- И то неплохо, - соглашается Селиверстов. От Березовки до Тузлов не так уж далеко. Вскоре полк перебазировался за Буг, к Херсону.
Наш аэродром расположен восточнее Николаева. Летаем больше всего в направлении Одессы. Поднимаясь в воздух, сразу бросаешь взгляд на город. Он приковывает внимание не столько своими размерами, зелеными улицами, своими заводами, сколько спокойной, обычной жизнью. Дымят высокие трубы, у лимана, на верфях, видны недостроенные суда, где вспыхивают молнии электросварки, улицы пестрят прохожими. Пролетая дальше, на запад, думаешь, что, может быть, Южный Буг со своим широким лиманом будет рубежом решительного контрудара по врагу. Но уже первые пятнадцать-двадцать минут полета изменяют твое настроение, ты чувствуешь, как на тебя что-то давит, словно нависает что-то тяжелое, незримое. Оно не такое уж и незримое. Пыль на дорогах и столбы дыма над степью ощутимо напоминают о том, что вражеские войска надвигаются с севера к морю, к приморским городам и селам. Узнаешь немецкие широколобые машины, короткие, почти квадратные, танки. Мы знаем, что немцы стремятся отрезать и окружить Одессу. Вылетая на разведку, каждый раз детально просматриваем дороги у моря: идет еще поток эвакуирующихся из Одессы? Удерживают ли наши части коридоры для отхода на восток?
По нашим донесениям ставятся задачи на штурмовки, и истребители бьют по скоплениям гитлеровских войск в этом районе.
"Мессершмитты" и "юнкерсы" уже, очевидно, базируются на бывших наших аэродромах. Редко в каком вылете не встретишься с ними. Они хотят наглухо закрыть для нас наше небо. В первые недели войны мы не позволяли им так разгуливать над нашей территорией, как они разгуливают теперь. Все наши истребители брошены на штурмовку наземных войск - там главная опасность, а за "мессерами" гоняться нет ни времени, ни самолетов.
У нас в полку действительно самолетов стало очень мало: в два раза меньше, чем было к началу войны. Пополнения нет. Успокаиваешь себя мыслями о том, что где-то готовятся линии непреодолимой обороны, возможно на Днепре, что в тылу накапливаются резервы сформированных частей, боевая техника. Без этой веры, без этих дымящихся труб Николаева просто не хотелось бы жить.
Вызывают на КП. Мне и Лукашевичу снова приказывают лететь на разведку. Задача: уточнить направления, по которым немецкие войска движутся на Одессу.
От Николаева идем строго на север, с тем чтобы потом повернуть на запад и лететь над уже занятой немцами территорией. Навстречу попадается "хеншель". Он идет без прикрытия. Обнаглели фашисты, ведут себя как хозяева. Надо напомнить им, что они даже не в гостях. Длинной очередью с малой дистанции бью по "хеншелю". Он переворачивается и падает.
Не успели мы покончить с "хеншелем", как увидели вокруг огненные трассы зенитных снарядов. В чем дело? Откуда здесь быть немецким частям? Ведь мы отошли от Николаева не более как на пятьдесят километров. Город еще жил обычной трудовой жизнью.
Присмотревшись, видим: вдоль Ингула на Николаев движется лавина вражеских танков. Надо немедленно доложить об этом.
В штабе удивились моему возвращению.
- Почему так быстро? Что случилось? - спросил заместитель начальника штаба, открывал журнал для записи донесения.
- Севернее Николаева немецкие танки.
- Не напутал?
- Своими глазами видел.
Он связывается со штабом дивизии, докладывает. Вижу, лицо его бледнеет. Он кладет трубку и сердито спрашивает:
- Зачем сорвали разведку?
- Как сорвали? Я считал своим долгом…
- Штаб дивизии требует объяснения, почему вы не пошли на Одессу. Ваши данные о немецких танках расценены как выдумка.
- Что мы, слепые, товарищ капитан?! Такое отношение к данным разведки - это просто…
Я хотел добавить слово "предательство", но сдержался.
- Не шумите? - оборвал меня замначштаба. - Вы свободны!
