Именно в этот период, согласно утверждениям Ежова, и началась его революционная карьера. Хотя позднее один из сослуживцев рассказывал, как однажды Ежов, раздобыв где-то орденскую ленту, выдавал себя за георгиевского кавалера. В тридцатые годы подобный эпизод, разумеется, не годился для анкет, и эта часть биографии Ежова преподносилась в духе революционного романтизма с непременным подчеркиванием его бунтарского характера. В конце 30-х годов Александру Фадееву было поручено написать биографию Ежова. Задание было выполнено, и рукопись небольшой книги поступила в издательство. Но Ежов был арестован до того, как биографию успели напечатать. Часть рукописи Фадеева сохранилась в бумагах Ежова под названием "Николай Иванович Ежов: сын нужды и борьбы" (1937–1938). "Это был маленький чернявый подросток, с лицом открытым и упрямым, с внезапной мальчишеской улыбкой и ловкими точными движениями маленьких рук", - писал Фадеев и продолжал: "Маленький питерский мастеровой, очень сдержанный и скромный, с ясным, спокойным и твердым взглядом из-под черных и красивых бровей, любитель чтения, любитель стихов и сам втайне их пописывающий, вдумчивый и задушевный друг, свой парень, любивший в часы досуга сыграть на гитаре, спеть и поплясать, бесстрашный перед начальством - Ежов пользовался среди своих товарищей большой любовью и влиянием".
Примерно то же пишет и А. Дризул, знавший Ежова по работе в артиллерийской мастерской № 5. В интервью с Исааком Минцем из Института истории партии Дризул описывает "Колю" как "юркого, живого парня", "общего любимца" и острого на язык в разговорах с другими рабочими. Как утверждает Дризул, Ежов принял активное участие в деятельности Красной гвардии даже до того, как вступил в партию, но он "не был трибуном". Дризул добавляет: "Ежов мало выступал. Он два - три слова скажет… Он был кропотливым оратором, эта его черта до последнего дня осталась. Он не любил выступать". Воспоминания Дризула стали подлинной находкой для партийного историка Минца. Онвсерьез взялся восполнить существенный пробел в биографии Ежова - начало его революционной карьеры. Минц обратился в Институт истории партии при ЦК КП(б) Белоруссии с просьбой найти в архивах хоть что-нибудь, посетовав, что "никаких документов о политической деятельности тов. Ежова в Витебске за 1917 г. у него нет", за исключением записи беседы с самим Ежовым. Однако и там ничего существенного, кроме приказов по 5-м артиллерийским мастерским найдено не было.
В 1937 году воспоминания Дризула были профессионально отредактированы и с заголовком "Боевые страницы прошлого" отосланы для публикации в журнал "Партийное строительство". Теперь абзац о Ежове заиграл новыми красками: "Многие рабочие этих мастерских знали Николая Ивановича как веселого, общительного человека, умеющего в беседах ставить перед ними остро жизненные политические вопросы и находить на них убедительные правильные ответы. Это был большевистский массовик-агитатор, умеющий организовывать массы вокруг партии Ленина - Сталина".
В вышедшей в том же 1937 году брошюре "Великая Социалистическая Революция в СССР", Минц продолжал превозносить прошлое Ежова: "Крепостью большевиков в Витебске были 5-е артиллерийские мастерские северного фронта. Здесь работал путиловский рабочий Николай Иванович Ежов. Уволенный с завода в числе нескольких сот путиловцев за борьбу против империалистической войны, Ежов был послан в армию, в запасной батальон". "После забастовки, - как пишет Минц, - батальон немедленно расформировали, а зачинщиков забастовки вместе с Ежовым бросили в военно-каторжную тюрьму, в штрафной батальон". Хотя в действительности нет никаких достоверных свидетельств того, что Ежов принимал участие в каких-либо выступлениях солдат. Между тем Минц, живописуя революционные подвиги Ежова, добавляет откуда-то взявшиеся подробности: "Живой, порывистый, он с самого начала революции 1917 года с головой ушел в организационную работу. Ежов создавал Красную гвардию, сам подбирал участников, сам обучал их, доставал оружие".
