарубежными компартиями.
В сорок пятом Юрий Жданов вернулся ассистентом на химический факультет университета, где защитил кандидатскую диссертацию. Осенью сорок седьмого младшего Жданова дважды приглашал к себе на беседу Сталин, отдыхавший на Холодной речке, это недалеко от Гагр. После этой беседы в двадцать восемь лет Юрий Андреевич стал заведовать сектором естественных наук в управлении пропаганды и агитации ЦК партии.
На всесоюзном семинаре лекторов он выступил с докладом о положении в биологии. Молодой Жданов, будущий член-корреспондент Академии наук и ректор Ростовского университета, раскритиковал "народного академика" и гениального мистификатора Трофима Денисовича Лысенко.
Выступление младшего Жданова не было самодеятельностью. На Лысенко жаловались видные ученые-биологи, которые доказывали, что его деятельность идет во вред сельскому хозяйству. Ни один из обещанных им чудо-сортов пшеницы так и не появился. Зато он успешно мешал другим биологам внедрять свои сорта, выведенные в результате долгой селекционной работы.
Но выступление Жданова противоречило интересам другого влиятельного члена политбюро - Георгия Максимилиановича Маленкова. Сталин поручил ему курировать сельскохозяйственный отдел ЦК, утвердил председателем Бюро Совета министров по сельскому хозяйству. Георгий Максимилианович, городской человек, всю жизнь проработавший в орготделе, не нашел иного способа изменить ситуацию в аграрном секторе, кроме как положиться на фантастические обещания Лысенко. Взамен взялся избавить "народного академика" от критики. Страстным поклонником Лысенко был министр земледелия Иван Александрович Бенедиктов.
Маленков доложил Сталину о выступлении младшего Жданова. Вождь благоволил молодому человеку, но тут возмутился: никто не смеет решать судьбу такой крупной фигуры. Только он один! Появился желанный повод ударить по старшему Жданову.
Он собрал членов политбюро и зловеще сказал:
- Надо обсудить неслыханный факт. Агитпроп без ведома ЦК созвал всесоюзный семинар, и на этом семинаре разделали под орех академика Лысенко. По какому праву? На Лысенко держится все наше сельское хозяйство. Надо примерно наказать виновных, поддержать Лысенко и развенчать наших доморощенных морганистов.