Да, я свободен, со злостью покидаю КП. Нам с Лукашевичем не верят. Нас ругают за то, что мы обнаружили танковую группировку войск противника, о которой, может быть, еще никто из наших не знает. Обидно за недоверие.
Мы с Лукашевичем возвращаемся к самолетам и продолжаем дежурить. На горизонте пока нет никаких признаков появления вражеских войск, но мы знаем, что они уже недалеко отсюда. К вечеру за посадками я заметил клубы черного дыма. Оттуда стали доноситься взрывы.
- Покрышкин - к командиру полка!
Спешу на КП.
Навстречу выбегает Виктор Петрович.
- Летите м посмотрите, что там, - говорит он срывающимся голосом.
Едва мы с Лукашевичем поднялись в воздух, как ясно увидели немецкие танки. Они двигались по двум дорогам и у самого города сходились в одну колонну. Я невольно подумал о наших людях, которые, не подозревая о нависшей угрозе, работают на верфях и в цехах заводов, о детях, играющих в городском сквере. Жутко стало при мысли, что на них вот-вот обрушатся вражеские снаряды, а ты ничем не можешь помочь.
Чтобы окончательно убедиться в том, что внизу под нами враг, мы решили пролететь над танковой колонной, фашисты открыли огонь из зенитных пулеметов и попали в самолет Лукашевича. Позади его машины появилась тонкая серебристая ленточка. Все ясно: пробит бензобак, горючее упругой струёй выбивается наружу и распыляется.
"Только бы не загорелся, - подумал я, наблюдая за самолетом Лукашевича. - Только бы дотянул до аэродрома".
К счастью, все обошлось благополучно. После посадки подруливаю машину прямо к КП.
Там полно людей. Отзываю командира полка в сторону.
- Ну, что там? - спрашивает он.
- Километрах в пяти от нас немецкие танки. Виктор Петрович спешит к телефону и докладывает в штаб дивизии обо всем, что мы успели увидеть. Я слушаю разговор и думаю: неужели там и теперь не поверят нам?
- Всем подготовиться к взлету! - приказывает Виктор Петрович.
Идем к самолетам. У машины Лукашевича - несколько техников. Они забивают деревянной пробкой пробоину.
У меня не выходят из головы мысли о городе. Если бы в штабе дивизии поверили нашему первому докладу, возможно, мы на какое-то время задержали бы перед Николаевом внезапно появившиеся вражеские войска. А теперь нашей пехоте придется очень тяжело.
Взлетая с аэродрома, самолеты через несколько минут пикируют на колонну противника севернее Николаева. Стреляем по машинам и разворачиваемся на восток.
Где-то недалеко от Херсона, сказали нам, есть село Чернобаевка. Ориентир единственный: там много других самолетов. Опять летим ближе к Днепру. Мы должны будем сесть еще на этой, правой стороне реки. Но левый берег оттуда совсем близко!..
На аэродроме Чернобаевки просторное поле было все заставлено самолетами и напоминало скорее какую-нибудь авиационную выставку, чем фронтовой аэродром. Мы с Лукашевичем приземлились на узенькой свободной полосе и, свернув в сторону, очутились по соседству с "чайками". Пока рулили к этому местечку, заметили машины почти всех существовавших в то время типов. Здесь стояли старенькие И-15-бис, высокие, длинноносые, ИЛ-2, притаившиеся среди прочих СУ-2, И-16, новенькие ЛАГ-3, МИГи… Их было много. Они напоминали разных птиц, которые опустились здесь от усталости, чтобы передохнуть. Это была сила, от этого зрелища создавалось впечатление организованности - самолеты каждого типа размещались рядом по краям аэродрома, но теснота и то, что сюда прилетали и прилетали новые группы, напоминали о том, что авиация отступает, что она скопилась здесь потому, что с юга было море, а с севера надвигались танки вражеской армии.
Куда перелетать - пока никто не знал.
Самолеты, грозные в полете, здесь, в таком положении, были беспомощными, вызывали сочувствие.