Вступление Ежова в коммунистическую партию произошло при столь же неясных обстоятельствах. Сам он утверждал, что 5 мая 1917 года, после Февральской революции, он вступил в РСДРП(б), ленинскую партию большевиков (или коммунистическую партию, как она стала называться позднее); в анкете начала двадцатых годов он сообщает, что стал членом партии именно с того времени. Однако в материалах Института истории партии при ЦК КП(б) Белоруссии указывается, что 3 августа 1917 года он вступил в Витебскую организацию РСДРП (интернационалистов), уплатив вступительный взнос и членский взнос за август. Здесь же напомним, что объединенные интернационалисты, к которым относилась витебская партийная организация, занимали промежуточное положение между большевиками и меньшевиками.
Согласно изложенной им самим биографии, Ежов стал лидером партийной ячейки артиллерийской мастерской № 5, а с октября 1917 по 4 января 1918 года он был помощником комиссара, а затем и комиссаром станции Витебск и "организовывал новые партийные ячейки". Говоря о Февральской и Октябрьской революциях 1917 года, в анкете начала двадцатых годов он пишет, что "активно участвовал в обеих революциях", а в другой анкете утверждает, что во время Октябрьской революции участвовал в "разоружении казаков и польских легионеров". Минц, развивая тему особо подчеркивает: "Витебский военно-революционный комитет после восстания в Петрограде не пропускал ни одного отряда на помощь Временному правительству, 1 ноября в Витебске был разоружен казачий полк, спешивший на помощь Керенскому". Однако в 1930-х годах в партийных кругах были и иные мнения о "революционном" прошлом Ежова. Бывший кандидат в члены Политбюро Павел Постышев, будучи арестованным, говорил своим сокамерникам: "Кто же не знал в узких кругах партии, что Ежов в белорусских лесах в 1917–1918 годах занимался тем, чем занимался Сталин в Закавказье после первой русской революции - бандитизмом и грабежами". В любом случае активное участие Ежова в революции 1917 года в Петрограде, как об этом иногда пишут, является легендой.
Так чем же в действительности занимался в Витебске Ежов? Архивные материалы, выявленные Институтом истории партии при ЦК КП(б) Белоруссии, подтверждают лишь сам факт его службы в 5-х артиллерийских мастерских. Однако приказом по мастерским от 27 мая 1917 года младший мастеровой Ежов был исключен с довольствия по болезни. Следующее упоминание Ежова есть лишь в приказе от 6 ноября 1917 года, где он уже числится на работе в канцелярии в должности писаря и назначается в очередное дежурство по мастерским (вышел ли он на это дежурство - неизвестно). И, наконец, в приказе по 5-м артиллерийским мастерским от 6 января 1918 года по строевой части говорится: возвратившегося по выздоровлении из сводного полевого запасного 708 госпиталя старшего писаря Николая Ежова "зачислить на провиантское, приварочное и чайное довольствие с 7-го сего января", и тут же в параграфе 6 этого же приказа - "уволенного по болезни в отпуск ст. писаря Николая Ежова исключить из списков мастерской, провиантско-приварочного, чайного, мыльного и табачного довольствия с 8-го сего января, а денежного с 1 февраля с. г.". Как видим, Ежов лишь один день мелькнул на службе и тут же убыл в отпуск, получив деньги за период до 1 февраля. Больше в мастерских, да и на военной службе его не видели. Сам же Ежов указывает время окончания своей военной службы - май 1917 года, и добавляет, что после этого, "фактически не демобилизованный вел работу в партии и совете". Как видим, у Ежова с мая 1917 по январь 1918 года была уйма свободного времени, да и после увольнения в отпуск по болезни еще неизвестно, когда и куда он выехал из Витебска. По крайней мере, даже в анкете, заполненной позднее, Ежов не указал, чем он занимался с января по май 1918 года. Так что о его участии в "революционных" налетах и о том, что это за "Красная гвардия", в которой он состоял, стоит еще поразмыслить.