Через несколько часов возле аэродрома Чернобаевки начали рваться бомбы, сброшенные "юнкерсами". Немцы бомбили дорогу, по которой отходили к Днепру наши войска. К этому времени всем полкам, которые сидели здесь, уже было определено место базирования за Днепром.
Взрывы бомб подняли эту огромную стаю самолетов почти за несколько минут. Я никогда не видел такого зрелища: взлетали почти одновременно "чайки", СУ-2, И-16, ЛАГи, МИГи, разбегаясь с разных направлений. Случалось, что один самолет почти перепрыгивал через другой.
Мы с Лукашевичем задержались и взлетели со свободного аэродрома. Скоро под крыльями засверкал широкий, спокойный Днепр.
7. Ой, Днипро, Днипро!..
Не успели мы осмотреться в Чаплинке, освоиться с новым аэродромом, как нам приказали идти на прикрытие Каховской переправы. Сюда стекались потоки беженцев с охваченной огнем правобережной Украины. Нельзя было позволить обнаглевшим завоевателям безнаказанно расстреливать и топить наших людей.
Низовье седого Днепра. Широко расступились здесь берега реки, открывая вольный простор ее могучему течению. Редкая птица, писал Гоголь, долетит до середины Днепра. И впрямь, сколько времени понадобится ей, чтобы перемахнуть такую водную гладь! А уж о медлительном пароме и говорить нечего.
Вот маленький катер еле тащит огромную баржу с людьми, повозками и машинами. Смотришь, как он надрывается, и невольно начинаешь сомневаться: хватит ли у него сил добраться до левого берега?
На паромах и баржах - исключительно гражданское население. Значит, наша армия сражается стойко и не намерена отходить за Днепр. Это радует. И я мысленно повторяю девиз, который ежедневно читаю в глазах боевых друзей, который не раз видел в печальных глазах украинских крестьянок: "Ни шагу назад! Не пустим врага за Днепр!"
С рассвета до позднего вечера мы барражируем над заданным районом. Этот новый вид боевой работы требует от каждого из нас не только мужества, но и мастерства, изобретательности.
Одной из тактических новинок, родившихся в полку, были так называемые "ножницы". Я не склонен приписывать себе авторство в изобретении этого приема, но смело утверждаю: он мог возникнуть только в полетах строем пары, за который я ратовал и боролся. Если изобразить "ножницы" графически, то такой полет будет напоминать цепочку восьмерок. Два самолета, следуя по одному маршруту, периодически расходятся и снова сходятся. Они имеют возможность не только прикрывать друг друга, но и обозревать большое пространство. Со временем "ножницы" стали нашим веским тактическим "козырем".
В те дни, когда мы, истребители, охраняли переправы через Днепр, сражаясь с "мессерами", наши ИЛы под прикрытием МИГов ходили штурмовать вражеские войска на дорогах Заднепровья.
Возвратившись однажды с боевого задания, я зашел на КП и увидел телефонистку Валю с заплаканными глазами, Меня удивили и обеспокоили ее слезы. Мы привыкли видеть девушку всегда веселой и жизнерадостной.
- Фигичев что-то не возвращается, - сказал Никандрыч, когда я поинтересовался, что расстроило Валю.
- Когда он вылетел?
- Да давно. Уже третий час пошел.
- Третий?! - неосторожно воскликнул я, но тут же, спохватившись, поправился: - А-а, всего лишь третий. Тогда рано еще беспокоиться. Ведь на ИЛе, как на волах, движешься медленно, но зато спокойно.
Валя попросила Никандрыча разрешить ей еще раз позвонить в штаб дивизии и на соседние аэродромы.
- Звоните! Конечно, надо искать! - ответил начальник штаба.
Я подождал, пока Валя поговорит со штабом дивизии. Ей сказали, что о Фигичеве никаких сообщений не поступало.
- Не грусти, скоро сам позвонит! - попробовал я ободрить девушку, но, не найдя больше нужных слов, вышел из землянки - не переношу женских слез.
Возвратившись на стоянку, я сообщил товарищам о Фигичеве и о слезах Вали.
- Уже плачет? - удивился один из летчиков. - Что-то рано она начала по нему убиваться.
- А что ты принимаешь за "не рано"? - спросил я.
- Самые скороспелые черешни не успели бы созреть за время их знакомства. А любовь не черешня.
- На войне чувства обострены и любовь может возникнуть внезапно.
- Лично я запретил бы такие связи.
- Как это запретил? Разве чувства можно запрещать?
- Да, можно! Командиру эскадрильи не к лицу заниматься такими делами.
- Крепко загнул!
- Верно сказал! - поддержал моралиста другой летчик. - Если мы начнем разводить здесь лирику, воевать некогда будет.
- Главное, некстати это, - отозвался еще один товарищ. - Только полюбят друг друга и тут на тебе: погиб человек! Война есть война. Здесь, как писал Маяковский, не место любовной кляузе.
- Словесной!
- Все равно!
Внутренне я согласен был с теми, кто осуждал Фигичева - Валя только вступала в самостоятельную жизнь. В этом возрасте девушки доверчивы и очень отзывчивы на все хорошее: Видимо, настойчивые ухаживания Фигичева она искренне приняла за любовь и сама влюбилась.
…По телефону передали приказ лететь на штурмовку. Дорога на Чернобаевку уже хорошо нам знакома. Мы не раз ходили туда штурмовать вражеские войска. Почему-то у меня появилась надежда увидеть где-нибудь на земле сбитый самолет Фигичева. Ох уж эта мне любовь!..
С задания возвратились в сумерках. На КП я застал командира полка, Никандрыча и Валю у телефона. По их лицам понял, что никаких вестей о Фигичеве все еще нет. Я тоже ничем не мог их порадовать.
- Завтра сам полечу! - сказал Виктор Петрович. - И найду Фигичева.
На следующее утро Виктор Петрович действительно решил лететь. Ему понадобился ведомый.
- Разрешите мне вас прикрывать? - обратился я к Иванову.
Командира удивило мое предложение.
- Что ж, попробуй. Но ты ведь не привык летать ведомым?
Полетели. Я действительно уже давно не летал в роли ведомого. А эти обязанности выполнять не так просто.
Виктор Петрович пилотирует превосходно. То взмывая ввысь, то снижаясь до бреющего, он внимательно смотрит, нет ли на земле следов упавшего ИЛа.
И я все время думаю о Фигичеве. Мысленно вижу даже, как он пробирается на восток, к Днепру. Если разыщем его, кому-то из нас придется сесть, чтобы забрать летчика.
Такие случаи уже были. Я читал о них в газете. В дни боев на Халхин-Голе истребитель С. И. Грицевец именно так увез из-под носа самураев своего командира. За этот подвиг его наградили второй Золотой Звездой Героя Советского Союза.
Я сейчас тоже сел бы в тылу у врага. Во имя дружбы, по велению долга и сердца, ради плачущей девушки…
Но заднепровская земля не потребовала от меня такого подвига. Мы возвращаемся на аэродром. Теперь я думаю о Викторе Петровиче. Если на нас вдруг нападут "мессершмитты", я буду защищать командира до последнего вздоха.
Открывают огонь вражеские зенитки, но мы обходим их. Это единственная опасность, с которой мы столкнулись в полете.
Домой возвратились в подавленном настроении. Никаких следов Фигичева найти не удалось. Неужели погиб? Не хочется мириться с этой мыслью.
У КП показалась Валя. С минуту постояв, она всплеснула руками и, как птица, полетела нам навстречу.
- Пришел! Пришел! - радостно кричала она. - Не ранен? - спросил я, когда сияющая Валентина остановилась перед нами.
- Цел и невредим - по ней видно! - ответил за нее Виктор Петрович.
Фигичева мы застали на КП. Вид у него был бодрый, подтянутый, лицо тщательно побрито, бакенбарды аккуратно поправлены.
Фигичев рассказал, что его подбила зенитка и он еле перетянул через Днепр. Сел на лешковских песках. Долго бродил по степи, пока нашел нашу пехотную часть, оставил там самолет, а сам на попутных машинах добрался до Чаплинки.
- Почему же не сообщил о себе? - строго спросил командир полка.