В мае 1918 года Ежов встретился со своей семьей в Вышнем Волочке Тверской губернии, где он получил работу на стекольном заводе Болотина. Там он стал членом заводского комитета, а с июня 1918 по апрель 1919 года - членом районного комитета. "Вначале 1919 года, - как пишет в автобиографии Ежов, - мобилизован на колчаковский фронт". Однако повоевать "на колчаковских фронтах" ему не довелось, слесарем-механиком его зачислили в батальон особого назначения в городе Зубцове. Затем с мая 1919 года он служил в Саратове в запасном электротехническом батальоне, где возглавил партийную группу и стал секретарем партячейки военного района (городка). Двадцать лет спустя Владимир Константинов, эвакуировавший батальон из Петрограда в Саратов, вспоминал на допросе: "И вот в 1919 году является ко мне такой шпингалет в порванных сапогах и докладывает, что прибыл и назначен ко мне политруком. Я спросил его фамилию, он ответил - Ежов". Они стали друзьями и прослужили вместе до 1921 года. В августе 1919 года, после эвакуации в Казань, Ежов был назначен военным комиссаром радиотелеграфной школы РККА второй радиобазы, что означало исключительно политический и агитационный характер его работы. Фадеев и здесь ярко рисует его образ: он активно участвовал в сражениях, например, в атаке на деревню Иващенково, где был ранен тремя осколками снаряда, один из которых попал ему в челюсть. "Тяжелое ранение надолго вывело Ежова из строя. На всю жизнь у него остался шрам правее подбородка". Писатель не скупится, рисуя портрет Ежова того времени: "Очень еще юный, чернявый парень с густыми черными бровями; мечтательное выражение глаз при сильной складке губ, - лицо одухотворенное, волевое".
В феврале 1920 года Ежов получил взыскание от военного трибунала Резервной Армии, к которой относилась его база, за недостаточную бдительность, из-за чего в школу было принято несколько дезертиров. Это упущение не повлияло на его карьеру, и в мае он был назначен военным комиссаром радиобазы в Казани. Хотя его дисциплинированность и усердие в исполнении приказов уже были замечены, политическая репутация все же была запятнана. В 1936 года при обмене партбилета, заполняя регистрационный бланк, Ежов указал, что он принадлежал к "Рабочей оппозиции" внутри коммунистической партии, но порвал с ней перед Десятым съездом партии в марте 1921 года. Четыре года спустя, перед судом, он говорил, что только сочувствовал оппозиции, добавив, что никогда не был ее членом, и что после критических выступлений Ленина в марте 1921 года он осознал свои заблуждения и стал придерживаться ленинской линии. Однако дружеских связей с лидерами "Рабочей оппозиции" он не порывал. А своими корнями эти настроения уходили в дореволюционное прошлое Ежова. Будучи арестованным, чекист С.Ф. Реденс показал, что Ежов, по крайней мере, один раз в частном разговоре хвастался, что когда-то он пошел против Ленина и участвовал в полуанархистском движении Яна Махайского против интеллигенции - "махаевщине".