Оглянувшись - не слушает ли Валя, - Фигичев тихо ответил:
- Не хотел, пусть попереживает, - и звонко рассмеялся.
Мне не понравилось и то, что он сказал, и его смех.
- Вскружил девушке голову и рад? - дружески упрекнул его я.
Затем разговор зашел об ИЛе. Фигичев был недоволен своим переходом на штурмовик.
- К черту эти одиночные полеты! Все зенитки лупят по тебе одному. Шутка ли?
- А броня?
- Ну и что же из этого. Броню тоже пробивают снаряды.
- Значит, и на ИЛе надо уметь воевать?
- А как же? - И самокритично добавил: - А мы пока не умеем. Нужно учиться.
Благодатное, теплое лето прошло. Я это понял как-то вдруг, заснув однажды на земле, под крылом самолета. Проснулся с насморком и головной болью. Но в санчасть не пошел и вскоре вылетел на боевое задание.
Над селом появился Ю-88, и я, взлетев по-зрячему, бросился его преследовать. Заметив меня, он сразу же освободился от бомб и нырнул в облака. Показался на секунду в просвете и, свалившись в крутое пике, снова растворился в белесой мгле. Я тоже перевел свой МИГ почти в отвесное пикирование.
Облака становятся все гуще и гуще. Когда же, наконец, они кончатся и покажется земля? Вдруг я ощутил резкий удар, в глазах потемнело, и на какой-то момент я потерял связь с окружающим миром. Очнулся, вокруг светло, чувствую, что продолжаю падать, но не могу сделать ни малейшего движения, чтобы вывести самолет из пикирования. Такое состояние, очевидно, наступило от резкого снижения - я падал с высоты трех тысяч до тысячи метров.
Вот уже ясно различаю очертания местности. Наконец нащупываю ручку управления и тяну ее на себя. Самолет делает глубокую просадку и, едва не задев землю, выравнивается. Осматриваюсь. "Юнкерса" уже не видно. Но мне теперь не до него. Восстановив ориентировку, иду на свой аэродром.
Посадил машину нормально. А подняться с сиденья не смог.
- Что с вами? - испуганно спросил Чувашкин. - На вас лица нет! Идемте в санчасть.
Когда с помощью техника я сошел на землю, понял, что заболел. Теперь мне уже не миновать лазарета.
Два дня я пролежал в постели с высокой температурой.
На третий день жар прошел, и мне захотелось встать. Подошел к окну и ужаснулся: мой самолет стоял рядом со скирдой соломы. Если во время бомбежки она загорится, машине несдобровать. Я собрался было пройти на стоянку, как вдруг сквозь гул моторов услышал свист падающих бомб.
В палату вбежала женщина-врач. Она упала на пол и, схватив носилки, потянула их на себя. Я не мог удержаться от смеха, хотя и понимал, что неудобно смеяться над пожилой женщиной.
Раздался взрыв, другой. На пол посыпались осколки оконного стекла.
Но внезапно бомбежка прекратилась. Прямо в халате я побежал на стоянку, которая находилась рядом с санчастью.
- Как же вы "мессеров" допустили до аэродрома? - накинулся я на летчиков.
- Да мы только что с задания возвратились, - оправдывались они. - Не успели даже заправить самолеты.
В это время в небе показалась группа "хейнкелей". Они тоже заходили на поселок. Взлетать было уже поздно, и я лег на землю рядом со скирдой. Снова засвистели бомбы. Они падали совсем близко. Но и на этот раз ни я, ни мой самолет не пострадали.
Вернувшись в санчасть, я сбросил халат и стал надевать обмундирование.
- Куда вы? - удивленно спросила врач.
- Не могу больше ползать по земле, доктор!
Я вовремя явился к самолету: наша эскадрилья вылетала на штурмовку. Поднявшись в воздух, я окинул взглядом поселок и - ахнул: рядом с аэродромом, на усадьбе МТС, стояли ряды комбайнов. С высоты они очень походили на автомашины и танки. Так вот почему нам не помогает никакая маскировка самолетов. Пока эта техника находится здесь, не будет нам покоя…