Удачный этап в карьере наступил, когда в апреле 1921 Ежов стал членом бюро и заведующим отделом агитации и пропаганды одного из районных комитетов партии Казани, а в июле он получил такую же должность в Татарском обкоме партии. Примерно в это же время он был демобилизован из армии и избран в президиум Центрального Исполнительного комитета (ЦИК) Татарской АССР. В августе, устав от напряженной работы, он получил отпуск и путевку в один из санаториев Москвы для лечения. Затем по рекомендации Центрального комитета (ЦК) партии находился в Кремлевской больнице с 18 января по 13 февраля 1922 года для излечения колита, анемии и катара легких. Ясно, что тогда он уже был замечен и, по-видимому, в Москве встречался с влиятельными работниками аппарата ЦК Лазарем Каганович и Менделем Хатаевичем, которых, возможно, знал еще с Белоруссии. В результате он получил руководящий пост: 15 февраля 1922 года секретариат ЦК назначил его ответственным секретарем Марийского обкома партии. Так как это назначение было довольно значимым, можно предположить, что в это время у него состоялась первая в жизни встреча со Сталиным.
Назначение Ежова в небольшой областной центр - Краснококшайск (в настоящее время - Йошкар-Ола) началось с очень крупных неприятностей для него. В марте бюро обкома избрало его лишь после первоначального отказа, а И.П. Петров, председатель облисполкома, с самого начала занял открыто враждебную позицию, главным образом потому что Ежов относился к местному языку и культуре как к "национальному шовинизму". Биографы Ежова согласны в том, что "проявились худшие черты его характера", отмечая его "жажду власти, высокомерие, грубость". Он продемонстрировал чисто административный подход, отказываясь принимать во внимание национальные особенности этой автономной области. Даже инструктору из центрального аппарата партии не удалось успокоить волнения среди народа.
С другой стороны, и сам Ежов тяготился пребыванием в глубинке. В письме к своим друзьям по "рабочей оппозиции" 21 сентября 1922 года он жаловался:
"…живу понимаеш-ли ты как "черт" - как таракан на горячей сковородке верчусь, делов до черта, а толку кажется мало. - Дыра скажу тебе здесь, так уж такой дыры не сыщеш наверное во всей РСФСР. Уж подлинно медвежий угол - ведь Краснококшайск (б. Царевококшайск) ты только подумай!
Вот черт возьми и позавидуешь Вам - все можно сказать блага культуры у вас под руками, а тут… э да ну ее к черту уж видно "долюшка" такая. А по правде сказать, так основательно понадоели эти "бухтаномии" пора-бы и на завод. А что то о заводе за последнее время стал скучать основательно пора-бы пора и на отдых, а то совсем можно разложиться в такой обстановочке".
В октябре 1922 года Ежов вновь попросил об отпуске, снова жалуясь на чрезмерное напряжение сил: "С февральской революции не пользовался отпуском. В феврале месяце с[его] г[ода] прямо из больницы направлен в Мар[ийскую] область. Измотался вконец. В настоящее время болею чуть ли не 7 видами болезней". Бюро обкома согласилось с этой просьбой, предоставив ему месячный отпуск и отпускные в 300 миллионов рублей (для того времени это была небольшая сумма), "ввиду ряда серьезных болезней". Временно его замещал один из коллег. Он проработал в Краснококшайске лишь семь месяцев.
Но вместо того, чтобы отправиться прямо на курорт, Ежов вернулся в Казань, написав в письме, что "Татария нравится мне больше Марландии". Оттуда он поехал в Москву, где в конце октября присутствовал на заседании ВЦИК. Как утверждают некоторые авторы, на этом заседании Ленин сфотографировался в окружении группы делегатов, и одним из них был Ежов. Руководство ЦК согласилось не отправлять его обратно в Краснококшайск, а вместо этого, после месячного отдыха, направить на работу в другую область или перевести на другую работу. Дороговизна в Москве времен НЭПа была ошеломляющей, и 6 ноября он написал, что "становится почти нетрудоспособным". Затем он отправился в Кисловодск - город-курорт на Северном Кавказе - для лечения, хотя у него, как он жаловался в письме к другу, "не было и медного гроша в кармане". 28 ноября он уже был в Кисловодском санатории, и, скорее всего, обратился с просьбой о продлении отпуска; в телеграмме, отправленной в тот же день, он просит руководство ЦК дать ему знать, если к его просьбе отнесутся положительно.